История Синда

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Синд (Синдх) (синдхи سنڌ) — одна из провинций Пакистана. Синд — родина одной из древнейших мировых цивилизаций, Индской цивилизации.





Палеолит и мезолит

Онгар — одно из важнейших палеолитических поселений, открытых в южном Синде, несколько километров южнее Хайдерабада, на правой стороне реки Инд. В соответствии с видом и патиной на инструментах, собранные кремнёвые инструменты могут быть отнесены к раннему, среднему, и позднему палеолиту.

В Рехри, вдоль восточного берега Карачи, команда Университета Карачи открыла несколько мезолитических и верхне-палеолитических поселений. Большинство из этих поселений уничтожены в последние 20 лет. Тем не менее, их открытие пролило свет на доисторическую историю Синда. Разбросанные кремни были найдены в различных точках, некоторые из которых принимались за раковины Terebralia palustris [www.gastropods.com/1/Shell_1481.html].

Поздне-палеолитические и мезолитические поселения найдены Университетом Карачи на холмах Мулри, перед университетским городком, и это стало важнейшим открытием в Синде за последние 50 лет. «Чёрные копатели», которые оставляют следы своих частых посещений, многократно перерыли холмы. Около 20 различных точек нахождения инструментов из кремня были найдены на исследованных поверхностях.

Медный и бронзовый век

Гора Амри расположена на правом берегу Инда, южнее Даду. Раскопки, проведённые Французской Археологической Миссией в начале 60-х, раскрыли длинный ряд поздних поселений на стадии перехода от медного к бронзовому веку. Типичные пласты с Амри были датированы радиоуглеродным методом: вторая половина 4 тыс. до нашей эры и некоторые авторы относят находки к ранней Хараппской цивилизации. По меньшей мере 160 поселений относятся к культуре Амри, в месте между Холмами Таро, около деревни Гуджо.

Поселение Кот-Диджи, около Рохри, состоит из холма, составленного накладывающимися структурными и антропогенными слоями. Они разделяются на два главных комплекса, первый из которых раннехараппский — Кот-Диджи культура, и второй — настоящая хараппская цивилизация.

Поселение Лакхуин-джо-даро, около Суккур, соответствует Хараппской цивилизации, так как включает характерные остатки, предметы культуры и подходит по радиоуглеродному датированию. Поселение показывает, что происхождение Суккура может уходить корнями в прошлое.

Главный город Мохенджо-Даро, около Ларканы, величайший обнаруженный город Индской цивилизации. Крупномасштабные раскопки 1920-х пролили свет на остатки этой цивилизации. Они, в основном, из кирпича, с хорошей сохранностью зданий вдоль улиц и переулков. Мохенджо-Даро был крупнейшим городом бронзового века в мире.

Пир Шах Журио — деревня Индской цивилизации на левом берегу реки Хуб. Состоит из холма, сейчас частично занятого кладбищем. Там были собраны черепки и другие подобные находки. Деревня связана с морем в нескольких километрах южнее. По радиоуглеродному датированию: 3-е тысячелетие ло н. э.

Поселение Индской цивилизации Кот Бала, расположенное внутри бухты Сонмиани, на берегу Округа Ласбела, Белуджистан. Оно было частично раскопано профессором Г. Далесом из Университета Беркли в семидесятых и не опубликовано в деталях. Это поселение имеет большое значение, как расположенное рядом с Аравийским морем. Это должно было быть одной из главных гаваней, из которой индские торговцы приплывали на своих кораблях к берегам Аравийского полуострова.

Синд был известен под разными именами в прошлом, имя Синд пришло от ариев. На санскрите: Синдху, это относилось и к реке, и к людям. Ассирийцы (в начале 7-го века до н. э.) знали регион как Синда, персы — Хиндуш, греки — Индос, римляне — Синдус или Индус, китайцы — Синту, а арабы — Синд. Легенда утверждает, что Инд вытекает из горы льва или Синх-ка-баб.

Древность

В античное время территория нынешнего Синда была известна как Совира (или Соувира, Саувира), а также как Синдхудеша. «Синдху» на санскрите означает «река», а «деша» — «земля» или «страна».

