История Полинезии

Дату начала заселения полинезийских островов трудно установить — скорее всего заселение полинезийцами многочисленных островов Полинезии началось с середины первого тысячелетия до нашей эры и растянулось почти на 2 тысячелетия. Прародиной полинезийцев, по мнению представителей многих наук была Азия. Сами полинезийцы называют свою легендарную прародину Гаваики, с этим словом возможно связаны такие названия как Гавайи, Савайи, Хива, Ява. В 1846 году Горацио Хейл предположил, что протополинезийцы жили в районе Молуккских островов.

Заселение

В заселении Океании большую роль сыграли австралоиды, которые около 40 тысяч лет назад населяли юго-восточный Китай и большие территории, которые составляли с континентальной Юго-Восточной Азией единый участок суши, до того как в конце ледникового периода уровень океана поднялся на 100 метров и превратил их в острова. Именно из Азии австралоиды начали свой путь в Австралию и на близлежащие острова — Новая Гвинея, Меланезия.

После австралоидов в истории Океании появляются предки полинезийцев, чьи физические данные стали результатом смешения монголоидных, австралоидных и, возможно, европеоидных наций Азии. Расовый облик полинезийца сформировался в Юго-Восточной Азии и только потом распространился на острова Океании. Примерно 4000 лет назад предки полинезийцев были вынуждены покинуть Юго-Восточную Азию из-за движения монголоидных групп из Центральной Азии. Уровень океана с окончанием ледникового периода поднялся, поглотив часть суши, образовав Индонезийский (Малайский) архипелаг. Около 1500 года до нашей эры протополинезийцы достигли островов Суматра и Ява, а чуть позже следы их присутствия обнаруживаются и на Сулавеси.

Свидетельством присутствия предков полинезийцев считается лапитоидная керамика, впервые найденная археологами на Новой Каледонии в Лапите. Лапитоидная керамика встречается по всей Меланезии, Западной Полинезии, Тонга и Самоа. Самые древние находки лапитоидной керамики на островах Тонга относятся к XIII веку до нашей эры. На Самоа керамика такого вида появилась тремя столетиями позже. В Восточной Полинезии наиболее древние находки относятся ко II веку до нашей эры на Маркизах. В Гавайи были заселены III веке, Тонга в VI веке, остров Пасхи в VII веке, а острова Кука в IX веке. Мореплаватели из племен Южной Америки и Азии достигли Маркизских островов, где находится колыбель цивилизации маори, а затем освоили и близлежащие архипелаги.

Появление европейцев

Первым европейцем, достигнувшим Полинезии, считается Фернан Магеллан. Он в 1521 году достиг одного из островов в группе Туамоту и назвал его Сан-Пабло. Когда эти острова были открыты европейцам, полинезийская культуры была распространена на них уже более 800 лет. Контакты с европейцами были и до этого, но большого влияния на местные обычаи они не оказали.

Острова Тонга открыты в 1616 году Якобом Лемером и Виллемом Схаутеном, и в 1643 — Абел Тасманом. Альваро Менданья открыл Маркизские острова в 1595 году. Якоб Роггевен открыл некоторые острова Самоа в 1722 год. Тасман открыл Новую Зеландию в 1642 году, Джеймс Кук — острова Кука и остров Ниуэ, 1767 году — официальное открытие Таити капитаном Семюэлем Уоллесом. В изучение Полинезии внесли важный вклад французские и русские мореплаватели: Луи Антуан де Бугенвиль, Жан Франсуа де Лаперуз, Иван Фёдорович Крузенштерн, Юрий Фёдорович Лисянский, Отто Евстафьевич Коцебу, Михаил Петрович Лазарев.

Первый контакт гавайцев с европейцами состоялся в 1778 году, с экспедицией Джеймса Кука. Туземцы приняли его за своего бога Лоно, который, согласно легенде, должен был вернуться на плавучем острове. Но при повторном визите, в 1779 году, Кук был убит аборигенами, после того как силой пытался вернуть украденный вельбот. Однако, этот случай не повлиял на мирное отношение к другим мореплавателям.

Наибольшей известностью пользуется экспедиция 1789 года, целью которой было собрать саженцы хлебного дерева, выполняющего функцию пищи для колонистов и черных рабов на карибских плантациях. Сценой самого известного в истории корабельного бунта стал парусник «Баунти», которым командовал капитан Уильям Блай. Помощник капитана Кристиан Флетчер и его сообщники покинули корабль на лодке и обосновались на острове Питкэрн (между островом Мангарева и островом Пасхи), чтобы избежать виселицы.

В XVIII веке появилось слово «Полинезия», обозначающее многочисленные острова, открытые в южных морях европейскими мореплавателями. В процессе долгих поисков крупного «Южного континента», который, по мнению ученых той эпохи, должен был «уравновешивать мир», мореплавателям встречались только маленькие острова, не обладающие особенными богатствами.

С 1797 года на островах Полинезии начинают свою деятельность христианские миссионеры из Лондонского миссионерского общества, стремясь обратить туземцев из язычества в христианство. С 1836 года в истории Полинезии начинается новый этап — на островах появляются французские католики-миссионеры. В течение XIX века здесь велась борьба между европейскими державами за обладание колониями. Западное Самоа принадлежало Германии, остальные территории были поделены между Великобританией и Францией. Крупнейшие владения — Французская Полинезия, до сих пор остающаяся владением Франции и Новая Зеландия, захваченная англичанами в 1840 году, теперь независимое государство в составе Содружества наций (в 1907 получила статус доминиона). В конце XIX века часть островов попали под протекторат США. В 1959 году США объявили Гавайские острова своим штатом.

Во 2-й половине ХХ века некоторые острова добились независимости.

Литература

• М. Стингл. Таинственная Полинезия. Изд. «Наука», М. — 1991.
• Мифы, предания и сказки Западной Полинезии. М. — 1986.
• Беллвуд П. Покорение человеком Тихого океана. — М.: Наука, 1986.(цит. Беллвуд)
• Б. Даниэльссон. Полинезия — земля в океане. М. — 1970.
• Справочник «Страны мира», М. — 1989.
• Пучков П. И. Этническая ситуация в Океании. — М.: Наука, 1983.(цит. Пучков)
• А. Кондрашов. Справочник необходимых знаний, М. — 2001.
• БСЭ, том 19, М. — 1975.

Отрывок, характеризующий История Полинезии

– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.