История США (1918—1945)

История США 1918—1945 гг. покрывает периоды ревущих двадцатых, Великой депрессии и Второй мировой войны.

После Первой мировой войны США отвергли Версальский договор и отказались присоединиться к Лиге Наций. К 1920 лету. Восемнадцатой поправкой к конструкции в стране был введен сухой закон. Потребление спиртного уменьшилось, но не прекратилось, повсюду появились заведения, в которых тайно продавали спиртные напитки, поставляемые контрабандой организованной преступностью. Влияние и богатства преступных группировок серьёзно выросли.

В 1920-х годах Америка вступила в период процветания. Экономика быстро росла за исключением сельского хозяйства и угледобывающей промышленности, ощущавшей все более жесткую конкуренцию со стороны нефтедобывающей отрасли. Цены были относительно стабильными, а валовой национальный продукт непрерывно возрастал. США оказывали помощь в восстановлении европейской экономики по планам Дауэса и Юнга. В то же время были приняты законы по ограничению иммиграции из Европы.

Экономическое процветание закончилось в 1929 г., когда произошел биржевой крах, начавший Великую депрессию. Меры, принятые федеральным правительством, помогли нации пережить её, но экономика оставалась в упадке все 1930-е годы. Лишь к 1940 г. валовой внутренний продукт достиг уровня 1929 г.

В эту эпоху в американском общественном мнении господствовал изоляционизм. Тем не менее после оккупации Франции гитлеровской Германией в 1940 г. США начали готовиться к новой мировой войне и оказывать экономическую поддержку Великобритании, Китаю и, с 1941 г., СССР. Начало войны для США было внезапным, атакой японских вооруженных сил на американскую военную базу Пёрл-Харбор на Гавайях. В 1943 г. вторжение англо-американских войск в Италию привело к её переходу на сторону союзников. Германия и Япония капитулировали в 1945 г. после опустошения своей территории и исчерпания людских ресурсов, в то время как США во время Второй мировой войны стали намного богаче и сильнее.

После первой мировой войны

В течение 1919 г. в США было неспокойно. Демобилизованные солдаты, возвращавшиеся из Европы, не могли найти работу. Под влиянием европейских революций рабочие бастовали (одной из самых крупных была Сиэтлская всеобщая забастовка). Во многих городах имели место столкновения на почве расовой неприязни, такие как массовые беспорядки в Чикаго. Радикалы взрывали бомбы на Уолл-стрит.

Американские социалисты были готовы отозваться на призыв Ленина к мировой революции, что породило в США первую волну массового антикоммунизма (вторая имела место после Второй мировой войны). В мае 1919 г. в Кливленде (Огайо) состоялась демонстрация протеста против ареста одного из лидеров социалистов Юджина Дебса, закончившаяся массовыми столкновениями. В ответ на эти акции социалистов и многочисленные взрывы, устроенные анархистами, генеральный прокурор США Александр Палмер организовал серию силовых акций известных как рейды Палмера. К 1920 г. было арестовано около 10 тысяч человек, из них иностранцы были депортированы из страны. Наиболее известной из них является анархистка Эмма Гольдман, высланная в Советскую Россию.

В популярной песне того времени о демобилизованных солдатах, возвращавшихся из Европы, пели: «Как вы собираетесь удержать их на фермах после того, как они видели Париж?» Действительно, многие бывшие солдаты не вернулись на свои фермы, а предпочли поселиться в городах. Однако на американском сельскохозяйственном производстве отток рабочих рук не сказался ввиду появления на селе тракторов и другой техники, значительно увеличившей производительность труда оставшихся фермеров.

В 1919 г. президент Вильсон пытался убедить Америку вступить в Лигу Наций, но безуспешно. К концу войны он потерял популярность, а изматывающая пропагандистская кампания лишила его физических сил и пошатнула здоровье. Переживавшая тяжелый экономический кризис Германия была неспособна выплачивать репарации, наложенные на неё по Версальскому договору. Чтобы восстановить немецкую экономику, США и другие страны предоставили Германии заем и рассрочку по выплатам по плану Дауэса. Одновременно с выплатами репараций были облегчены выплаты по кредитам, которые США во время войны предоставляли своим союзникам.

