История Римской империи

В целом история Римской империи продолжалась 16 веков и состоит из нескольких этапов развития римского государства. Она охватывает период древней Римской империи, период существования Западной и Восточной Римских империй, и период Восточной Римской (или Византийской) империи, который продолжался в Средневековье до начала Нового времени.

27 до н. э. — 14: Август

См. также: Преторианская гвардия, Триумф, Битва в Тевтобургском Лесу, Арминий и Публий Квинтилий Вар

Сражение при Акциуме закончилось поражением и последующим самоубийством Марка Антония и Клеопатры. Октавиан казнил маленького сына Клеопатры и соправителя, Цезариона. Цезарион, возможно, был единственным сыном Юлия Цезаря. Поэтому убив его, Октавиан устранил любую возможность оспаривания своего положения на основе близкой кровной связи с Юлием Цезарем. После этого Октавиан, единственный правитель Рима, начал полномасштабное реформирование армии, бюджетной политики и государственного устройства. Реформы должны были стабилизировать римский мир, а также установить новую форму правления.

После признания Октавиана правителем римского мира, римский сенат дал Октавиану имя Август, точнее Октавиан сам выбрал это имя из списка, в котором числилось также имя Ромул. Он также принял титул императора (imperator), верховного главнокомандующего, в качестве преномена. Этот титул восходил к временам Римской республики, а затем превратился в императора (emperor) в обычном понимании.

Как приёмный сын и наследник Цезаря, Август предпочитал называться его именем. Правление Юлиев-Клавдиев продолжалось 117 лет (от Юлия Цезаря, последнего римского диктатора в 49 до н. э. до свержения императора Нерона в 68 н. э.). Ко времени династии Флавиев (69 — 96 годы), то есть правления Веспасиана, и двух его сыновей, Тита и Домициана, слово Цезарь превратилось из когномена в официальный титул. Производные этого слова (например, царь, цесаревич и кайзер) использовались до последнего времени.

Количество римских легионов из-за гражданских войн достигло беспрецедентного числа (около 50) и было снижено до 28. Несколько легионов с сомнительной лояльностью были просто расформированы. Другие легионы были объединены. Август также создал девять специальных когорт, якобы для поддержания мира в Италии, причем три из них были размещены в Риме. Эти когорты стали известны как преторианская гвардия.

Октавиан понял, что автократия была тем, что римляне не принимали и опасались на протяжении веков. Октавиан не хотел, чтобы его рассматривали как тирана и стремился сохранить иллюзию конституционной республики. Он пытался показать, что конституция Римской республики по-прежнему функционирует. Даже предыдущие диктаторы Рима, такие, как жестокий Луций Корнелий Сулла, правили Римом только короткие промежутки времени, не больше года-двух. Единственным исключением был Юлий Цезарь, срок правления которого закончился его убийством. В 27 до н. э. Октавиан пытался официально отказаться от всех своих чрезвычайных полномочий в пользу римского сената. Сенаторы, которые в большинстве были его сторонниками, отказались и попросили его сохранить полномочия ради республики и народа Рима. Как сообщалось, предложение Октавиана уйти с поста римского консула привело к беспорядкам среди плебеев в Риме. В результате был достигнут компромисс между Сенатом и Октавианом, известный как First Settlement. Это соглашение дало Августу легитимность как автократу и подтвердило, что он не будет считаться тираном, дав начало долгому периоду, известному как Pax Romana.

Октавиан разделил с Сенатом управление римскими провинциями. Непокорные провинции на границе, где стояли подавляющее большинство легионов, управлялись имперскими легатами, выбранными самим императором. Эти провинции были классифицированы как имперские. Правители мирных сенаторских провинций выбирались Сенатом. Эти провинции обычно были мирными и только один легион был размещен в сенаторской провинции Африка.

Ранее Сенат контролировал казну. Август решил, что имперские провинции должны платить налоги Фиску, который администрировался лицами выбранными и отвечавшими только перед Августом. Доходы сенаторских провинций по-прежнему направлялись в Aerarium, который был под контролем Сената. Это фактически делало Августа богаче Сената, и превосходил расходы на зарплату легионерам, обеспечивая их лояльность. Это обеспечивалось имперской провинцией Римский Египет, который был невероятно богат и был наиболее важным поставщиком зерна для всей Римской Империи. Сенаторам было запрещено даже посещать эту провинцию, так как она рассматривалась как вотчина самого императора.

