История США (1865–1918)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

История США (1865—1918) включает периоды Реконструкции, «позолоченного века» и начало эры прогрессивизма. В эту эпоху происходили индустриализация прежде преимущественно аграрной Америки и всплеск иммиграции в США. Между 1865 и 1918 гг. в страну только из Европы прибыло 27,5 миллионов человек[1], которые обеспечили рабочими руками бурный рост американской промышленности и сельского хозяйства и составили значительную часть населения новых американских городов. Скорость роста американской экономики в эту эпоху была выше, чем в любой другой период истории страны. Север и Запад быстро богатели, но Юг после гражданской войны резко обеднел, и его экономика оставалась слаборазвитой. По экономическому развитию США впервые опередили все остальные страны мира. Средний годовой доход горожан с 1865 по 1900 г. вырос на 75 % (с учетом инфляции), а до 1918 г. — ещё на 33 %[2].

Из гражданской войны США вышли единой и мощной нацией с более сильным федеральным правительством. Реконструкция положила конец рабству; бывшие рабы получили гражданские права, но их политическое влияние после войны постепенно слабело, и в конце концов они стали гражданами второго сорта. Нормой жизни в Америке стала расовая сегрегация, узаконенная на Юге специальными актами, во многом напоминавшими прежние чёрные кодексы. В политической жизни господствовала республиканская партия (лишь дважды за этот период к власти приходили президенты-демократы). После 1900 г. с началом эры прогрессивизма в США были произведены масштабные социальные и политические реформы, после чего многие сферы государственного управления, образование и другие аспекты американского образа жизни приобрели современный облик.

В ходе происходившей в этот период второй промышленной революции Америка развивала новые технологии, такие как телеграф и телефон, бессемеровский процесс производства стали, железные дороги, и осваивала богатые природные ресурсы своей территории: уголь, лес, нефть, сельскохозяйственные земли.

Две важнейшие войны США этого периода — испано-американская и Первая мировая — были для Америки победоносными. После испано-американской войны США приобрели собственную империю, но Куба вскоре получила независимость, а Филиппины оставались американской территорией лишь до 1946 г. Тем не менее, Пуэрто-Рико (и некоторые другие острова) до сих пор имеют статус американского владения, а Аляска, купленная в 1867 г. у России, и Гавайи, присоединенные в 1898 г., — статус штатов в составе США.





Реконструкция

Основная статья: Реконструкция Юга

Реконструкция — это исторический период с 1863 по 1877 гг., когда федеральное правительство один за другим брало под свой контроль штаты американского Юга, вытесняя из них армии самопровозглашенной Конфедерации. До своего убийства в 1865 г. президент Линкольн осуществлял сравнительно умеренные планы постепенной интеграции южан в обновляемое федеральное государство. Окончательная отмена рабства специальной поправкой к Конституции США была осуществлена лишь в конце 1865 г.[3] Преемник Линкольна президент Джонсон также пытался воспрепятствовать радикальной реконструкции американского общества, но радикалы в республиканской партии, выиграв выборы в Конгресс 1866 г., сумели преодолеть его вето и провести собственную программу реконструкции Юга. Они дали освобожденным рабам все гражданские права. Тем не менее, к 1877 г. консервативные белые южане вновь взяли под свой контроль все местные органы власти Юга, после чего бывшие рабы, хотя и сохранили свои права формально, фактически стали гражданами второго сорта.

Планы радикальной реконструкции начали осуществлять в 1867 г. с участием федеральной армии, силы которой были размещены во всех южных штатах. Бывшие лидеры Конфедерации на время утратили избирательные права, и в местных органах власти южных штатов преобладала коалиция освобожденных рабов, граждан, прибывших с Севера, и части белого населения. Они ратифицировали Четырнадцатую поправку к Конституции США, которая запрещала штатам принимать законы об ограничении гражданских прав и давала федеральным судам широкие полномочия по отмене решений местных судов по данному вопросу. Как и на Севере, на Юге были введены высокие налоги, за счет которых строили школы и железные дороги. Но повышение налогового бремени разрушило республиканскую коалицию, и большинство белых теперь голосовало за оппозиционную демократическую партию. Чтобы защищать гражданские права бывших рабов, президент Грант неоднократно вынужден был вводить войска в города Южной Каролины, Миссисипи и Луизианы. К 1870 г. была принята ещё одна поправка к Конституции, прямо запрещавшая дискриминацию по расовому признаку[4] .

Тем не менее, акты насилия на Юге вынуждали бывших рабов игнорировать выборы, и к 1877 г. южные штаты один за другим меняли местные органы власти, в которые возвращались сторонники идей превосходства белой расы. На президентских выборах 1876 г. голоса избирателей примерно поровну разделились между республиканцами и демократами. Назначенная Конгрессом избирательная комиссия признала победителем республиканца Резерфорда Хейза, который, выполняя условия заключенного с демократами «Компромисса 1877 г.», приказал вывести с Юга федеральные войска. Без поддержки армии радикальная реконструкция Юга была далее невозможна[5][6].

В результате бывшие рабы более не могли на практике пользоваться своими гражданскими правами. Американское общество стало все шире практиковать расовую сегрегацию, а в южных штатах были даже приняты Законы Джима Кроу, закрепившие положение чернокожего населения как граждан второго сорта[7]. До начала эры прогрессивизма власть на Юге была сосредоточена в руках белой политической элиты, а в сельской местности, где не было полицейских патрулей, чернокожие нередко подвергались линчеванию[8].

Ассимиляция индейцев

Экспансия золотоискателей, фермеров и владельцев обширных ранчо на «Дикий Запад» сопровождалась многочисленными конфликтами с индейцами. Последней масштабным вооруженным конфликтом белых американцев с коренным населением была Война за Чёрные Холмы (1876-77 гг.), хотя отдельные стычки с небольшими группами индейцев продолжались ещё до 1918 г.[9].

К 1871 году власти США пришли к решению, что соглашения с индейцами уже больше не требуются и что ни один индейский народ и ни одно племя не должны рассматриваться как независимый народ или государство. К 1880 г. в результате массового отстрела американского бизона почти вся его популяция исчезла, и индейцы потеряли объект своего основного промысла. Власти заставляли индейцев отказываться от привычного образа жизни и жить только в резервациях. Многие индейцы сопротивлялись этому. Одним из лидеров сопротивлявшихся был Сидящий Бык, вождь племени сиу. Сиу нанесли американской кавалерии несколько ошеломляющих ударов, одержав победу в битве на реке Литтл Биг Хорн в 1876 году. Но индейцы не могли жить в прериях без бизонов и, истомленные голодом, они в конце концов покорились и переселились в резервации.

