История Сиккима

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Первое упоминание Сиккима в письменных источниках связано с путешествием буддийского святого Гуру Ринпоче — Падмасамбхава, основателя тибетского буддизма, посетившего Сикким в VIII веке. Он благословил страну, распространил в ней буддизм и предсказал установление монархии через несколько сотен лет. Таким образом, дальнейшее развитие Сиккима испытало сильное тибетское влияние. В XIV веке принц Кье Бумса из восточного Тибета (Кхам), следуя божественному откровению, явившемуся ему во сне, совершил путешествие на юг, и его потомки позже стали королями (чогьялами) Сиккима.





XVII—XIX века

В 1642 году потомок Кье Бумса, Пунцог Намгьял, был в Юксоме (Юксуме) провозглашён первым королём Сиккима тремя великими ламами, независимо друг от друга пришедшими в Юксом с севера, запада и востока[1]. Юксом стал первой столицей Сиккима. Пунцог Намгьял установил буддизм в качестве государственной религии Сиккима и способствовал возникновению монастырей.

В 1670 году Пунцог Намгьялу наследовал его сын, Тэнсунг Намгьял, который перенёс столицу из Юксома в Рабденце. Это оказалось неудачным ходом, так как новая столица была расположена слишком близко к границе с Непалом и часто подвергалась военным нападениям. В 1793 году столица была перенесена в Тумлонг в Северном Сиккиме.

В 1700 году на Сикким напал Бутан, пользовавшийся поддержкой сводной сестры чогьяла, притязания которой на трон были отвергнуты. Через десять лет бутанцы были изгнаны тибетцами, восстановившими королевскую власть. В период с 1717 по 1733 годы на Сикким постоянно нападали непальцы (однажды полностью разрушившие столицу) с запада и бутанцы с востока. В результате Сикким потерял большую часть своей территории, которая в период наибольшего расцвета доходила почти до Пагри на севере, Паро на востоке, границы Бихара на юге и реки Тамар на западе[2].

В 1791 году китайская династия Цин направила войска, чтобы защитить Сикким и Тибет от гуркхов, после чего установила контроль над Сиккимом. После установления британского контроля над соседней Индией, Сикким стал искать союза с англичанами против общего врага — Непала. Очередное нападение Непала на Сикким привело к вмешательству Британской Ост-Индской компании. Англо-непальская война 18141816 годов завершилась заключением Сугаульского мирного договора 1816 года между Непалом и Сиккимом, за которым последовало подписание Титалийского мирного договора 1817 года между Сиккимом и Британской Индией. По последнему договору территория, захваченная Непалом, была возвращена Сиккиму. Отношения между Британской Индией и Сиккимом обострились несколько позже, когда англичане обложили налогом область Моранг в Сиккиме. В 1849 году экспедиция двух британских исследователей, Джозеф Долтон Гукер и Артур Кэмпбелл (последний отвечал за связи британского и сиккимского правительств) проникла в Сикким без разрешения и предварительного уведомления. Они были задержаны и брошены в тюрьму. Британия послала Сиккиму ультиматум, и оба были освобождены после месяца заключения. Тем не менее, Британия в феврале 1850 года послала карательную экспедицию против Сиккима, в результате чего Дарджилинг и Моранг были присоединены к Индии (последний сейчас расположен в Непале). Сикким выбрал тактику нападений на Индию, в результате чего в 1860 и 1861 годах были организованы ещё две карательные экспедиции. Англичане захватили столицу Тумлонг и подписали мирный договор с Сиккимом в 1861 году, по которому Сикким стал британским протекторатом. Договор, в частности, предусматривал ежегодную финансовую поддержку чогьяла. В 1886 году северная часть Сиккима была занята Тибетом, который рассматривал строительство англичанами дорог как угрозу собственной безопасности. В 1888 году тибетские войска попытались продвинуться, но подразделения британской армии вынудили их уйти из Сиккима[3]. В 1894 году столица была перенесена из Тумлонга в Гангток[4].

XX век

Сикким был открыт для посещения иностранцами, но требовалось получить специальное разрешение, а также нанять караван носильщиков, что было дорогостоящим мероприятием. Таким образом в 1930 году Сикким посетил находившийся в Индии философ Мирча Элиаде[5]. В 1924 году в течение девяти месяцев в Сиккиме жил Николай Константинович Рерих с семьёй[6].

Во время Второй мировой войны граждане Сиккима имели возможность поступить на службу в британскую армию. Так, уроженец Сиккима гуркха Ганджу Лама отличился в боевых действиях в Бирме и стал единственным сиккимцем, награждённым британским крестом Виктории[7].