Август отказался от своего консулата в 23 до н. э., но сохранил свою консульскую власть, что привело ко второму компромиссу между Августом и Сенатом известному как Second Settlement. Август был наделен властью трибуна (tribunicia potestas), но не титулом, которая позволила ему созывать сенат и народ по своему желанию, поднимать вопросы, накладывать вето на решения народного собрания или Сената, председательствовать на выборах и говорить первым на любом заседании. Кроме того, в рамках трибунской власти Августа были полномочия, обычно закрепленные за цензором. К ним относятся право на контроль общественной морали и изучение законопроектов в контексте государственных интересов, а также возможность проведения ценза и определения членства в Сенате. Ни один трибун Рима не имел когда-либо подобные полномочия, и никогда в системе римского права не было прецедента совмещения полномочий трибуна и цензора в одном лице. Кроме того Август никогда не избрался на должность цензора. Была ли цензорские полномочия предоставлены Августу в рамках его трибунской власти, или он просто предполагал эти полномочия, до сих пор остается предметом дискуссий.

В дополнение к трибунской власти Август был наделен имперской властью в самом Риме, все вооруженные силы в городе, ранее находившиеся под контролем префектов, оказались под исключительным контролем Августа. Кроме того, Август был наделен властью над всеми проконсулами (imperium proconsulare maius), правом вмешиваться в дела любой провинции и изменять решения правителей провинций. В рамках этих полномочий Август получал исключительное право предоставлять триумф успешным генералам, как если бы он был главнокомандующим всей римской армии.

Все эти реформы были весьма необычны в свете римских республиканских традиций, но Сенат уже не состоял из патрициев-республиканцев, которые имели смелость убить Цезаря. Большая часть этих сенаторов погибла в гражданской войне, а лидеры консерваторов-республиканцев в сенате, такие, как Катон Младший и Цицерон, уже давно умерли. Октавиан очистил Сенат от оставшихся подозрительных элементов и наполнил его своими сторонниками. Насколько свободным был сенат во всех этих операциях, и какие закулисные сделки были заключены, остается неизвестным.

Пытаясь обезопасить границы империи на реках Дунай и Эльба, Октавиан начал вторжения в Иллирии, Мезии и Паннонии (к югу от Дуная) и Германии (к западу от Эльбы). Сначала все шло по плану, но потом произошло непредвиденное. Иллирийские племена восстали и надо было их подавить, кроме того целых три легиона под командованием Публия Квинкцилия Вара попали в засаду и были уничтожены в битве в Тевтобургском лесу в 9 н. э. германскими племенами во главе с Арминием. Будучи осторожным, Август обезопасил всю территорию к западу от Рейна и ограничился ответными рейдами. Реки Рейн и Дунай стали постоянными границами Римской империи на севере.

14 — 68: Династия Юлиев-Клавдиев

У Августа было три внука от его дочери Юлии Старшей: Гай Цезарь, Луций Цезарь и Агриппа Постум. Но ни один из них не прожил достаточно долго, чтобы стать его преемником. Поэтому его преемником стал пасынок Тиберий. Тиберий был сыном Ливии, третьей жены Октавиана, от её первого брака с Тиберием Нероном. Август был из рода Юлиев, одного из самых древних патрицианских родов Рима, в то время как Тиберий был из рода Клавдиев, немного менее древнего чем род Юлиев. Три последующих преемника происходили из рода Клавдиев, через брата Тиберия Нерона Клавдия Друза, и из рода Юлиев, либо через Юлию Старшую, дочь Августа от первого брака (Калигула и Нерон), либо через сестру Августа Октавию Младшую (Клавдий). Историки обычно называют их династию, как династию Юлиев-Клавдиев.

14 — 37: Тиберий

Первые годы правления Тиберия были мирными и относительно благополучными. Тиберий обезопасил власть Рима и обогатил казну. Однако, правление Тиберия вскоре стало характеризоваться паранойей и клеветой. В 19 году он был обвинен в смерти своего племянника, популярного Германика. В 23 году умер его собственный сын Юлий Цезарь Друз. Все больше и больше, Тиберий уходил в себя. Он начал серию судов и казней.