Федеральное правительство предоставляло жителям индейских резерваций продукты питания, предметы первой необходимости, возможности для получения образования и медицинское обслуживание. Кроме того, индейцы могли наниматься ковбоями на ранчо или выполнять несложные работы в городках белых поселенцев. Предпринимались попытки провести реформы среди индейцев и сделать их оседлыми земледельцами на собственных фермах и ранчо. Например, в 1887 г. был издан закон о наделении каждого главы семьи индейцев 160 акрами федеральной земли (0.65 km²) сроком на 25 лет, после чего она переходила в его собственность (которую можно продать или заложить). Но в силу культурных различий обычаи индейцев, у которых земли ранее находились в общинном пользовании, не могли согласоваться с частным землевладением. В конце концов индейцы продали примерно половину своих земель белым. Одновременно с имущественными потерями были подорваны и общинные традиции землепользования.

Часть индейцев смогла получить образование и ассимилироваться в американском обществе, и тысячи современных американских семей ещё помнят коренных жителей Америки, которые были их прадедами и прабабками. Но многие сторонники традиционного образа жизни в резервациях сопротивлялись культурному влиянию белых несмотря на нищету и зависимость от скромных субсидий федерального правительства. В 1934 г. был принят специальный Закон о реорганизации индейцев, защищавший права жителей резерваций и коренного населения Аляски[10].

Индустриализация

Основная статья: Технологическая и индустриальная история США

В период с 1865 по 1913 гг. США стали лидером мирового промышленного развития. Наличие обширных земель, многолюдный рынок труда, множество железных дорог и водных путей сообщения, обилие природных ресурсов и доступность капиталов способствовали бурному экономическому развитию страны в эпоху второй промышленной революции[11]. Средний годовой доход горожан между 1865 и 1900 гг. вырос на 75 % (с учетом инфляции), а до 1918 г. — ещё на 33 %[12].

Если во времена первой промышленной революции произошел сдвиг от кустарного ремесленного производства к фабричному, то вторая промышленная революция привела к расширению масштабов фабричного производства, внедрение множества инноваций в технологиях и на транспорте, улучшению координации и организации технологических линий. Железные дороги открыли путь для массового заселения Запада США и появления новых ферм, городков и рынков там, где их никогда не было. Первая трансконтинентальная железная дорога США, построенная американскими предпринимателями при помощи британских займов и китайских рабочих, предоставила возможность для проезда и провоза грузов в отдаленные регионы страны. Кроме того, строительство железных дорог создало новые рабочие места, инфраструктуру для развития фермерского сельского хозяйства, вложения капиталов и кредитования[13].

Новые технологии производства стали, такие как бессемеровский процесс, в сочетании с новейшими достижениями химии и других наук позволили существенно поднять производительность труда и улучшить качество продукции. Новые средства коммуникации, телеграф и телефон, обеспечили координацию действий на больших расстояниях. Инновации коснулись и организации труда, в особенности, введение Фредериком Тейлором научной организации труда[14].

Чтобы финансировать масштабные предприятия, появились корпорации, которые далее объединялись в тресты. Высокие таможенные тарифы защищали внутренний рынок США от конкуренции иностранных производителей, особенно в легкой промышленности. Федеральные земельные субсидии, выделенные железнодорожным компаниям, обеспечили процветание для инвесторов, фермеров и железнодорожных рабочих, а также обеспечили появление сотен новых населенных пунктов[15]. Бизнесмены поначалу часто прибегали к судебной защите от забастовок, организуемых появившимися в эту эпоху профсоюзами[16]. Влиятельные промышленники, такие как Эндрю Карнеги, Джон Рокфеллер и Джей Гулд, в эту эпоху получили прозвище «баронов-разбойников». По мере изменения производственных технологий США все больше нуждались в квалифицированных рабочих и инженерах. Между тем иммиграция предоставляла много низкооплачиваемых, но в то же время низкоквалифицированных работников[17].

Рабочее движение

Заработная плата в США в то время была вдвое выше, чем в Европе, но труд был интенсивнее и продолжительнее. К тому же экономические кризисы 1873-75 и 1893-97 гг. замедлили дальнейший рост оплаты труда и породили полную и частичную безработицу. В 1897 г. экономика США восстановилась и развивалась далее лишь с незначительными спадами до 1918 г.[18] Между 1865 и 1918 гг. в США прибыло 27,5 миллионов иммигрантов[1], беспрецедентно расширивших рынок неквалифицированного труда. Большинство иммигрантов были молодыми людьми и неопытными работниками. До 1874 г., когда штат Массачусетс первым ввел закон об ограничении продолжительности рабочего дня детей и женщин 10 часами, в стране не было законодательства о положении фабричных рабочих. Федеральное правительство активно занялось такими вопросами лишь в 1930-х годах, во время Великой депрессии.

Первой попыткой рабочих объединиться для защиты своих интересов была организация Рыцари труда, созданная в 1869 г. Поначалу это был секретный союз рабочих Филадельфии, наподобие масонского, в котором существовала сложная система ритуалов. Но он был открыт для вступления рабочих всех рас, обоего пола и не ограничивался корпоративными рамками. В союз вступали не только промышленные, но и сельскохозяйственные рабочие, и даже фермеры. После длительного периода медленного роста союз впервые показал свою силу при организации забастовки на железных дорогах Гулда в 1885 г. В течение последующего года в союз вступило 500 тысяч рабочих[19].

Однако вскоре союз Рыцарей труда пришел в упадок, и его место в рабочем движении заняла Американская федерация труда (АФТ). Она принимала в свои ряды уже не всех рабочих, а только высококвалифицированных. Цели АФТ заключались в борьбе за повышение оплаты труда, сокращение продолжительности рабочего дня и улучшение условий работы. В целом АФТ противостояла распространению в рабочей среде влияния социалистов и постепенно завоевала уважение в стране несмотря на пренебрежение интересами неквалифицированных рабочих[20].

