История Сан-Хосе (Калифорния)

История Сан-Хосе — третьего по величине города штата Калифорния (США).

До вхождения в состав США

До прихода европейцев на этих землях проживали индейцы племени олони. После того, как в 1770 году был основан форт Монтерей и католическая миссия недалеко от него, военный губернатор Педро Фагес стал отправлять сухопутные экспедиции из Монтерея для изучения территории. В 1775 году Хуан Баутиста де Анса привёл в Калифорнии переселенцев из Новой Испании. Оставив основную массу людей в Монтерее, он с небольшой группой людей в 1776 году отправился на север, и выбрал ряд мест, подходящих для основания поселений.

В 1777 году Анса вернулся в Мексику, а главным вместо него остался Хосе Хоакин Морага, который 29 ноября 1777 года основал Сан-Хосе-де-Гвадалупе — первый населённый пункт в Калифорниях, не связанный с военным постом или католической миссией. В нём поселились колонисты, приведённые Ансой, чтобы обеспечивать продовольствием военные посты в Монтерее и Сан-Франциско; в 1778 году здесь проживало 68 человек. В 1797 году поселение было перенесено на новое место — от пересечения современных Гвадалупе-парквэй и Тэйлор-стрит к современной площади Площади Сесара Чавеса.

После образования в 1821 году независимой Мексики на территории Верхней Калифорнии стали выделяться земельные гранты для переселенцев, часть из которых была выдана на территории современного Сан-Хосе.

В 1846 году во время американо-мексиканской войны капитан Томас Фаллон привёл небольшой отряд из Санта-Круза и 11 июля 1846 года без боя захватил Сан-Хосе.

В составе США

В 1848 году по договору Гвадалупе-Идальго территория Калифорнии перешла Соединённым Штатам. Ещё в 1845 году капитан мексиканской кавалерии Андрес Кастильеро узнал от местных индейцев, что южнее Сан-Хосе имеются месторождения киновари. В 1847 году здесь началась добыча ртути, удачно совпавшая с началом золотой лихорадки (ртуть требовалась для добычи золота); о важности добычи ртути для этих мест может свидетельствовать тот факт, что ежедневная газета Сан-Хосе носит название «San Jose Mercury News».

В 1850 году Калифорния стала штатом США. Сан-Хосе 27 марта 1850 года получил статус города, став первым городом нового штата, и был объявлен столицей, именно здесь прошли первая и вторая сессии Законодательного собрания Калифорнии. Однако власти были недовольны размещением, и сенатор Мариано Гвадалупе Вальехо предложил выстроить новую столицу штата на земле, подаренной им штату. В 1851 году столица Калифорнии была перенесена в Вальехо.

В 1884 году в Сан-Хосе переехала Сара Винчестер, которая построила Дом Винчестеров, ставший одной из достопримечательностей города.

В 1933 году преступниками был с целью выкупа похищен Брук Харт — 22-летний сын владельца крупного магазина. Когда после задержания преступников при передаче денег выяснилось, что на самом деле Брук Харт был уже убит, разъярённая толпа, состоявшая примерно из 10 тысяч человек (около одной шестой населения города в то время) ворвалась в тюрьму и линчевала задержанных преступников. Фотографии линчевания были использованы нацистской пропагандой в Германии в качестве демонстрации того, что население США поддерживает своих евреев (Харты были евреями).

Долгое время основной экономики Сан-Хосе было сельское хозяйство. В 1903 году в Сан-Хосе переехала компания «Food Machinery Corporation», которая во время Второй мировой войны получила от Министерства обороны США заказ на производство тысячи LVT, и после войны оставалась подрядчиком Министерства обороны. В 1943 году компания «IBM» разместила в Сан-Хосе свою штаб-квартиру на Западном побережье, а в 1952 году открыла здесь научно-исследовательский отдел.

В 1950 году сити-менеджером Сан-Хосе стал Энтони Хэмэнн. В то время площадь города составляла всего 44 км², а население — 95 280 человек. Хэмэнн стал проводить политику агрессивного расширения городской территории за счёт окружающих земель, и расселения горожан в пригороды; также он активно рекламировал Сан-Хосе на Восточном побережье как отличное место для бизнеса. Усилия Хэммэна привели к тому, что население города росло на 8 % в год; когда он оставил должность в 1969 году, то в Сан-Хосе проживало 495 000 человек, а площадь города выросла в 8 раз.

Однако бурный рост имел свою цену: дефицит городского бюджета, ухудшение муниципального сервиса и загрязнение окружающей среды. С 1970-х годов к власти в городе пришли те, кто выступал против искусственного роста. Был принят план развития города, фиксирующий его границы и финансовую политику. Однако эти меры не остановили роста города, а лишь перенаправили его с экспансии вовне на интенсификацию использования уже имеющейся территории. Одной из причин продолжающегося роста города стало то, что он стал неформальной столицей Кремниевой долины.

В 1989 году Сан-Франциско впервые превзошёл Сан-Хосе по численности населения, и с тех пор Сан-Хосе является третьим, а не вторым по величине городом штата Калифорния. В 2008 году население Сан-Хосе впервые превысило 1 миллион, однако в 2010 году численность населения города составила лишь 945 942 человек.

Отрывок, характеризующий История Сан-Хосе (Калифорния)

– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.