История Сальвадора

Доколониальный период

Примерно с I по VII век н. э. на территории нынешнего Сальвадора жили племена майя, а затем туда пришли многочисленные родо-племенные объединения индейцев науа юта-ацтекской языковой семьи. Культура науа попала под влияние майя, в результате чего образовалась гибридная культура пипилей, создавшая государство Кускатлан. К приходу испанцев у пипилей уже были достаточно дифференцирированные социальные классы: знать, торговцы, ремесленники, плебеи, рабы.

Колониальный период

В 1524 году конкистадор Педро де Альварадо, сподвижник завоевателя Мексики Эрнандо Кортеса, вторгся на эту территорию. В 1525 году основан город Сан-Сальвадор. Но лишь к 1528 испанцам удалось закрепиться здесь, а к 1540-м годам подавить сопротивление индейцев нахуа.

С 1560 по 1821 территория входила в состав генерал-капитанства Гватемала.

Основой экономики Сальвадора в колониальную эпоху было земледелие. До середины XIX века колония специализировалась на экспорте индиго и какао.

Сальвадор после обретения независимости

В 1811 году, после начала войны испанских колоний за независимость была предпринята первая попытка повозглашения независимости от Испании, но она была быстро подавлена колониальными войсками. (5 ноября в Сан-Сальвадоре (испанское генерал-капитанство Гватемала) священник Хосе Матиас Дельгадо в полночь ударил в набат в церкви Мерсед и призвал население не признавать власть короля Испании (Клич из Мерсед). После этого Мануэль Хосе Арсе провозгласил независимость провинции Сан-Сальвадор. 3 декабря в Сан-Сальвадор прибыли представители генерал-капитана Гватемалы. В ходе переговоров они добились возвращения Сальвадора под юрисдикцию Испании.)

В 1821 году испанские колонии в Центральной Америке объявили независимость, но уже в 1822 году были включены в состав Мексиканской империи.

В 1823—1838 году Сальвадор входил в Соединённые Провинции Центральной Америки, куда также входили Никарагуа, Гондурас, Гватемала и Коста-Рика. 31 марта 1840 года Сальвадор, оставаясь последней провинцией в составе Федерации, расторг федеративный договор.

История Сальвадора в XIX-м веке насыщена многочисленными государственными переворотами, связанными с непрерывной борьбой между консерваторами и либералами, а также войнами, связанными с попытками восстановить федерацию республик Центральной Америки.

В 1834 году в Сальвадоре появляются первые кофейные плантации, и во второй половине XIX века основой экономики становится производство и экспорт кофе, а 14 семей крупнейших землевладельцев ("кофетелерос") становятся фактическими хозяевами страны.

Второй главной сельскохозяйственной культурой стала кукуруза (для внутреннего потребления). Также на экспорт выращивались сахарный тростник, сизаль, в меньшем количестве - хлопчатник, а для внутреннего рынка - рис, бобовые, сорго. В северной части страны развивалось скотоводство (крупный рогатый скот и свиньи).

Однако с увеличением площадей под кофейные плантации происходит обезземеливание крестьян, подавляется развитие производства продуктов сельского хозяйства, предназначенных для внутреннего потребления. Сельское хозяйство подсобного типа сохраняется лишь в горах.

В 1871 году была принята и вступила в силу Конституция страны.

В 1880-е годы начинается проникновение в страну иностранного капитала, в том числе американского (в рамках "доктрины Олни" 1895 года) и немецкого. В это же время начинается строительство первых железных дорог, появляются небольшие промышленные предприятия. Однако развитие внутреннего рынка во многом тормозит крайне низкий уровень платежеспособного спроса населения.

Сальвадор в 1920-е - 1960-е годы

В первой мировой войне Сальвадор сохранял нейтралитет.