Недовольство неквалифицированных рабочих условиями труда также неоднократно выливалось в серьёзные трудовые конфликты. Одним из них была Великая железнодорожная стачка 1877 г., когда в ответ на 10 % сокращение заработной платы встали железные дороги во всей стране. В 1886 г. во время бунта на Хеймаркет в Чикаго в полицию была брошена бомба, что вызвало стрельбу по толпе и судебные расправы[21]. В 1892 г. группа из 300 частных детективов, нанятых владельцем сталелитейного завода, открыла огонь по бастовавшим рабочим и убила 10 человек. Для подавления последовавших волнений пришлось призвать национальную гвардию и провести массовые увольнения[22]. Ещё через два года на американских железных дорогах разразилась знаменитая Пулмановская стачка, подавленная по приказу президента Кливленда федеральными войсками[23][24].

Самой воинственной организацией американского рабочего класса был профсоюз «Индустриальные рабочие мира» (Industrial Workers of the World, IWW или «Wobblies»). Он открыто призывал к классовой борьбе и привлек в свои ряды множество рабочих, особенно после внушительной победы над работодателями в забастовке текстильных фабрик 1912 г. в Массачусетсе. Профсоюз был запрещен властями за пропаганду против участия США в первой мировой войне[25].

Сельское хозяйство

За счет освоения западных территорий площади распахиваемых земель значительно увеличилась[26]. С 1860 по 1905 г. количество ферм выросло в три раза, с 2 до 6 миллионов, а количества проживавших там людей — от 10 миллионов в 1860 до 22 миллионов в 1880 г. и 31 миллиона в 1905 г. Совокупная стоимость фермерских хозяйств выросла от 8 миллиардов долларов в 1860 г. до 30 миллиардов в 1906 г.[27]

Согласно Закону о гомстедах 1862 г., каждый поселенец мог получить 160 акров (64 га) земли практически бесплатно. Ещё больше земли можно было за бесценок приобрести у железнодорожных компаний, заинтересованных в создании рынков по пути следования составов. Их реклама широко распространялась в Европе и привлекла сотни тысяч безземельных и малоземельных крестьян из Великобритании, Германии и Скандинавии[28].

Несмотря на впечатляющий прогресс и зажиточность американских фермеров XIX в., они по-прежнему временами переживали трудные времена, что причиной которых прежде всего были падение мировых цен на хлопок и пшеницу[29].

Вместе с внедрением механизации, значительно повысившей урожайность, продуктивность американского сельского хозяйства во второй половине XIX в. росла за счет расширения посевных площадей, ставших доступными на Западе благодаря появлению железных дорог. Сходным образом росла продуктивность сельского хозяйства и в ряде других стран, таких как Канада, Аргентина и Австралия. Избыток продуктов питания на мировом рынке сбивал цены, что и сказывалось на доходах американских фермеров, половина урожая которых поступала на внешний рынок. Период 1876—1881 гг. был для них сравнительно удачным из-за плохих урожаев в Европе. Но когда после 1880 г. сбор урожая в Европе увеличился, на американском рынке начался упадок, и чем дальше на Запад продвигались фермеры, тем сильнее они зависели от железных дорог для доставки своего урожая в портовые города. Снижение своих доходов фермеры связывали с тарифами железных дорог, ценами, устанавливавшимися скупщиками зерна на элеваторах, и финансовой политикой банков[30].

На Юге реконструкция существенно изменила все сложившиеся обычаи сельскохозяйственного производства. Наиболее важным из них было появление испольщины. Бывшие рабы теперь стали арендаторами на землях плантатора и отдавали ему до половины своего урожая в счет арендной платы, в обмен на посевное зерно и прочие материалы. После гражданской войны на таких условиях работало 80 % афроамериканцев и 40 % белых фермеров. Монокультура табака и хлопка продолжала истощать пахотные земли, и единственным выходом было расширение посевных площадей, то есть миграция на Запад, в то время как на Юге как арендаторы, так и землевладельцы продолжали беднеть[31].

Чтобы защищать свои интересы, фермеры организовались в объединения. Первым из них было движение Grange, созданное в 1867 г. работниками Министерства сельского хозяйства США. Поначалу это было лишь небольшое объединение, призванное преодолеть изоляцию редко расселенных фермерских семей, но после кризиса 1873 г. оно объединяло уже полтора миллиона человек. Объединение имело собственные склады, предприятия пищевой промышленности и кооперативы, большинство из которых в конце концов разорилось. В некоторых штатах Среднего Запада по инициативе движения Grange были приняты специальные законы о железнодорожных тарифах[32].

Позолоченный век

Основная статья: Позолоченный век в США

«Позолоченный век» наступил для верхних слоев американского общества после эпохи Реконструкции, по окончании экономического кризиса 1873 г. Плоды его пожинали те, кто выиграл от индустриализации экономики во время второй промышленной революции. Прежде всего это были «капитаны индустрии» или «бароны-разбойники», чьи деловые, социальные и семейные связи позволяли управлять значительной частью белых англосаксонских протестантов, привилегированного слоя американского общества. Название эпохи происходит из книги Марка Твена и Чарльза Уорнера «Позолоченный век» и обыгрывает термин золотой век, который в американской истории был позолочен лишь на поверхности[33].

Поскольку основные политические разногласия времен гражданской войны по окончании эпохи Реконструкции были исчерпаны, президентские выборы 1880 г. проходили относительно спокойно. Тем не менее, участие избирателей в выборах было близко к 100 %, а победивший в них республиканец Джеймс Гарфилд был вскоре убит в результате покушения. Главными темами политических дебатов теперь были модернизация, валютный курс, железные дороги, коррупция и сухой закон. Требования борьбы с коррупцией в правящих верхах и проведения реформ становились все сильнее, и в 1884 г. республиканцы проиграли выборы кандидату от демократов Гроверу Кливленду[34].

Американский Север, практически безраздельно доминировавший на политической арене во времена «позолоченного века», провозгласил эпоху «американского ренессанса», который проявлялся в строительстве новых зданий оперы, музеев, колледжей, библиотек, концертных залов, госпиталей. К ним, в частности, относятся здания Библиотеки Конгресса, Бруклинского музея и Бруклинский мост. В архитектуре этого периода господствовал стиль бозар, а Всемирная выставка 1893 г. проходила в Чикаго[35].

Перемены в социальной жизни

Как и в других странах индустриализация в США сопровождалась быстрым ростом городов, а также увеличением производства продуктов питания. Столь быстрый прирост населения стал возможен благодаря массовой иммиграции[36][37].