После длительной пропагандистской кампании к 1920 г. специальной поправкой к Конституции в США было введено избирательное право для женщин. Соответственно, с учетом мнения избирательниц, изменились избирательные программы кандидатов в Конгресс и в президенты. Они стали включать проблемы разоружения, детского труда, пенсионного обеспечения многодетных матерей и домохозяек, сухой закон. Лишь очень немногие женщины не только участвовали в голосованиях, но и выдвигали свои кандидатуры на выборные государственные должности.

Ревущие двадцатые

Избиратель устал от войны, бомбистов, социалистов, расовых волнений и реформ, проводимых президентом Вильсоном. В 1920 г. на президентских выборах победил кандидат от республиканцев Уоррен Гардинг, обещавший возвращение к «нормальной жизни».

Процветание

За исключением непродолжительной рецессии 1920—1921 гг. в 1920-х годах в США наступил период длительного процветания. Особенно бурным было развитие новых отраслей промышленности: кинопродукции, автомобильной, нефтяной, строительства дорог и жилья, а также туризма. В меньшей степени процветание распространялось на угледобычу и сельское хозяйство. Как заявлял президент Кулидж, главное дело Америки — бизнес. Даже правительственные органы, созданные во время правления предыдущих администраций для управления бизнесом, попали под контроль бизнесменов. Если ранее американские прогрессисты боролись с засилием монополий, то теперь прогресс Америки связывали именно с развитием бизнеса.

Энергетика, особенно нефтяная и электрическая, была ключом к дальнейшему развитию американской экономики. По мере того, как электрификация доходила до всех городов и селений США, возникал спрос на электрические лампочки, холодильники и тостеры. На фабриках и заводах устанавливали электромоторы. После нефтяного бума в Техасе, Оклахоме и Калифорнии США стали доминировать на мировом рынке продаж нефти, значение которой с распространением автомобилей непрерывно возрастало.

Профсоюзы

Во время Первой мировой войны в США быстро росла численность профсоюзов, их доходы и влияние. Федеральное правительство временно гарантировало им заключение коллективных договоров с предпринимателями. Инфляция в годы войны была высокой, но заработная плата росла еще быстрее, чем цены. Лишь в автомобильной и сталелитейной промышленности профсоюзы были слабыми, а в остальных отраслях, особенно в строительстве и на железных дорогах влияние профсоюзов, входящих в Американскую федерацию труда, было одним из определяющих факторов. Общая численность американских профсоюзов выросла от 2,7 миллиона членов в 1914 г. до 5 миллионов к 1919 г. Забастовочное движение охватило железные дороги, производство угля, стали, а также легкую и пищевую промышленность. Но после 1919 г. на фоне общего процветания как забастовочное движение, так и численность профсоюзов упали. До 1935 г. последняя сохранялась на уровне около 3,5 миллионов человек.

За период с 1918 по 1945 гг. реальная заработная плата удвоилась, но за 1920-е годы она выросла лишь на 22 %, после чего упала в годы Великой депрессии, и её дальнейший рост в основном пришелся на годы Второй мировой войны.

Эра джаза

Эпоха 1920-х годов известна также как эра джаза. Сильно изменились моды. Молодежь, особенно женщины, экспериментировали с одеждой и сексуальными предпочтениями, юбки укоротились и стали открывать ноги до колена, появились женские брюки и прическа в стиле «вамп». Кинофильмы, вначале немые, а к концу 1920-х — и звуковые, стали популярным способом проведения досуга. Кинозвезды стали героями публики наряду со знаменитыми боксерами, теннисистами и футболистами.

Сухой закон

К 1920 г. производство, продажа, импорт и экспорт алкогольных напитков в США были запрещены. Сторонники сухого закона хотели не столько сократить потребление алкоголя населением, сколько лишить политических коррупционеров возможности влиять на население через питейные заведения. Большинство штатов не только ввело сухой закон, но и позволило федеральным агентам проводить мероприятия по розыску и изъятию спиртных напитков на своей территории. Употребление или владение спиртными напитками для частных лиц не было запрещено, но их изготовление или продажа стали незаконными.