В 1947 году при предоставлении Индии независимости в Сиккиме был проведён референдум, предложение о вхождении в состав Индии было отвергнуто, и премьер-министр Индии Джавахарлал Неру подписал соглашение о протекторате Индии над Сиккимом. Сикким сохранял полную автономию, но предоставлял Индии контроль над внешней политикой, обороной и связью. Индия также представляла Сикким на международной арене. До 1955 года Сикким являлся абсолютной монархией, затем был учреждён Государственный совет для формирования конституционного правительства. По соглашению, заключённому в 1951 году, половина мест в Государственном совете отводились представителям коренного населения Сиккима — бхутия и лепча, другая половина — потомкам переселенцев из Непала. К 1970-м годам доля непальского населения существенно увеличилась, такое распределение власти более не отражало реальную картину, и популярность чогьяла, Палден Тондуп Намгьяла, падала. В 1973 году у дворца прошли демонстрации, после которых было подписано новое соглашение, в частности, предусматривающее всеобщие выборы в Государственное Собрание. Выборы прошли в апреле 1974 года, а 3 июля 1974 года была принята конституция, по которой власть чогьяла была несколько ограничена. В 1975 году премьер-министр Кази Лхендуп Дорджи Кхангсарпа, находившийся в оппозиции чогьялу, обратился к парламенту Индии с просьбой о преобразовании Сиккима в штат Индии. В апреле индийские войска оккупировали Сикким, захватили Гангток и разоружили дворцовую охрану. Был проведён референдум, на котором 97,5 % проголосовавших (при явке в 59 %[8]) высказались за присоединение к Индии. 16 мая 1975 года Сикким официально вошёл в состав Индии, монархия прекратила своё существование[9].

XXI век

Вплоть до 2003 года правительство соседнего Китая не признавало Сикким индийским штатом, и на китайских картах он обозначался как отдельное государство. В 2000 году, когда Ургьен Тринле Дордже, признанный Китаем в качестве семнадцатого воплощения Кармапы, бежал в монастырь Румтек в Сиккиме, Китай не смог заявить официальный протест Индии, так как считал Сикким независимым государством[10]. С 2003 года этот вопрос считается китайской стороной «оставленным историей вопросом», который подлежит окончательному разрешению в будущем «по мере улучшения и развития китайско-индийских отношений»[11]. В качестве ответного шага на фактическое признание Китаем индийского суверенитета над Сиккимом Индия признала Тибет составной частью КНР. 6 июля 2006 года был открыт пограничный переход на перевале Нату-Ла[12]. С китайской стороны планируется строительство шоссе, а потом железной дороги в сторону сиккимской границы.[13][14]

См. также

Напишите отзыв о статье "История Сиккима"

Примечания

  1. [sikkim.gov.in/ASP/Miscc/aboutsikkim.htm Government of Sikkim — About Sikkim]. Government of Sikkim. Проверено 5 ноября 2008. [web.archive.org/web/20080616074625/sikkim.gov.in/ASP/Miscc/aboutsikkim.htm Архивировано из первоисточника 16 июня 2008].
  2. [www.sikkimipr.org/GENERAL/HISTORY/history_of_sikkim.htm History of Sikkim]. Department of Information and Public Relations, Government of Sikkim (29 сентября 2005). Проверено 5 ноября 2008. [web.archive.org/web/20080422210449/www.sikkimipr.org/GENERAL/HISTORY/history_of_sikkim.htm Архивировано из первоисточника 22 апреля 2008].
  3. [www.scstsenvis.nic.in/skcultural.html History of Sikkim]. Envis Centre Sikkim on Ecotourism. Проверено 26 ноября 2008. [web.archive.org/web/20050908002826/scstsenvis.nic.in/skcultural.html Архивировано из первоисточника 8 сентября 2005].
  4. [sikkim.nic.in/sws/sikk_his.htm History of Sikkim]. Government of Sikkim (29 августа 2002). Проверено 6 ноября 2008. [web.archive.org/web/20080509092506/sikkim.nic.in/sws/sikk_his.htm Архивировано из первоисточника 9 мая 2008].
  5. Eliade Mircea. Autobiography, Volume 1: 1907-1937, Journey East, Journey West. — University of Chicago Press, 1990. — P. 169. — ISBN 0226204073.
  6. [www.roerichs.com/Sodr/N9/1-1.htm Посвящается 80-летию Центрально-Азиатской экспедиции академика Н.К. Рериха]. Газета "Содружество" (1 апреля 2003). Проверено 29 ноября 2008. [www.webcitation.org/612Si6vmo Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  7. [www.sikkiminfo.net/ganju.htm Ganju Lama]. SikkimInfo. Проверено 19 ноября 2008. [www.webcitation.org/612SiXSDC Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  8. [opinions24x7.blogspot.com/2009/07/story-of-sikkim.html Opinions 24x7: The Story of Sikkim]
  9. [www.sikkiminfo.net/elections_after_merger.htm Elections after the merger]. Sikkiminfo.net. Проверено 6 ноября 2008. [www.webcitation.org/612Sj0jBN Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  10. Baruah, Amit. [www.hindu.com/2005/04/12/stories/2005041210160100.htm China backs India's bid for U.N. Council seat], The Hindu (12 апреля 2005). Проверено 6 ноября 2008.
  11. [ru.china-embassy.org/rus/fyrth/t115547.htm Ответы представителя МИД КНР Лю Цзяньчао на вопросы корреспондентов на пресс-конференции 18 мая 2004 года]
  12. [news.bbc.co.uk/2/hi/south_asia/5150682.stm Historic India-China link opens], BBC (6 июля 2006). Проверено 6 ноября 2008.
  13. Xinhua. [english.people.com.cn/200607/07/eng20060707_280785.html Roundup: "Silk Road" rejoins at Nathu La Pass after 44 years], People's Daily Online (7 июля 2006). Проверено 19 августа 2008.
  14. [www.chinadaily.com.cn/bizchina/2006-06/29/content_629162.htm China to build three railways in Tibet], China Daily (29 июня 2006). Проверено 19 августа 2008.

Отрывок, характеризующий История Сиккима

Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.