Первые известные деревни относятся к 7000 до н. э. Постоянные поселения как Мехргарх перемешаются с запада к Синду. Одними из первых поселенцев были люди, говорящие на языке Мунда Австроазиатской языковой семьи. Эта культура развивалась несколько тысячелетий и вошла в Индскую цивилизацию около 3000 до н. э. Индская цивилизация вышла за пределы нынешнего Пакистана, но стала разрушаться за несколько веков до вторжения индоариев, ветви индоиранцев, которые создали Ведийскую цивилизацию, которая существовала между рекой Кабул, рекой Сарасвати и верховьев Ганга не ранее 1500 до н. э. Ведийская цивилизация — сражалась с местными и взаимодействовала с ними — в итоге помогла создать последующие культуры в Южной Азии.

Тем не менее, индийские академики утверждают, что Индская цивилизация около 3000 до н. э., была коренной арийской, их мнение основано на ведийской литературе, но спорно и бездоказательно.

Индская цивилизация — ровесница Древнего Египта и Месопотамии с населением в полмиллиона человек, сетью городов и канализацией. Известно, что местные жители торговали с Египтом и Месопотамией по морским водным путям. В Древнем Египте слово хлопок было Синд, показывая, что большую часть хлопка египтяне импортировали из Индии. Обсуждаются вопросы о причинах гибели Индской цивилизации. Возможные причины: изменение климата, наводнения, перекрытие торговых путей, войны или ещё что-то.

Синд был покорён Персией Ахеменидской империи в конце 6 века до н. э., и стал сатрапией (провинцией) Хиндуш с добавлением Гандары с центром в Пенджабе, что севернее. В иранском и других персидских языках 'С' заменяется на 'Х' во многих санскритских словах, в результате вмест «Синду» стало «Хинду». Они принесли (возможно) Кхароштхи, что даёт основания говорить о связи с западом.

Завоевание македонцами армии Александра Великого, после 326 до н. э. регион попал под контроль греков в течение нескольких десятилетий. После смерти Александра наступил этап Селевкидского правления. Синд торговал с Империей Маурьев Чандрагупты после мира с Селевкидами в 305 до н. э.

Позже, при императоре Ашоке регион стал буддийским. После векового правления Маурьев регион попал под контроль Греко-бактрийского царства, базировавшегося в северном Афганистане. Некоторые правители обратились в буддизм и распространяли его в регионе.

Скифы (саки) разрушили Греко-бактрийское царство. Позже тохары из Кушанской империи присоединили Синд в 1 веке н. э. Хотя кушаны сохранили свою веру, они благожелательно относились к буддизму и воздвигли много культовых сооружений.

Скифы, кушаны, гунны (скорее эфталиты) и Сасанидская империя поочерёдно захватывали Синд до пришествия арабов-мусульман в 711 н. э.

Буддийский город Сирадж-джи-Такри находился на западной террасе холмов Рохри в округе Кхайпур верхнего Синда, вдоль дороги на Сорах. Его руины и сейчас видны на вершинах трёх плоских горок, в виде камней, глинобитных стен и холмиков; другие архитектурные объекты наблюдались в 1980-х. Этот город не упомянут ни в одном тексте по буддийской истории Синда.

Отражение в древней литературе

Веды (Ригведа) восхищаются Индом, колыбелью Индии. Синдху Инд — наиглавнейшая из рек Семиречья, называемого на санскрите Саптасиндху.

«Инд превосходит все текущие потоки… Его гул поднимается с земли до неба, он создаёт бесконечную силу во вспышках света… Ровно как коровы с молоком ведут телят, так другие реки гремят в Инде. Как царь-воин возглавляет воинов, так Инд ведёт другие реки… Богатый хорошими конями, богатый золотом, знатного вида, богатый в достатке здоровья». В этом гимне Инд является «мужской» рекой. В других гимнах небесные мудрецы сходят с неба в Инд. Веды обращаются к Гангу дважды, а к Инду более 30 раз. Инд (Синдху) дал Синду своё имя.

В Рамаяне Синд — часть империи Дашаратхи. Когда Кайкейи опечалилась, Дашаратха сказал ей: «Солнце не заходит в моём царстве. Синд, Савира, Савраштра, Анга, Ванга, Магадха, Каши, Кошал — они все мои. Они источник бесконечных богатств. Ты можешь просить всё, что хочешь».

Но Кайкейи хочет только одного: посадить на трон своего сына Бхарату. Когда Сита была похищена Раваной, Рама послал ванаров (то есть обезьян) искать её по разным местам, и в Синде нашли «замечательных плавающих коней». Потом, когда всё закончилось, Рама дал Синду-Савиру (земли Синда и Мултана) Бхарате, что расширило его владения на север до Гандхары, сейчас центр прославленной в Махабхарате Гандхары — афганский город Кандагар. Его сыновья основали города Пешвар (Пушкалавати) и Таксила (Такшасила).