Большинство историков считает, что введение сухого закона было ошибкой, так как оно усилило преступные группировки, занимавшиеся контрабандой спиртного. На федеральном уровне сухой закон в США был отменен в 1933 г., хотя в некоторых штатах он сохранялся и позднее.

Федеральное правительство

Хотя в ретроспективе 1920-е годы часто считают последним периодом в истории США, когда капиталистический строй в этой стране оставался нерегулируемым господством баронов-разбойников, роль федерального правительства продолжала усиливаться. Кроме надзора за соблюдением сухого закона, правительство приняло на себя новые функции и обязательства, например, создание и поддержание федеральной сети шоссейных дорог и радиочастот.

Авторитет администрации президента Гардинга к концу его правления был серьёзно поколеблен коррупционным скандалом, который, возможно, ускорил его смерть от болезни сердца. Его пост занял вице-президент, а с 1924 г. — избранный президент Калвин Кулидж. Последний был безукоризненно честным и строгим пуританином, и его администрация выгодно отличалась от увлекающейся выпивкой, женщинами и азартными играми администрации Гардинга. Когда Кулидж отказался участвовать в президентских выборах 1928 г., республиканская партия выдвинула кандидатуру его министра торговли, инженера по образованию Герберта Гувера.

Гувер был технократом и презирал политику. По его мнению, экономику двигали индивидуализм и предприимчивость бизнесменов, которые не нуждались в регулировании со стороны правительства. Гувер верил, что приближается эпоха, когда наступит всеобщее изобилие, и в Америке не останется бедняков. Но через год после его вступления в должность началась Великая депрессия, и бедняки, лишившиеся своих жилищ, вынуждены были массами селиться в хижинах из деревянных и картонных коробок из-под товаров, скопления которых на городских окраинах в его честь прозвали «гувервиллями». Попытки Гувера справиться с кризисом ни к чему не привели. Как впоследствии поступал и президент Франклин Рузвельт, Гувер стимулировал финансирование федеральными и местными властями строительства публичных зданий, дорог и мостов. Наиболее известным из таких проектов стала Плотина Гувера на реке Колорадо. Но из-за кризиса сбор налогов быстро падал, и финансирование правительственных проектов сокращалось вместе со сжатием налоговой базы и бюджета. Пытаясь преодолеть бюджетный кризис, власти провели Закон Смута-Хоули о тарифе, но Канада и другие страны ответили на повышение тарифов в США аналогичными мерами, и американские импортно-экспортные операции сократились на две трети, что привело к дальнейшему сокращению поступлений в бюджет. Серьёзного ущерба из-за этого не было только потому, что доля поступлений от таможенных сборов в бюджете США не превышала 5 %.

Великая депрессия

Историки и экономисты до сих пор не пришли к единому мнению о причинах Великой депрессии. Известно только, что она началась в конце 1929 г. с биржевого краха. В отдельных секторах экономики признаки неблагополучия отмечались и ранее.

События в США запустили механизм экономического кризиса и в других странах мира. Началась дефляция, сворачивание производства, резко увеличилась безработица. В США она с 3 % в 1929 г. поднялась до 25 % в 1933 г., в то время как объем производства уменьшился на треть.

В сельских районах Великих Равнин случилась засуха, которая, в сочетании с недостатками в сельскохозяйственной практике, приведшим к обширной эрозии почвы, вызвала экологическую катастрофу. Города на протяжении нескольких лет засыпали пылевые бури. Население, лишаясь жилья и средств к существованию в Пыльном котле, мигрировало далее на запад, преимущественно в Калифорнию, берясь за любую низкооплачиваемую работу и сбивая там уровень заработной платы, и без того невысокий из-за экономического кризиса. Местные власти искали выход из положения в депортации нелегальных иммигрантов из Мексики.

На американском Юге и без того хрупкая экономика переживала коллапс. Сельские жители массами мигрировали на Север в поисках работы в индустриальных центрах, в частности, Детройте. В районе Великих озёр фермеры, страдая от понижения цен на свою продукцию, заваливали суды делами о частных банкротствах.