Иммиграция

С 1865 по 1918 гг. в США прибыло 27,5 миллионов иммигрантов из разных стран. Из них 24,4 миллиона (89 %) приехали из Европы, из которых 2,9 миллиона из Великобритании, 2,2 миллиона — из Ирландии, 2,1 миллиона — из Скандинавии, 3,8 миллиона — из Германии, 4,1 миллиона — из Италии, 7,8 миллиона — из России и других стран Центральной и Восточной Европы. Ещё 1,7 миллиона переехали в США из Канады[38]. Большинство этих людей попали в США через порт Нью-Йорк, где для них в 1892 г. была организована иммиграционная служба на острове Эллис. Далее их пути расходились. Многие этнические евреи, ирландцы, итальянцы поселились в Нью-Йорке и других городах восточного побережья. Этнические немцы и другие уроженцы Центральной Европы, как правило, искали работу на шахтах и фабриках Среднего Запада. Около миллиона франкоканадцев из Квебека мигрировали в Новую Англию[39].

Вытесненные из родных краев бедностью или трениями на религиозной почве, иммигранты были привлечены в Америку предложением работы, земли для ведения сельского хозяйства, а также наличием здесь этнических меньшинств, с которыми они заранее имели связи, планируя свой приезд.

В США предпочитали европейских иммигрантов азиатским. Многие китайцы прибывали на западное побережье США для работы на строительстве железных дорог. В отличие от европейцев, китайцы воспринимались американцами как носители чуждой культуры. Против их присутствия в Калифорнии велась активная агитация, и в 1882 г. Конгресс принял Акт об исключении китайцев, которым дальнейшая иммиграция китайцев в США была запрещена на многие годы. Аналогичный акт был принят в 1907 г. против иммиграции японцев[40].

Часть иммигрантов, заработав денег, возвращалась на родину, но большинство осталось в США, надеясь на осуществление своей американской мечты.

Анти-мужское движение

Дополнительные сведения: Мизандрия

Движение за избирательные права для женщин началось ещё до гражданской войны; многие его активисты увязывали этот вопрос с борьбой против дискриминации по расовому признаку. После войны движение было реорганизовано и в него вошли борцы за трезвый образ жизни. Тем не менее до конца XIX в. лишь немногие штаты предоставили женщинам полные гражданские права[41][42].

Около 1912 г. движение суфражисток вновь набрало силу; теперь его активисты апеллировали к равенству всех людей и заявляли, что мужчины неспособны справиться с политической коррупцией, и поэтому политикой должны заняться женщины[43]. Видный деятель суфражистского движения Элис Пол устраивала парады в крупнейших городах Америки и даже организовала новую политическую партию (Национальная партия женщин). При пикетировании Белого дома некоторые суфражистки были арестованы и считались политическими заключёнными[44].

Во время первой мировой войны десятки тысяч женщин поступили на военную службу. Это позволило преодолеть один из важнейших аргументов анти-суфражистов об исключительном праве мужчин управлять государством на том основании, что только они участвуют в военных действиях. В результате многие страны ввели избирательные права для женщин. В США избирательные права получили женщины во многих штатах Запада. В конце концов в 1919 г. Конгресс принял девятнадцатую поправку к Конституции США, которой активное избирательное право для женщин вводилось на всей территории страны. Поправка была ратифицирована штатами и вступила в силу в следующем 1920 г.[45]

Популизм

К 1880 г. американские фермеры создали несколько политических объединений, выдвигающих собственные требования к экономической политике правительства. Они выступали против засилия монополий и хотели введения государственного регулирования экономики или даже национализации железных дорог и создания государственных магазинов[46].

Демократы, находившиеся в оппозиции республиканскому большинству в Конгрессе, поддерживали требования фермеров. Кроме того их интересы защищали некоторые малые партии, в том числе «партия народа» (People’s Party или популисты). Они также имели политическое влияние в ряде штатов Юга и Запада и в начале 1890-х годов уже посылали своих представителей в Конгресс. Однако экономический кризис 1893 г. и неспособность справиться с ним администрации демократического президента Кливленда вызвали раскол в рядах демократов. В результате их единый с популистами кандидат на президентских выборах 1896 г. Уильям Брайан проиграл кандидату республиканцев Уильяму Мак-Кинли. Не будучи способны завоевать Белый дом, популисты сосредоточили своё влияние на уровне отдельных штатов.

Американский империализм

Президент Мак-Кинли представлял позиции сторонников высоких таможенных тарифов, протекционизма и стимулирования промышленного роста, продолжение которого внушило американцам чувство превосходства своей страны на мировой арене[47].

Война с Испанией

Основная статья: Испано-американская война

Испания на протяжении ряда столетий владела обширной колониальной империей, но ко второй половине XIX в. в результате самоопределения Латинской Америки её размеры сильно сократились и включали лишь Кубу, Пуэрто-Рико, Филиппины и некоторые африканские территории. С 1870-х годов кубинцы восставали против испанского владычества. В США их поддерживали газетчики, в особенности Уильям Херст и Джозеф Пулитцер, публиковавшие чувственные репортажи о зверствах испанских войск в жёлтой прессе Нью-Йорка. Избиратели требовали вмешательства американского флота, и на Кубу был направлен крейсер «Мэн». В феврале 1898 г. в бухте Гаваны по неустановленным причинам он взорвался. Американцы посчитали, что испанцы заминировали бухту. Ввиду начала военных действий была объявлена мобилизация. Испания в ответ 25 апреля того же года объявила США войну[48].

На Кубе испанцы были вскоре разбиты, а американский флот под командованием адмирала Дьюи разгромил испанский флот близ Филиппин. Через три месяца Испания капитулировала и признала независимость Кубы. Филиппины, Пуэрто-Рико и Гуам были уступлены США[49].

Хотя экономическое значение Филиппин и Пуэрто-Рико для США было невелико, политики посчитали, что они могут быть стратегически важными базами на пути в Азию и Латинскую Америку.