Конец 1920-х годов ознаменован разрушением традиционной двухпартийной системы. В 1927 году после прихода к власти президента Пио Ромеро Боске были осуществлены реформы, в результате которых возникла многопартийная политическая система. Следующий президент, Артуро Араухо, был избран в январе 1931 года из шести кандидатов, представлявших различные партии. Араухо выступал с программой расширения социальных гарантий, перераспределения доходов в пользу неимущих слоев населения и аграрной реформы, однако ничего из указанного осуществить не смог. В результате его правления страну на фоне Великой депрессии постиг жестокий экономический спад. Армейские офицеры, недовольные урезанием военного бюджета и отсутствием влияния в правительстве, организовали военный переворот в декабре 1931 года, к власти был приведен вице-президент страны, бывший генерал армии Максимилиано Эрнандес Мартинес.

В 1932 году произошло первое коммунистическое восстание в Америке — несколько десятков тысяч крестьян под формальным предводительством Фарабундо Марти выступили против режима, но восстание было подавлено с помощью жесточайших репрессий. Вслед за этим подверглись расправе и другие политические силы. Таким образом, короткий период демократии между 1927 и 1931 закончился установлением военной диктатуры Эрнандеса Мартинеса.

В период диктатуры Мартинеса в Сальвадоре усилилась ориентация на Германию, в июле 1937 года было сделано заявление о присоединении к "Антикоминтерновскому пакту", а в августе 1937 года страна вышла из Лиги Наций.

"Прогерманская" ориентация имела экономические основания. Воспользовавшись падением цен на сырьевые товары в связи с мировым экономическим кризисом, Германия стала форсировать импорт сырья, необходимого для подготовки к войне. в 1932 году объем импорта сальвадорских товаров в Германию составил 12,9 млн. рейхсмарок, в 1938 году - 9,2 млн. рейхсмарок (97,8% составляло продовольствие). В обмен поставлялись машины (в основном, для сельского хозяйства и легкой промышленности), металлоизделия, химические и фармацевтические товары. В период с 1932 по 1938 годы экспорт германских товаров в Сальвадор увеличился с 1,3 до 7,6 млн. рейхсмарок.

Особенностью торгового оборота между странами (в связи с незначительными валютными запасами Германии и напряженным состоянием её платежного баланса) стало широкое распространение расчетов в системе "компенсационных марок", разработанной под руководством президента рейхсбанка Я. Шахта. Определенная сумма таких марок закреплялась на специальных счетах и служила для оплаты импортируемого Германией сырья и одновременно для закупок товаров в Германии. "Компенсационные марки" не котировались на международном рынке и могли быть использованы только в торговле с Германией.

В декабре 1941 года Сальвадор объявил войну странам "оси".

В 1944 году в результате выступления прогрессивных военных, студентов и политической оппозиции Эрнандес ушёл в отставку. После этого у власти чередовались военные и формально гражданские, под контролем военных, правительства, однако аграрный вопрос и проблема социального неравенства не были решены.

В 1950 году была принята и вступила в силу новая Конституция страны.

В 1959 году военный президент Сальвадора, полковник Хосе Гарсиа Лемус и диктатор Гватемалы Идигорас Фуэнтес заключили "антикоммунистический пакт".

В октябре 1960 года к власти пришла прогрессивная "военно-гражданская хунта", однако начатые ей демократические преобразования не были завершены, поскольку 25 января 1961 года в результате военного переворота к власти пришел "военно-гражданский директорат".

В 1962 году была принята и вступила в силу новая Конституция страны.

В 1969 году между Сальвадором и Гондурасом произошла так называемая Футбольная война.

Сальвадор в 1970-е годы

Летом 1969 года, после окончания войны с Гондурасом, страна оказалась в сложном положении: ценой военной победы стало осложнение дипломатических отношений с соседними странами (Организация Американских Государств осудила агрессию), экономические затруднения и необходимость репатриации на своей территории значительного количества беженцев.