В других странах мира правительства искали выход из создавшейся ситуации, экспериментируя с регулированием экономики: защищая внутренний рынок повышением таможенных тарифов, введением квот на импорт и заключением международных соглашений о бартерном обмене. Нацистская Германия поднимала свою экономику за счет правительственных заказов на вооружения, введения общественных работ и воинской обязанности, что выводило часть мужского населения из экономической деятельности и уменьшало безработицу. Италия, которая при Муссолини превратилась в корпоративное государство, усиливала государственный контроль за экономикой. Часть экономистов усматривала средство выхода из кризиса во введении плановой экономики, как в Советском Союзе.

Новый курс

В 1933 г. к власти пришел президент Франклин Рузвельт, кандидат от демократической партии, который предложил американскому народу «новый курс», как стали впоследствии называть его политику. Республиканцы, которых обвиняли если не в наступлении экономического кризиса, то в неспособности справиться с ним, на президентских выборах 1932 г. потерпели сокрушительное поражение и много лет не могли впоследствии занять Белый дом. Успех «Нового курса» был таков, что Рузвельт стал единственным в истории США президентом, которого переизбирали четыре раза подряд, и он оставался у власти до самой своей смерти в 1945 г.

«Банковские каникулы» и Чрезвычайный закон о банках

Уже через два дня после инаугурации 6 марта 1933 г. Рузвельт закрыл все банки США на четыре дня, за которые Конгресс должен был принять закон об реформе банковской сферы. На фоне массового недоверия к банковской системе «каникулы» стали передышкой, в течение которой были приостановлены все банковские и деловые операции. Многие штаты к этому времени уже закрыли банки на своей территории, пытаясь сбить панику и волну массового изъятия вкладов.

Через три дня Рузвельт послал в Конгресс проект Чрезвычайного закона о банках. Этим законом Министерство финансов США наделялось чрезвычайными полномочиями для инспекции всех банков до того, как им разрешалось вернуться к своей обычной деятельности, и для их реорганизации, если дела банка были совсем плохи. Конгресс принял закон после всего четырех часов обсуждения. В течение трех последующих дней три четверти банков вновь открылись, а в течение месяца в их хранилища поступило около миллиарда долларов. Так был преодолен банковский кризис.

В июне 1933 г. был принят Закон Гласса-Стиголла, которым банковская реформа была продолжена. Принимаемые по этому закону меры должны были предотвратить новое распространение паники среди вкладчиков. Кроме того, была отменена привязка доллара к цене на золото, что привело к его девальвации, но стабилизировало экономическую ситуацию. В то же время доллар оставался привязан к цене на серебро до 1971 г.

Акт об экономии

На следующий день после принятия Чрезвычайного закона о банках Рузвельт послал в Конгресс новый закон, которым попытался сбалансировать государственный бюджет. Потратив средства на поддержание банковской системы, он сократил заработную плату государственных служащих и на 15 % уменьшил размер пенсий, выплачиваемых ветеранам Первой мировой войны. В противном случае дефицит бюджета вызвал бы инфляцию и подорвал доверие к новой администрации. Несмотря на протесты некоторых конгрессменов-прогрессистов, закон об экономии также был принят Конгрессом почти мгновенно.

Программы для фермеров

Среди новых законов администрации Рузвельта не последним стал акт о программе помощи фермерам, принятый в мае 1933 г. Она предусматривала выплаты фермерам за сокращение сельскохозяйственного производства, что, по мнению администрации, должно было поднять цены на продовольствие до уровня, обеспечивающего рентабельность сельского хозяйства.

Наиболее непопулярным последствием этого закона было уничтожение значительного количества посевов и поголовья скота в то самое время, когда многие семьи голодали. Тем не менее, в то время многие считали, что закон впервые за много лет способствовал стабилизации положения в сельском хозяйстве.

«Алфавитный суп»

Кроме специальной администрации по делам фермеров Рузвельт для управления экономикой учредил целый ряд правительственных агентств, получивший название «алфавитный суп». В частности была создана Комиссия по ценным бумагам и биржам. Наиболее успешной инициативой президента Рузвельта считается помощь безработным, которых по заказу федерального правительства привлекали к работе в Гражданском корпусе охраны окружающей среды и ряде других правительственных служб.