Филиппины

Основная статья: Филиппино-американская война

По Парижскому мирному договору 1898 г. Испания уступила Филиппины США. Однако лидер филиппинской революции Эмилио Агинальдо, вернувшийся на острова благодаря американцам и подержавший их в борьбе с испанцами, провозгласил независимость Филиппин, и его партизанская армия оказала вооруженное сопротивление американским войскам. Война продолжалась с 1899 по 1901 г., когда Агинальдо был взят в плен и согласился признать власть США над Филиппинскими островами. Без него сопротивление партизан вскоре было сломлено, и острова перешли под контроль американской администрации.

В отличие от президента Мак-Кинли, его преемник президент Рузвельт считал Филиппины приобретением сомнительной ценности и даже был склонен предоставить им независимость. В 1907 г. он заявлял: «Я был бы рад видеть острова независимыми, возможно, при условии международных гарантий поддержания там порядка или с предупреждением, что если они не сумеют поддерживать порядок, мы снова вмешаемся»[50]. Тем не менее Филиппины остались под контролем США с предоставлением им широкой автономии вплоть до самоуправления[51].

В 1941 г. филиппинцы плечом к плечу с американскими солдатами пытались отразить атаку японцев, а в 1944-45 гг. помогали США отвоевать острова. В 1946 г. Филиппины получили полную независимость[52].

Латинская Америка

Основная статья: Банановые войны

Кроме Филиппин по Парижскому мирному договору 1898 г. к США отошли также Пуэрто-Рико и Куба. Кроме того, в 1903 г. США получили земли на Панамском перешейке и начали строительство Панамского канала, который открылся для судоходства в 1914 г.[53]. Хотя Куба получила формальную независимость, но её суверенитет был фактически ограничен Поправкой Платта, дававшей США монопольное право на создание на острове военно-морских баз и предусматривавшей возможность интервенции со стороны Вашингтона.

В 1904 г. президент Рузвельт обнародовал свой «Королларий» к доктрине Монро, согласно которому США оставляют за собой право на интервенцию в страны Латинской Америки в том случае, если их правительства будут не в состоянии поддерживать демократию и финансовую стабильность. В первой половине ХХ века США осуществили многочисленные интервенции, известные как банановые войны. Лишь в 1930-х годах доктрина Рузвельта была заменена на «политику добрососедства»[54], что впрочем не помешало США и впоследствии посылать в Латинскую Америку флот и войска.

В 1909 г. США помогли мятежникам свергнуть правительство Никарагуа и оккупировали эту страну с 1912 по 1933 гг. Во время первой мировой войны в 1915 г. американские войска оккупировали Гаити, чтобы ограничить там влияние германского капитала, контролировавшего 80 % гаитянской экономики. Несмотря на скорое окончание войны, США сохраняли свой контроль над Гаити до 1934 г., что стимулировало ряд писателей и драматургов, таких как Юджин О’Нил, Хьюз, Джеймс Мёрсер Лэнгстон и Орсон Уэллс, поднимать темы межрасовых отношений в этой экзотической стране[55]. В 1916 г. американские войска оккупировали также Доминиканскую республику.

Во время мексиканской революции американские войска неоднократно вторгались и в эту страну и в течение нескольких лет оккупировали мексиканский порт Веракрус, чтобы способствовать свержению диктатора Уэрты. В 1916 г. мексиканские войска под командованием Панчо Вильи вторглись на территорию США. Для его преследования была послана 12-тысячная бригада генерала Першинга, но американцы потерпели неудачу и в 1917 г. были отозваны назад в США[56].

Эра прогрессивизма

Основная статья: Эра прогрессивизма

Эпоха, получившая название прогрессистской, началась в США в 1890-х годах и продолжалась до 1920-х годов, хотя некоторые историки считают её окончанием начало первой мировой войны[57].

На президентских выборах 1900 г. политика администрации Мак-Кинли, особенно внешняя, получила высокую оценку избирателей. США выиграли войну с Испанией, к территории страны были присоединены Гавайские острова и другие новые земли, экономическое благополучие американцев после кризиса 1890-х годов было восстановлено, а провозглашенная президентом политика открытых дверей сулила Америке завоевание новых рынков в Китае. Популисты на этот раз отказались поддержать кандидата от демократов Уильяма Брайана и выставили собственного кандидата, но проиграли оба[58].

Во время его второго президентского срока популярность Мак-Кинли выросла[59], но ненадолго. В сентябре 1901 г. он был убит в результате покушения, и его место занял вице-президент Теодор Рузвельт[60]. Понимая, что требования популистов и других сторонников реформ привлекают многих избирателей, Рузвельт сам взял курс на проведение реформ в духе популизма.

Главной проблемой США того времени была политическая коррупция. Ещё в 1880-х годах все федеральные служащие были переведены на систему заслуг, то есть их карьера зависела не от партийной принадлежности и политических связей, как это было ранее, а от их профессионализма. Однако на местном и муниципальном уровне эта система не была введена, и должности в местных и муниципальных органах управления политическое боссы раздавали по принципу личной преданности. Примером местного политического общества, правившего частью Нью-Йорка до 1930-х годов, является знаменитый Таммани-холл. В штате Иллинойс реформы системы местного управления были проведены в 1917 г., но столица штата — город Чикаго — сопротивлялся ей до 1970-х годов[61]. Прогрессисты пытались ограничить политическое влияние баронов-разбойников и поддерживавших их местных политических боссов.

Значительный вклад в развитие прогрессивизма в США сделала разоблачительная журналистика. Её основным читателем был средний класс, а мишенью — экономические привилегии, политическая коррупция и социальная несправедливость. В частности, атакам журналистов активно подвергались крупные компании, претендующие на монопольное положение на американском рынке, такие как Standard Oil. Известный журналист Линкольн Стеффенс разоблачал коррупцию в городском управлении. Другие журналисты проводили расследования действий отдельных сенаторов, железнодорожных и страховых компаний, подделок на рынке лекарств и т. д.[62] Существенную роль в этом движении сыграли и видные американские писатели, например, Теодор Драйзер. Его романы Финансист (1912 г.) и Титан (1914 г.) в нелицеприятном свете описывают типичных бизнесменов того времени. Эптон Синклер в романе «Джунгли» (1906 г.) описал заводы пищевой промышленности Чикаго, способствовав привлечению внимания общественности к проблеме безопасности пищевых продуктов. Под влиянием пропаганды популистов, социалистов и прогрессистов многие штаты вводили законы об условиях труда на фабриках и заводах. Реформаторы, такие как Джейн Аддамс, добивались также введения законодательных ограничений на детский труд и обязательного школьного образования для детей и подростков. К началу ХХ в. более половины штатов и почти все крупные города ввели восьмичасовой рабочий день на работах, производимых по заказу штата или муниципалитета. Закон также обязывал работодателей оплачивать лечение рабочих, получивших травмы на производстве, вводил налог на наследство, а позже — и федеральный подоходный налог в его современном виде[63].