Противостояние военного режима и «Национального союза оппозиции»

Недовольство политикой правительства усиливалось, в октябре 1971 года был образован «Национальный союз оппозиции», в который вошли Христианско-демократическая партия, социал-демократическое «Национальное революционное движение» и связанный с коммунистами «Национальный демократический союз». «Национальный союз оппозиции» выдвинул на президентских выборах 1972 года кандидатом в президенты христианского демократа Хосе Наполеона Дуарте, а в вице-президенты — лидера «Национального революционного движения» Гильермо Унго. Однако на выборах, сопровождавшихся многочисленными нарушениями, победил представитель консерваторов, полковник Артуро Армандо Молина, набравший по официальным данным 43,4 %. Кандидат «Национального союза оппозиции» Дуарте получил 42,1%. Это вызвало острый политический кризис и попытку вооружённого переворота, предпринятую 25 февраля 1972 года группой молодых офицеров (бои в столице продолжались 18 часов). Дуарте поддержал восставших, был арестован, затем эмигрировал в Венесуэлу.

На президентских выборах 1977 года «Национальный союз оппозиции» выдвинул кандидатом в президенты отставного полковника Эрнесто Антонио Кларамонта, прославившегося как участник Футбольной войны, а кандидатом в вице-президенты христианского демократа мэра столицы в 1974—1976 Хосе Антонио Моралеса. Выборы 20 февраля 1977 года не принесли неожиданностей — генерал Карлос Умберто Ромеро был провозглашён избранным ещё до окончательного подсчёта голосов. Наблюдателями были отмечены массовые нарушения, Национальный союз оппозиции и полковник Кларамонт обвинили власти в фальсификации выборов. Оппозиция указывала на массовые «вбросы» подложных бюллетеней, на то, что наблюдателей избивали и выгоняли с избирательных участков, на то, что избирательный процесс негласно координировался по военной радиосвязи. В 16 районах, где голосование, по данным наблюдателей, прошло в соответствии с законом, полковник Кларамон набирал около 75 % голосов. Тысячи недовольных собрались на площади Ла Либертад и в одноимённом парке с требованием отмены результатов голосования. Генерал Карлос Умберто Ромеро как министр общественной безопасности выступил с заявлением, что выборы были честными и ввёл в стране осадное положение на 30 дней. 28 февраля 1977 года Ромеро отдал силам безопасности приказ разогнать оппозиционеров. В ходе операции силы армии и полиции при поддержке танков окружили парк и открыли огонь по протестующим. К утру следующего дня погибли более 50 человек, сотни были ранены, в том числе и полковник Кларамонт. 1 июля 1977 года генерал Ромеро принёс присягу как президент Сальвадора, его противника полковника Кларамонта выслали в Коста-Рику.

Переворот 1979 года

Правление генерала Ромеро, обвиняемого оппозицией в фальсификации президентских выборов года и жестоко подавлявшего любые антиправительственные выступления, привело Сальвадор на грань гражданской войны. В этих условиях даже средний командный состав сальвадорской армии отказал режиму в поддержке: в гарнизонах и в военных учебных заведениях возникло подпольное движение, известное как Молодые военные (исп. La juventud militar" или Демократическая военная молодёжь (исп. Juventud Militar Democrática). В конце лета 1979 года военный руководитель движения Рене Герра и его брат Родриго Герра, возглавлявший Гражданский комитет, приступили к подбору кандидатов для будущей правительственной хунты. Её состав было решено сформировать из двух военных и трёх гражданских лиц. Одним из военных стал известный своими социал-демократическими взглядами полковник Адольфо Махано, другим — полковник инженерных войск Хайме Абдул Гутьеррес, представитель консервативного крыла армейского командования. Кандидатуры Гутьерреса и Махано были утверждены на тайных офицерских собраниях, прошедших практически во всех воинских частях Сальвадора. Адольфо Махано и Рене Герра составили план военной операции по смещению президента Ромеро, которая была проведена ночью на 15 октября 1979 года. Диктатор был выслан в Гватемалу.

Сальвадор во время гражданской войны

На рубеже 1979 и 1980 года в стране начинается гражданская война, которая продолжалась более 12 лет. В ходе гражданской войны выделяют три основных периода: начальный этап (1980—1984), «война на истощение» (1985—1989) и мирные переговоры (1990—1992).