Рабочее движение

Во время первого президентского срока Рузвельта в США имели место массовые волнения среди рабочих. Только в 1934 г. состоялась крупная забастовка на западном побережье, в ходе которой рабочие Сан-Франциско бастовали в течение четырех дней, забастовка в Миннеаполисе, из-за которой там было введено военное положение, забастовка текстильных рабочих восточного побережья, в которой участвовали сотни тысяч человек.

Однако к 1930 м годам тон в рабочем движении Америки задавали уже не коммунисты и Индустриальные рабочие мира, а консервативная Американская федерация труда. Она опосредовала отношения между рабочими и предпринимателями в духе сотрудничества. В 1935 г. пять профсоюзов выделились из Федерации в отдельный Конгресс производственных профсоюзов США. Конгресс профсоюзов добился уступок от предпринимателей в сталелитейной и автомобильной промышленности, и к 1941 г. добился признания даже от Генри Форда, который последним из крупных промышленников согласился на переговоры с профсоюзами.

Вторая мировая война и конец Великой депрессии

В конечном счете Великая депрессия закончилась в Америке лишь с началом Второй мировой войны. Администрация начала финансирование военных заказов, что позволило экономике справиться с трудностями. С 1939 по 1944 гг. производство выросло почти в два раза. Безработица упала с 14 % в 1940 г. до менее 2 % в 1943 г., хотя трудовые ресурсы выросли на 10 миллионов человек.

Вторая мировая война

Война и международная политика

Традиционно американцы тяготели к изоляционизму, и поначалу США не спешили участвовать во Второй мировой войне, ограничиваясь экономической поддержкой Великобритании, Китаю и СССР по программе ленд-лиза. Однако в ответ на внезапное нападение японцев на Пёрл-Харбор, настроения американцев переменились. Во время войны в армию было призвано или вступило добровольцами 16 миллионов мужчин и 300 тысяч женщин. В 1942 г. США добились перелома в ходе войны с Японией и высадили экспедиционный корпус в Африке. Американцы участвовали в высадке союзников в Италии, которая привела к её капитуляции уже в 1943 г. В 1945 г. пришла очередь Германии и Японии. В 1944 г. высадкой в Нормандии началось главное вторжение англо-американских войск в континентальную Европу, а в 1945 г. американцы встретились с советскими войсками в центре Германии.

Вскоре после четвертой подряд победы на президентских выборах 1944 г. президент Рузвельт умер от кровоизлияния в мозг. В апреле 1945 г. его место в Белом доме занял Гарри Трумэн. В основном президент Трумэн продолжал политику Рузвельта, но полностью заменил его администрацию. В августе 1945 г. по его приказу были осуществлены первые в мире атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Через несколько дней Япония капитулировала и была оккупирована американскими войсками под командованием генерала Макартура. Макартур управлял Японией в течение пяти лет, полностью изменив японское правительство, общество и экономику.

Американский трудовой фронт

Экономика

Финансы, промышленная продукция, продовольствие, нефть, передовые технологии и (особенно в 1944-45 гг.) солдаты составляли главный вклад США в победу над фашистской Германией и милитаристской Японией. Благодаря военным заказам, экономика США во время Второй мировой войны вышла из Великой депрессии, её валовой внутренний продукт резко увеличился, и значительная часть продукции экспортировалась за океан. С безработицей было покончено, занятость приближалась к 100 %, миллионы рабочих рук, оставив малопродуктивные отрасли, занялись высокоэффективным трудом, технологии и менеджмент были улучшены, взамен мужчин, ушедших на фронт, в производство пришли их жены, пенсионеры и студенты. Выросла продолжительность рабочего дня и оплата труда, в то время как часы досуга сократились. Люди много работали в силу своего патриотизма, ввиду хорошей заработной платы, а также принимая во внимание то, что такое положение дел имеет временный характер, и по окончании войны все придет в норму. Большинство предметов роскоши стало недоступным, потребление мяса, бензина и одежды было сокращено, жилые кварталы в промышленных районах оказались перенаселены. Тратить деньги на потребление стало трудно, и значительная часть доходов откладывалась для накопления, что стимулировало послевоенный рост экономики и предотвратило возвращение экономической депрессии, когда военные заказы кончились.