Он передал власть в руки начальника преторианской гвардии, Луция Элия Сеяна. Тиберий стал жить на своей вилле на острове Капри в 26 году, передав управление Сеяну, который с удовольствием начал преследования. Сеян начал консолидировать власть, в 31 году он был назначен консулом вместе с Тиберием и женился на Ливилле, племяннице императора. В результате он «попал в собственную ловушку»: паранойя императора, которой он так умело пользовался для собственной выгоды, повернулась против него самого. Сеян был приговорен к смерти, наряду со многими его соратниками, и казнен в том же году. Преследования продолжались до самой смерти Тиберия в 37 году.

37 — 41: Калигула

На момент смерти Тиберия большинство людей, которые могли бы стать его наследниками были жестоко убиты. Логически преемником (по собственному выбору Тиберия) был его племянник, Гай (более известный как Калигула). Он был сыном Германика и Агриппины Старшей. Он по отцу был внуком Нерона Клавдия Друза и Антонии Младшей, а по матери — внуком Марка Випсания Агриппы и Юлии Старшей, следовательно, потомком Августа и Ливии.

Начало правления Калигулы было благоприятным. Он положил конец преследованиям, но к сожалению, вскоре заболел. Калигула, который стал императором в 37 году, проявлял признаки психической нестабильности, что дало повод современным комментаторам приписать ему такую болезнь, как энцефалит, который может вызывать психические расстройства, гипертиреоз, или даже нервный срыв. Независимо от причин, изменение в его правлении было очевидным, что позволило его биографам думать, что он был сумасшедшим.

Большая часть сведений о Калигуле представлена Светонием в его книге «Жизнь двенадцати цезарей». Согласно Светонию, Калигула однажды планировал назначить своего любимого коня Incitatus в римский сенат. Он приказал своим генералам вторгнуться в Англию, чтобы сразиться с Нептуном, но передумал в последний момент и приказал захватить морской берег в северной части Франции. Считается, что он имел кровосмесительные отношения со своими тремя сестрами: Юлией Ливиллой, Друзиллой и Агриппиной Младшей. Он приказал установить свою статую в храме Ирода в Иерусалиме, что, несомненно, привело бы к восстанию, если бы его не отговорил от этого плана его друг царь Агриппа I. Однажды он приказал тайно убить людей, которых он пригласил в свой дворец. Когда они не появились, он шутливо заметил, что они должны сами покончить жизнь самоубийством.

В 41 году Калигула был убит начальником охраны Кассием Херея. Также были убиты его четвёртая жена Цезония и их дочь Юлия Друзилла. Единственным членом императорской семьи, готовым принять титул императора Римской Империи, оказался его дядя по отцу, Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик.

41 — 54: Клавдий

Клавдий был младшим братом Германика. Его семья считала его слабым и глупым. Он не был параноиком, как его дядя Тиберий, и безумным, как и его племянник Калигула, и поэтому был в состоянии умеренно управлять империей. Он усилил бюрократию и модернизировал гражданство. В 43 году он приступил к завоеванию и колонизации Англии, и присоединил к империи ряд восточных провинций. Он приказал построить зимний порт Рима, в Остия Антике, обеспечив тем самым снабжение зерна из других частей империи в ненастную погоду.

В семейной жизни Клавдий был менее успешен. Его жена Мессалина изменяла ему. Когда он это узнал, он её казнил и женился на своей племяннице, Агриппине Младшей. Она, наряду с некоторыми из его вольноотпущенников, имела неограниченную власть над ним. Хотя существуют противоречивые сведения о его смерти, наиболее вероятно, что именно она отравила его в 54 году. Клавдий был обожествлен в том же году. Смерть Клавдия открыла путь на императорский престол для сына Агриппины, 17-летнего Луция Домиция Нерона.

54 — 68: Нерон

Нерон правил с 54 по 68. Во время правления Нерон сосредоточил своё внимание на дипломатии, торговле и культуре. Он приказал построить театры и покровительствовал спортивным играм. Его правление было отмечено успешной войной и заключением мирного договора с парфянской империей (58-63 годы), подавлением восстания во главе с Боудиккой в Британии (60-61 годы), а также улучшением культурных связей с Грецией. Его отношения с матерью не отличались высокими чувствами. После нескольких попыток убить, её в итоге зарезали. Он считал себя богом и решил построить для себя роскошный дворец. Domus Aurea был построен на останках домов после большого пожара в Риме. Из-за этого многие считали, что именно Нерон был ответственен за пожар, породив легенду о том, что он занимался пустяками пока горел Рим, что определенно не соответствует действительности. Domus Aurea раскинулся на огромном пространстве и потребовал новых методов строительства для крепления золота и драгоценностей на инкрустированном потолке. К этому времени Нерон стал весьма непопулярным, несмотря на попытки обвинить христиан в народных проблемах.