Революционная правительственная хунта

В результате переворота к власти в стране пришла Революционная правительственная хунта (Junta Revolucionaria de Gobierno) в составе двух армейских офицеров (Адольфо Махано и Хайме Абдул Гутьеррес) и трех левых политиков (в том числе Гильермо Унго), выступивших с программой проведения аграрной реформы, национализации банков, запрета деятельности частных военизированных формирований. Полковник Махано как формальный лидер «Военной молодёжи» и руководитель переворота сосредоточил в своих руках основную часть функций главы государства и пост главнокомандующего вооружёнными силами. Однако присоединившаяся к перевороту группа консервативных офицеров (её представителем в составе хунты был Х. А. Гутьеррес) добилась назначения на пост министра обороны полковника Хосе Гильермо Гарсии, который стал проводить самостоятельную политику. Пока Махано и гражданские члены хунты пытались найти пути к национальному примирению и реформированию общества, министерство обороны и поощряемые им полувоенные формирования продолжили вести открытую войну против левой оппозиции, как вооружённой, так и вполне легальной. В Сальвадоре возникла ситуация двоевластия — формальный руководитель хунты и главнокомандующий Адольфо Махано не обладал полным контролем над армией и спецслужбами и был вынужден согласовывать свои решения с полковником Гутьерресом.

В начале января 1980 года три гражданских члена хунты вышли из её состава в знак протеста против проводимых Гарсией репрессий, что усилило позиции правых и ослабило влияние Махано. Однако тот продолжал настаивать на проведении экономической и аграрной реформ, национализации банков и внешней торговли, а также на создании условий для свободных выборов. В марте 1980 года в состав хунты вошёл вернувшийся из эмиграции Хосе Наполеон Дуарте, лидер Христианско-демократической партии. Во второй половине марта 1980 года Адольфо Махано удалось добиться опубликования декрета о радикальной аграрной реформе, но это была его последняя серьёзная победа.

В феврале 1980 года хунта приостановила действие Конституции 1962 года, а с ней и действие конституционных гарантий, чем юридически развязала руки правому крылу армии, которое уже проводило чистку офицерского корпуса от представителей «Военной молодёжи». Одновременно с декретом об аграрной реформе, Революционная хунта ввела осадное положение на всей территории страны, что стало самым ярким проявлением двойственной правительственной политики, получившей название «Реформы + репрессии». При этом, по-прежнему ухудшалось состояние экономики, уровень безработицы в 1979 составлял 40 % населения страны. Это привело к росту протестной активности населения. Поляризация политических сил в Сальвадоре зашла настолько далеко, что о диалоге между левыми и правыми речь уже не шла: одни полагались только на террор армии и полувоенных формирований, другие — на тактику антиправительственной партизанской войны.

В мае 1980 года правые добились отстранения Адольфо Махано от реальной власти и 12 мая 1980 года Хайме Абдул Гутьеррес занял пост главнокомандующего вооружёнными силами, а ещё через два дня возглавил Революционную хунту. Устранение двоевластия и победа правых в руководстве Сальвадора, с одной стороны, и консолидация вооружённых группировок левых сил, с другой стороны, означали переход к открытой гражданской войне. В течение последующих месяцев террор нарастал и боевые действия распространялись на всю территорию страны.

13 декабря 1980 года было принято решение сформировать третью Революционную правительственную хунту. Адольфо Махано в новый состав хунты не вошёл. Президентом страны был назначен христианский демократ Хосе Наполеона Дуарте, а полковник Хайме Абдул Гутьеррес занял посты вице-президента и главнокомандующего вооружёнными силами. В последующие полтора года новому правительству удалось не только сохранить военное преимущество и удержать власть, но и провести 28 марта 1982 года выборы в Учредительную ассамблею.

Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти

Сандинистская Революция 1979 года в Никарагуа вызвала консолидацию оппозиции.