Президентство Рузвельта

Основная статья: Рузвельт, Теодор

Рузвельт объявил о политике «честного курса» (Square Deal), то есть в переговорах с представителями работников и работодателей с участием правительственных чиновников считал все стороны равными и не ставил работодателей в привилегированное положение. Он также инициировал принятие законов по ограничению монополизма в экономике и создание антимонопольного права. В основном эти законы затрагивали положение на железных дорогах[64]. Во время своего второго президентского срока Рузвельт ещё более усилил контроль над национальными железными дорогами, создав специальную комиссию, регулирующую железнодорожные тарифы. Впоследствии этим занялось вновь созданное министерство торговли США.

Кроме того Рузвельт принял ряд законодательных мер по охране окружающей среды[65]. Уже в 1901 г. он направил в Конгресс послание с призывом принять специальную программу по охране, восстановлению и орошению обширных площадей прерий и лесов. Ещё его предшественники создали национальные парки на площади 188 000 km², но Рузвельт расширил их до 592 000 km², а также принял меры по предотвращению лесных пожаров, лесопосадкам там, где леса начали исчезать, и сохранению памятников природы, таких как Девилз-Тауэр[66].

Президентство Тафта

Основная статья: Тафт, Уильям Говард

Рузвельт был чрезвычайно популярным президентом, но когда его второй срок подошел к концу, он поддержал кандидатуру Уильяма Говарда Тафта. В 1908 г. демократы снова выдвинули кандидатуру Уильяма Брайана, который проиграл уже третьи выборы. Выиграл Тафт, в прошлом судья, первый американский губернатор Филиппин и администратор Панамского канала[67].

Тафт продолжал антимонопольную политику своего предшественника, учредил Почтовый банк для мелких вкладчиков, систему посылок почтой и способствовал принятию двух важных поправок к Конституции США, шестнадцатой и семнадцатой. Первая вводила федеральный подоходный налог, а вторая — прямые выборы в Сенат США взамен принятой ранее системы выборов законодательными собраниями штатов, которую критиковали популисты.

В то же время Тафт вопреки пропаганде прогрессистов поддерживал высокие протекционистские таможенные тарифы, препятствовал вступлению в США штата Аризона, который принял прогрессистскую конституцию, и покровительствовал консервативному крылу своей партии. В результате к 1910 г. республиканская партия раскололась и проиграла демократам выборы в Конгресс.

Президентство Вильсона

Основная статья: Вильсон, Вудро

Раскол в рядах республиканцев и выделение сторонников Рузвельта в отдельную прогрессивную партию привело к поражению обеих на президентских выборах 1912 г. Победил кандидат от демократов Вудро Вильсон[68].

Первой заботой нового президента стала новая таможенная политика. Тарифы на импорт и экспорт сырья, продуктов питания, хлопка, шерсти, железа, стали и других товаров были понижены. В результате цены пошли вниз, что существенно повысило уровень жизни американских рабочих.

Затем президент Вильсон принял меры по реформированию банковской и валютной систем. Он стремился поставить деятельность банков под публичный контроль и из хозяев превратить их в инструмент бизнеса и частной инициативы. В 1913 г. был принят закон о Федеральной резервной системе. Он стал компромиссом между интересами банкиров и аграриев. Согласно новому закону банки под контролем правительства должны были создать общие резервные валютные фонды, что позволило им получить в своё распоряжение сравнительно большие запасы драгоценных металлов, обезопасило валютно-кредитные операции и сделало стабильнее всю американскую финансовую систему[69].

Продолжая политику своих предшественников по ограничению монополий, президент Вильсон провел также ряд новых законов, запрещающих недобросовестную конкуренцию, дискриминацию отдельных групп покупателей на рынке, владение одной корпорацией групп предприятий сходного профиля и другие способы экономического диктата[70]. На этом антимонопольная реформа американской экономики завершилась, и монополизм перестал быть насущной проблемой американской внутренней политики.

Другими законодательными актами был введен восьмичасовой рабочий день на железных дорогах, а также узаконены особые отношения между профсоюзами и демократической партией[71]. Проведенные Вильсоном реформы создали ему репутацию одного из выдающихся либералов в истории Америки, которую впрочем вскоре затмил его имидж президента эпохи первой мировой войны, в которой он привел свою страну к победе, но не сумел удержаться у власти после неё.

Первая мировая война

Основная статья: Первая мировая война

С 1914 г. США придерживались политики нейтралитета в отношении войны, вспыхнувшей в Европе. Вместе с тем они продолжали поддерживать торговые отношения с Великобританией и её союзниками, в то время как торговля с Германией прекратилась в силу её морской блокады флотами Антанты. Общественное мнение разделилось. Одни поддерживали Великобританию и даже добровольно вступали в канадские и британские вооруженные силы. Другие, особенно американцы немецкого и ирландского происхождения, выступали против вмешательства Америки в войну в силу своих патриотических чувств или ненависти к Англии.

Лишь после того, как германские подводные лодки попытались блокировать британскую заморскую торговлю и пустили на дно трансатлантический пассажирский лайнер Лузитания и множество мелких судов, американцы стали требовать начала военных действий. Последней каплей для Америки стала публикация дипломатической переписки (телеграмма Циммермана) германского и мексиканского правительств, в которой Германия пыталась спровоцировать Мексику на нападение на США, чтобы вернуть бывшие мексиканские территории Аризоны, Нью-Мексико и Техаса. В апреле 1917 г. Конгресс проголосовал за объявление войны Германии[72]. Часть американцев немецкого происхождения покинула страну и вернулась в Германию. Около 1 % из 480 тысяч иностранцев немецкого происхождения было заключено в тюрьмы по подозрению в шпионаже в пользу Германии[73]. Тысячи иностранцев были вынуждены покупать облигации военных займов, чтобы продемонстрировать свою лояльность США[74]. Известны также случаи линчевания этнических немцев[75]. В общественном мнении господствовала фобия всего германского[76]. Был принят ряд законов о шпионах и вражеской пропаганде, согласно которым объявлялись преступными всякие попытки выражения нелояльности, насмешек или оскорблений в адрес правительства, флага или вооруженных сил США[77].