Военный переворот вынудил Нерона скрыться. Чтобы избежать казни, он покончил жизнь самоубийством в 68 году. По словам Кассия Диона последними словами Нерона были: «Какой великий артист погибает!»

68 — 69: год четырёх императоров

После самоубийства императора Нерона в 68 году последовал короткий период гражданской войны, первой римской гражданской войны после смерти Антония в 31 до н. э., известный как «год четырёх императоров». В период с июня 68 по декабрь 69 римляне стали свидетелями последовательных взлетов и падений Гальбы, Отона и Вителлия до окончательного утверждения Веспасиана, первого императора из династии Флавиев. Этот период гражданской войны стал символом циклических политических волнений в истории Римской империи. Военная и политическая анархия в ходе этой гражданской войны имела серьёзные последствия, такие, как начало Батавского восстания.

69 — 96: Династия Флавиев

Флавии восстановили стабильность в Римской империи. Несмотря на то, что все три императора подвергались критике, особенно за их централизованный стиль правления, они провели реформы, которые обеспечили стабильность империи, продолжавшуюся до 3-го века. Однако, их военная династия привела к дальнейшей маргинализации сената, и окончательному переходу власти от принцепса к императору.

69 — 79: Веспасиан

Веспасиан был чрезвычайно успешным римским генералом, который правил большинством провинций восточной части Римской империи. Он поддержал имперские претензии Гальбы, после смерти которого стал основным претендентом на трон. После самоубийства Отона Веспасиан взял контроль над зимними поставками зерна в Рим из Египета, что укрепило его позиции в противостоянии с его оставшимся соперником Вителлием. 20 декабря 69 года некоторые из сторонников Веспасиана смогли занять Рим. Вителлий был убит собственными солдатами, а на следующий день Веспасиан на шестидесятом году жизни был утвержден императором в Сенате.

Несмотря на то, что сенат считал Веспасиана автократом, при нём императорская власть продолжила ослабление, начавшееся в правление Тиберия. Степень подчинения Сената видна из следующего примера: войска провозгласили его императором 1 июля, и только 21 декабря Сенат утвердил его назначение. Другим ярким примером является его назначение цензором в 73 году, что давало ему власть над формированием Сената. Он использовал эту власть для изгнания из Сената диссидентов. В то же время он увеличил число сенаторов с 200 до 1000, причем большинство новых сенаторов происходили не из Рима, а из Италии и городов западных провинций.

Веспасиан освободил Рим от финансового бремени, возникшего со времен Нерона и гражданских войн. Для этого он не только повысил налоги, но и ввел новые формы налогообложения. Кроме того в качестве цензора он смог внимательно изучить налоговое состояние каждого города и провинции, многие из которых платили налоги на основании информации более чем столетней давности. Путём этой прозрачной налоговой политики он смог сформировать излишки казны и запустить общественные проекты. Именно он построил Амфитеатр Флавиев (Колизей) и форум, в центре которого был Храм Мира. Кроме того, он выделил значительные средства на искусство, создав кафедру риторики в Риме.

Веспасиан был эффективным императором в течение своего правления. На западе он предоставил значительные привилегии Испании (римской провинции, включавшей территории современных Испании и Португалии), в которой он ввел латинское право в более чем трехстах больших и малых городов, содействовал урбанизации всех западных (в основном варварских) провинций. Через свои предложения, которые он внес в Сенат, он предоставил провинциям большое влияние в Сенате, содействуя тем самым единству империи. Он также расширил границы империи и укрепил оборону границ.

Источники

• Талах В. Н. [kuprienko.info/istoriya-kesarey-knigi-lvii-lxiii-istorii-rimlyan-diona-kassiya-kokkeyyana/ История кесарей. Книги LVII-LXIII «Истории римлян» Диона Кассия Коккейяна] / Предисловие, перевод с английского, комментарии В. Н. Талаха; под ред. В. Н. Талаха и С. А. Куприенко. — Киев: Видавець Купрієнко С. А., 2013. — 239 с. — ISBN 978-617-7085-02-6.

Отрывок, характеризующий История Римской империи

С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.