В декабре 1979 года было заключено соглашение о создании координационного центра, в который вошли представители трёх революционных организаций: «Народные силы освобождения имени Фарабундо Марти» (FPL), «Вооруженные силы национального сопротивления» и Коммунистической партии Сальвадора. Договорившись о единстве действий, каждая из трёх организаций оставалась независимой. В январе 1980 года к соглашению присоединилась также «Революционная партия Сальвадора — Революционная армия народа». Совместно ими была разработана программная платформа будущего революционного правительства страны, а согласование позиций по основным вопросам военного, политического, национального и международного характера позволило создать в январе 1980 года "Революционный координационный комитет", на основе которого к маю 1980 года было создано общее военное командование (Объединенное революционное руководство).

В начале 1980 года возник Координационный совет революционных массовых организаций: «Революционный народный блок» («политическая фракция» «Народных сил освобождения имени Фарабундо Марти»), «Народная лига 28 февраля» (политическое объединение сторонников движения «Революционная армия народа»), «Фронт объединенного народного действия» (политическое объединение сторонников движения «Национальное Сопротивление»), «Национальный демократический союз». В апреле-июле 1980 г. на базе Координационного совета был создан Революционно-Демократический Фронт (Frente Democratico Revolucionario).

11 октября 1980 года был создан единый Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти, в состав которого вошли пять революционных организаций социалистической и коммунистической ориентации:

• Народные силы освобождения имени Фарабундо Марти (FPL), вооруженные формирования: EPL (Ejército Popular de Liberacion)
• Революционная партия Сальвадора (PRS, Partido de la Revolución Salvadoreña), вооруженные формирования: «Революционная армия народа» (ERP, Ejército Revolucionario del Pueblo),
• Национальное Сопротивление (RN), вооруженные формирования: «Вооруженные силы национального сопротивления» (RN-FARN, Fuerzas Armadas de la Resistencia Nacional)
• Коммунистическая партия Сальвадора (PCS), вооруженные формирования: «Вооруженные силы освобождения» (FAL, Fuerzas Armadas de Liberación)
• Революционная партия трудящихся Центральной Америки (PRTC) вооруженные формирования: ERTC (Ejército Revolucionario de los Trabajadores Centroamericanos)

На раннем этапе лидером движения являлся Сальвадор Каэтано Карпио, а после его самоубийства 12 апреля 1983 г. — Хоакин Вильялобос, лидер ERP.

Эскадроны смерти

В это же время активизировалась деятельность военизированных ультраправых групп. Ведущим организатором «эскадронов смерти» выступал отставной майор военной разведки Роберто д'Обюссон, впоследствии основатель влиятельной крайне правой партии Националистический республиканский альянс (АРЕНА). 24 марта 1980 года, во время богослужения снайпером «эскадронов смерти» был убит архиепископ Сан-Сальвадора Ромеро, выступавший против эскалации насилия. В ноябре 1980 г. боевики «эскадронов смерти» убили шестерых руководителей Революционно-Демократического Фронта (РДФ), это событие поставило под сомнение возможность функционирования легальных организаций оппозиции.

Становление демократии в условиях гражданской войны

В ноябре 1980 отряды ФНОФМ перешли в наступление в департаменте Морасан и в конце ноября 1980 года сумели закрепиться в окрестностях вулкана Гуасапа, эта территория была объявлена «первой свободной зоной». 10 января 1981 г. ФНОФМ начал всеобщее восстание на всей территории страны. После серии боёв, к середине 1982 года обстановка стабилизировалась, в стране определились три зоны — территория, контролируемая ФНОФМ, промежуточная «ничейная зона» и зона, находящаяся под контролем правительственных войск. Впрочем, эти зоны не имели четких границ, которые изменялись в зависимости от действий регулярной армии и активности партизан.

В этих условиях 28 марта 1982 года состоялись выборы в Учредительную ассамблею. 29 апреля 1982 года ассамблея избрала президентом главу Центрального резервного банка Сальвадора Альваро Маганья, который в июне 1982 сформировал «правительство национального единства». 8 мест в правительстве получили консерваторы (Партия национального примирения) и крайне правые — Националистический республиканский альянс, «партия эскадронов смерти» Роберто д’Обюссона, 3 поста заняли представители центристской Христианско-демократической партии и 3 поста были отданы независимым.