В том же 1917 г. началось перевооружение армии, призыв и набор добровольцев. Под ружье были поставлены четыре миллиона мужчин и тысячи женщин[78]. Ввиду кризиса в транспортировке угля и других товаров по железным дорогам, занятым военными перевозками, как угольные шахты, так и железные дороги были национализированы[79]. Из-за нехватки рабочих-мужчин, призванных на фронт, их место впервые в американской истории заняли женщины, в том числе афроамериканки. Миллионы женщин сотрудничали с американской организацией Красного Креста[80]. Профсоюзы в целом приветствовали вступление США в мировую войну. Количество забастовок резко сократилось, в частности, из-за исчезновения безработицы и полной занятости. Американская федерация труда была противником антивоенной пропаганды и попыток саботажа на военном производстве, которые предпринимали организации социалистов и IWW[81].

Весной 1918 г. американские войска, прибывавшие во Францию, пополняли армии союзников по 10 тысяч бойцов в день, в то время как силы Германии были истощены. Они помогли отразить наступление немцев и сыграли важнейшую роль в Стодневном наступлении Антанты осенью 1918 г. В ноябре 1918 г. Германия подписала перемирие, которое завершило военные действия[82].

По Версальскому мирному договору Великобритания, Франция и Италия настояли на жестких экономических санкциях против Германии. Сенат США, считая этот договор несправедливым, отказался его ратифицировать, и американцы заключили с Германией и её союзниками отдельные мирные договоры. Сенат и президент также не нашли согласия по вопросу о вступлении США в создаваемую после войны Лигу Наций.

Напишите отзыв о статье "История США (1865–1918)"