Рационирование

Чтобы обеспечить американцев (особенно бедных и нуждающихся) гарантированными минимумом самых необходимых товаров и предотвратить инфляцию, в 1942 г. в США было введено рационирование. Первым товаром, который подлежал рационированию, были автомобильные шины, ставшие дефицитным товаром в связи с расстройством международной торговли и поставок натурального каучука. Затем был введен контроль за потреблением бензина, а с 1943 г. только по специальным талонам продавался уже целый ряд товаров: пишущие машинки, сахар, велосипеды, обувь, горючие масла, шелк, нейлон, кофе, электрические плитки, мясо, сыр, масло, маргарин, консервы, сухофрукты, джемы и др. Производство новых гражданских автомобилей и запасных частей к ним было полностью прекращено.

Каждый гражданин должен был получать распределительные талоны в местных правительственных офисах на себя и всех членов семьи, включая детей. Использование талонов было ограничено во времени, просроченные талоны становились недействительными. Все виды автомобильных гонок и прогулочные поездки были запрещены.

Налоги и государственный контроль производства

Налоговое бремя резко возросло. Президент Рузвельт пытался даже провести через Конгресс введение 100 % налога на доход свыше 25 тысяч долларов (в пересчете на современный курс это свыше 300 тысяч долларов в год), но Конгресс вместо этого повысил налоги на более низкие доходы. В результате за период с 1940 по 1944 гг. количество работающих американцев, обязанных уплачивать федеральные налоги, выросло с 10 % до почти 100 %.

Миграции населения

Во время войны наблюдалась значительная концентрация населения в индустриальных центрах, особенно на западном побережье. Миллионы жен военнослужащих последовали за своими мужьями в военные лагеря. Было основано много новых военных баз, особенно на американском Юге. Многие афроамериканцы оставили работу на хлопковых полях и переселились в города. Городское население уплотнилось, в то время как жилищное строительство было приостановлено. Общественный транспорт был переполнен, так как использование личного транспорта было ограничено недостатком бензина. Билеты на пассажирские поезда стали труднодоступны, и в первую очередь их предоставляли военнослужащим в форме, поэтому переезды на большие расстояния были существенно затруднены или невозможны. Миграция афроамериканцев в города породила напряженность из-за трудностей с жильем и работой. В некоторых городах (Детройт, 1943 г., Лос-Анджелес, 1943 г.) случались стихийные столкновения на расовой или национальной почве, но в целом ситуация оставалась под контролем местных и федеральных властей.

Интернирование этнических японцев

В 1942 г. военный департамент потребовал выселения с западного побережья США всех представителей национальных меньшинств, принадлежащих к нациям, враждебным по отношению к США. Только в Калифорнии в то время жило 120 тысяч иммигрантов из Японии. Во время вторжения японских войск на Филиппины, в то время принадлежавшие США, проживавшие там этнические японцы помогали атакующим. Поэтому президент Рузвельт подписал приказ о выселении этнических японцев, в том числе рожденных в США и имевших двойное японское и американское гражданство, и помещении их в концентрационные лагеря, где они оставались до 1944 г. В то же время на Гавайях и в других частях страны американцы японского происхождения не были интернированы.

Конец эпохи

Окончание Второй мировой войны в 1945 г. и образование Организации объединенных наций знаменует конец эпохи. США окончательно отказались от традиционного изоляционизма и приняли на себя новые международные обязательства.

Опасения возвращения после войны экономической депрессии не оправдались. Образовавшиеся в годы войны сбережения американцы вкладывали в новые жилые дома, автомобили, одежду и детей. Начался беби-бум, население США быстро росло. Все многого ожидали от послевоенной эпохи, и Америка встретила её с оптимизмом.

Отрывок, характеризующий История США (1918—1945)

Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.