23 декабря 1983 года вступила в силу новая Конституция страны.

Прямые президентские выборы состоялись в два тура, 25 марта и 6 мая 1984 года — президентом был избран Х. Н. Дуарте, однако к стабилизации в стране эти выборы не привели: в них приняли участие около 50 % избирателей, в 90 из 261 муниципалий выборы не проводились.

Парламентские выборы состоялись 31 марта 1985, победила президентская Христианско-демократическая партия, получившая 52,4 % голосов.

С 1987 года правительство Дуарте начало переговоры с руководством ФНОФМ.

19 марта 1989 на очередных выборах победил кандидат от консервативной партии АРЕНА Альфредо Кристиани.

25 февраля 1990 года в Никарагуа состоялись свободные выборы президента и Национальной ассамблеи, сандинисты, оказывавшие поддержку ФНОФМ, потерпели поражение. 13 марта 1990 года представители ФНОФМ объявили о прекращении атак объектов гражданской инфраструктуры и сообщили о том, что готовы начать переговоры с правительством. 31 декабря 1991 — в Чапультепекском двореце в Мехико, при посредничестве ООН, представители правительства и повстанцев подписали соглашения об окончании гражданской войны, с 1 января 1992 началось 9-месячное прекращение огня. Негосударственные вооружённые формирования ультраправых сил и левых партизан были распущены, ФНОФМ стал легальным общественно-политическим объединением.

В 1992 году правительство начало неолиберальные реформы. Были сокращены государственные расходы, в 1993 году были приватизированы банки, национализированные в 1980 году, и ряд предприятий. В 1993 году была объявлена амнистия для участников войны, проведена земельная реформа (в результате которой 39 тыс. крестьян и бывших солдат получили земельные участки).

15 декабря 1993 — день официального окончания гражданской войны.

Современное состояние

В 1994 году состоялись выборы президента страны и выборы в Законодательную Ассамблею, в которых участвовали 12 политических партий и общественных объединений.

В 1990-е годы и начале XXI века Сальвадор представлял собой находящуюся в тяжелом экономическом положении страну, в которой внутриполитические противоречия решаются с помощью цивилизованных демократических процедур. Сложилась двухполюсная демократическая система. Ведущей правой партией стала АРЕНА, её политический курс и риторика эволюционировали от ультраправого радикализма к правому консерватизму, партия стала акцентировать приверженность представительному правлению и правам человека. Ведущей левой партией является ФНОФМ, отказавшийся от насильственного захвата власти. В 1995 года политические структуры входивших в ФНОФМ организаций объявили о самороспуске, их активисты вошли непосредственно в состав ФНОФМ.

До 2009 года на всех президентских выборах побеждала АРЕНА. Во время президентства Франсиско Флореса Переса национальная валюта сальвадорский колон была с 1 января 2001 выведена из обращения и заменена на доллар США, а в 2003 сальвадорский армейский батальон был направлен в состав международного контингента для участия в Иракской войне.

15 марта 2009 года представитель умеренного крыла ФНОФМ журналист, не принимавший участия в гражданской войне, Маурисио Фунес победил на президентских выборах кандидата правых сил, получив 1354 тыс. (51,32 %) голосов избирателей в первом туре.

На президентских выборах 2014 года победу одержал кандидат ФНОФМ вице-президент Сальвадор Санчес Серен, набравший во втором туре 50,11 % голосов.

На парламентских и местных выборах большинство мест делят между собой АРЕНА и ФНОФМ.

Центристская Христианско-демократическая партия, которая во главе с Дуарте была главной силой оппозиции военному режиму, а затем самым активным сторонником демократии в противостоянии ультралевым партизанам и ультраправым «эскадронам смерти», не смогла извлечь политическую выгоду при утвердившейся демократической форме правления. Постепенный отток избирателей к правому и левому полюсам привёл к тому, что на парламентских выборах 2015 года она получила 2,47 % голосов и 1 депутатское место.

Отрывок, характеризующий История Сальвадора

– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.