Примечания

  1. ↑ 1 2 U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States (1976) series C89
  2. ↑ U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States (1976) series D726 and D736 pp 164-5
  3. ↑ William C. Harris, With Charity for All: Lincoln and the Restoration of the Union (1997)
  4. ↑ David H. Donald, et al. Civil War and Reconstruction (2001)
  5. ↑ Eric Foner, A Short History of Reconstruction (1990) pp 217-37
  6. ↑ Allan Peskin, «Was There a Compromise of 1877,» Journal of American History Vol. 60, No. 1 (Jun., 1973), pp. 63-75 [www.jstor.org/stable/2936329 in JSTOR](2005).
  7. ↑ C. Vann Woodward, The Strange Career of Jim Crow (1954) pp 67-111
  8. ↑ C. Vann Woodward, Origins of the New South, 1877—1913 (1951) pp 205-34
  9. ↑ Robert M. Utley, and Wilcomb E. Washburn, Indian Wars (1987) pp 220-79.
  10. ↑ Francis Paul Prucha, The Great Father: The United States Government and the American Indians (1986) pp 181—241, 311-25
  11. ↑ Edward C. Kirkland, Industry Comes of Age, Business, Labor, and Public Policy 1860—1897 (1961)
  12. ↑ U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States (1976) series D726 and D736 pp 164-5. The data is in constant 1914 dollars, taking out the effects of deflation and inflation, and takes unemployment into account.
  13. ↑ Albro Martin, Railroads Triumphant: The Growth, Rejection, and Rebirth of a Vital American Force (1992) pp 270—319
  14. ↑ Robert Kanigel, One Best Way: Frederick Winslow Taylor and the Enigma of Efficiency (2005) pp 540-69
  15. ↑ Larry Schweikart, The Entrepreneurial Adventure: A History of Business in the United States (1999) ch 14
  16. ↑ Melvyn Dubofsky and Foster Rhea Dulles, Labor in America: A History (2010) pp 114-65
  17. ↑ Burton W. Folsom and Forrest McDonald, The Myth of the Robber Barons: A New Look at the Rise of Big Business in America (1991) pp44- 67
  18. ↑ Melvyn Dubofsky and Foster Rhea Dulles, Labor in America: A History (7th ed. 2004) pp 166—207
  19. ↑ Leon Fink, "The New Labor History and the Powers of Historical Pessimism: Consensus, Hegemony, and the Case of the Knights of Labor, " Journal of American History Vol. 75, No. 1 (Jun., 1988), pp. 115—136 [www.jstor.org/stable/1889657 in JSTOR]
  20. ↑ Philip Taft, The A.F. of L. in the time of Gompers (1957) ch 1=1
  21. ↑ Carl S. Smith, Urban Disorder and the Shape of Belief: The Great Chicago Fire, the Haymarket Bomb, and the Model Town of Pullman (1995) pp 101-75
  22. ↑ Paul Krause, The Battle for Homestead, 1880—1892: Politics, Culture and Steel (1992)
  23. ↑ Almont Lindsey, The Pullman Strike the Story of a Unique Experiment and of a Great Labor Upheaval (1942)
  24. ↑ Harvey Wish, "The Pullman Strike: A Study in Industrial Warfare, " Journal of the Illinois State Historical Society Vol. 32, No. 3 (Sep., 1939), pp. 288—312 [www.jstor.org/stable/40187904 in JSTOR]
  25. ↑ Joseph A. McCartin, et al., «Power, politics, and 'pessimism of the intelligence,'» Labor History, Aug 1999, Vol. 40 Issue 3, pp 345+, an evaluation of the standard history by Melvyn Dubofsky, We Shall Be All: A History of the IWW, The Industrial Workers of the World (1969)
  26. ↑ Fred A. Shannon, The farmer’s last frontier: agriculture, 1860—1897 (1945) [chla.library.cornell.edu/cgi/t/text/text-idx?c=chla;idno=3070303 complete text online]
  27. ↑ Historical Statistics (1975) p. 437 series K1-K16
  28. ↑ William Clark, Farms and farmers: the story of American agriculture (1970) p. 205
  29. ↑ Shannon, Farmer’s Last Frontier: Agriculture, 1860—1897(1945), ch 1
  30. ↑ Elwyn B. Robinson, History of North Dakota (1982) p 203
  31. ↑ C. Vann Woodward, Origins of the New South, 1877—1913 (1951)
  32. ↑ D. Sven Nordin, Rich Harvest: A History of the Grange, 1867—1900 (1974)
  33. ↑ H. Wayne Morgan, ed. The Gilded Age: A Reappraisal (1970); Allan Nevins, The Emergence of Modern America, 1865—1878 (1933)
  34. ↑ H. Wayne Morgan, From Hayes to McKinley: National Party Politics, 1877—1896 (1969)
  35. ↑ Charles W. Calhoun, ed. The Gilded Age: Perspectives on the Origins of Modern America (2nd ed. 2007)
  36. ↑ John A. Garraty, The New Commonwealth, 1877—1890 (1968)
  37. ↑ Allan Nevins, The Emergence, of Modern America, 1865—1878 (1927)
  38. ↑ U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States (1976) series C89-C119, pp 105-9
  39. ↑ Stephan Thernstrom, ed., Harvard Encyclopedia of American Ethnic Groups (1980) covers the history of all the main groups
  40. ↑ Thomas Archdeacon, Becoming American (1984)
  41. ↑ Rebecca J. Mead, How the Vote Was Won: Woman Suffrage in the Western United States, 1868—1914 (2006)
  42. ↑ Glenda Riley, Inventing the American Woman: An Inclusive History (2001)
  43. ↑ Aileen S. Kraditor, The Ideas of the Women’s Suffrage Movement: 1890—1920 (1967)
  44. ↑ Katherine H. Adams and Michael L. Keene, Alice Paul and the American Suffrage Campaign (2007)
  45. ↑ Elizabeth Frost-Knappman and Kathryn Cullen-Dupont, Women’s Suffrage in America (2004)
  46. ↑ John D. Hicks, Populist Revolt: A History of the Farmers' Alliance and the People’s Party(1931)
  47. ↑ John M. Dobson, Reticient Expansionism: The Foreign Policy of William McKinley (1988).
  48. ↑ Ernest May, Imperial Democracy: The Emergence of America as a Great Power (1961)
  49. ↑ Lewis Gould, The Spanish-American War and President McKinley (1980)
  50. ↑ H. W. Brands, Bound to Empire: The United States and the Philippines (1992) p. 84.
  51. ↑ Stephen Wertheim, "Reluctant Liberator: Theodore Roosevelt’s Philosophy of Self-Government and Preparation for Philippine Independence, " Presidential Studies Quarterly, Sept 2009, Vol. 39 Issue 3, pp 494—518
  52. ↑ Stanley Karnow, In Our Image: America’s Empire in the Philippines (1990)
  53. ↑ David G. McCullough, The Path Between the Seas: The Creation of the Panama Canal, 1870—1914 (1978)
  54. ↑ Frederick W. Marks III, Velvet on Iron: The Diplomacy of Theodore Roosevelt (1982)
  55. ↑ Mary A. Renda, Taking Haiti: Military Occupation and the Culture of U.S. Imperialism, 1915—1940 (2000)
  56. ↑ Eileen Welsome, The General and the Jaguar: Pershing’s Hunt for Pancho Villa: A True Story of Revolution and Revenge (2007)
  57. ↑ Lewis L. Gould, America in the Progressive Era, 1890—1914(2000)
  58. ↑ Thomas A. Bailey, «Was the Presidential Election of 1900 A Mandate on Imperialism?» Mississippi Valley Historical Review Vol. 24, No. 1 (June 1937), pp. 43-52 [www.jstor.org/stable/1891336 in JSTOR]
  59. ↑ Lewis L. Gould, The Presidency of William McKinley (1980)
  60. ↑ Wyatt Kingseed, "The Asassination of William McKinley, " American History, Oct 2001, Vol. 36 Issue 4, p22-29, online at EBSCO
  61. ↑ James C. Scott, "Corruption, Machine Politics, and Political Change, " American Political Science Review, Nov 1969, Vol. 63 Issue 4, pp 1142—1158 [www.jstor.org/pss/1955076 in JSTOR]
  62. ↑ Louis Filler, The Muckrakers (1976)
  63. ↑ John D. Buenker, John C. Burnham, and Robert M. Crunden, Progressivism (1986)
  64. ↑ H.W. Brands, Theodore Roosevelt (2001)
  65. ↑ Douglas Brinkley, The Wilderness Warrior: Theodore Roosevelt and the Crusade for America (2009) ch 15
  66. ↑ Douglas G. Brinkley, The Wilderness Warrior: Theodore Roosevelt and the Crusade for America (2009)
  67. ↑ Paolo Coletta, The Presidency of William Howard Taft (1990).
  68. ↑ John Milton Cooper, Woodrow Wilson: A Biography (2009)
  69. ↑ Arthur S. Link, Woodrow Wilson and the Progressive Era: 1910—1917 (1954), pp 43-53, 258—259
  70. ↑ Arthur S. Link, Woodrow Wilson and the Progressive Era: 1910—1917 (1954), pp 67-73
  71. ↑ John S. Smith, "Organized Labor and Government in the Wilson Era: 1913—1921: Some Conclusions, " Labor History, Aug 1962, Vol. 3 Issue 3, pp 265—286
  72. ↑ John M. Cooper, Woodrow Wilson: A Biography (2009)
  73. ↑ [www.lib.byu.edu/~rdh/wwi/comment/yockel.htm The War Department: Keeper of Our Nation’s Enemy Aliens During World War I] by Mitchel Yockelson. Presented to the Society for Military History Annual Meeting, April 1998.
  74. ↑ [historymatters.gmu.edu/d/1/ Get the Rope! Anti-German Violence in World War I-era Wisconsin], George Mason University, <historymatters.gmu.edu/d/1/>. Проверено 1 августа 2008. 
  75. ↑ Hickey, Donald R. (Summer 1969), "The Prager Affair: A Study in Wartime Hysteria", Journal of the Illinois State Historical Society: 126–127 
  76. ↑ Frederick C. Luebke, Bonds of Loyalty: German Americans During World War I (1974)
  77. ↑ Ronald Schaffer, The United States in World War I (1978)
  78. ↑ John W. Chambers, II, To Raise an Army: The Draft Comes to Modern America (1987)
  79. ↑ Kennedy, Over Here 113-25
  80. ↑ Lettie Gavin, American Women in World War I: They Also Served (2006)
  81. ↑ Philip Taft, The A.F.L. in the time of Gompers (1957)
  82. ↑ Edward M. Coffman, The War to End All Wars: The American Military Experience in World War I (1998),

Отрывок, характеризующий История США (1865–1918)


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=История_США_(1865–1918)&oldid=80699919»