Синд упомянут в Махабхарате. Царь Джаядратха из Синда женился на принцессе из рода Кауравов, сестре Дурьодханы, Духшале Душхале. Он сражался с Куаравами против Пандавов. Однако он верил Джаядратхе, что он, как и Дхритараштра и Бхишма, были против смертельной игры Пандавов и Каурвов.

В титанической битве Махабхараты Абхиманью, сын Драупади, был убит, Джаядратха толкнул его тело ногой. Арджуна был в ярости. Он поклялся убить «Синдху-пати» Джаядртху в тот же день, прежде чем солнце сядет. Джаядратха хотел покинуть поле боя, но было поздно и он принял бесславную смерть.

Отец Джаядратхи любил молоко и горячее сгущённое молоко (индийский кхирни). Объявив о решении убить Джаядратху, Арджуна сказал: «Джаядратха родственник, но он дьявол; он вскормлен на кхирни и кширне, но я рассеку его своими стрелами».

В Бхишма парве Махабхараты, Инд называют великим защитником, которого нужно помнить днём и ночью. Очевидно, что эта могучая река представляла собой естественный оборонительный рубеж Индии. В Анушасана парве Махабхараты предписывается делать омовения в Инде, чтобы попасть в рай после смерти, для чего необходима чистота.

Интересно, в Бхагвад Гите упоминаются и более ранние церемонии, связанные с Индом. Давным-давно царь Инда поразил принца Санджаю из Саувиры. Санджая потерял сердце и забыл о своём царстве. Но его мужественная мать Вадула стала действовать. Она заставила его вспомнить о своём происхождении, об ответственности перед народом, поддержании дхармы, чтобы жить и умереть достойно. В то время как Пандавы были угнетены и не боролись, их мать Кунти напомнила Кришне историю Вадулы и попросила напомнить об этом её сыновьям. В результате родилась бессмертная Бхагавад-гита.

Духшала также посетила Синд. С того времени как центр Индийской цивилизации переместился на Ганг, Инд стал границей от частых вторжений. Духшале было больно, когда она узнала о вражде племен Джатов и Медийцев в Синде. Она попросила Дурьодхану отправить брахманов для повышения культуры страны. Дурьодхана решил отправить 30 000 брахманов в Синд. Позже эти брахманы стали основой сопротивления Александру.

Калидаса сказал в Рагхувамше, что по совету своего дяди по матери Ядхаджаты Рама даровал Синд Бхарате. Лошади Рагхи отдыхали на берегах Инда. Другой великий санскридский поэт, Бхаса, создал пьесу Авимарка, базирующуюся на истории принца Авимарки и принцессы Курангади из Синду-Саувиры. Бхавишья-пурана говорит, что Шаливахана, внук Махараджи Викрамадитьи из Уджджайни установил закон и порядок в «Синдустане» и фиксировал его границы по Синду.

Аншанатх, одиннадцатый Джайн Тиртханкара, был из Синда, но умер в Бенгалии. Джайн Дакшинйачхна (8 век) говорил о Синде как об «изящном, прекрасном, мягким с медлеными проходами. Люди [там] любят песню, музыку, танцы и любят свою страну».

По легенде, великий Будда почтил Синд своим визитом. Найдя климат экстремальным, землю сухой и пыльной, он разрешил бхикшу носить здесь обувь. Кроме того, он разрешил использовать одежду с подкладом, что запрещено в других странах. Здесь Шавиртис, князь Рорика или Рорука (Арор или Алор близ современного Рохри) стал его учеником. Когда Будда объехал свой родной Капилавасту в колеснице, он отметил, что «четыверо прекрасных лошадей цвета лотоса происходят из Синдху-деши». По сей день древние буддийские ступы находятся в провинции Синд. Неудивительно, когда Зульфикар Али Бхутто стал главой Пакистана, он даже украсил свой кабинет статуей Будды.

В Дивьявадане (тибетской версии) сообщается: «Будда в Раджагригхе. На данный момент существует два больших города в Джамбудвипе (Северная Индия): Паталипутра и Роруга. Когда поднимается Рорука, Паталипутра снижается; когда Паталипутра поднимается, Рорука снижается». Здесь была Рорука Синдская, конкурент столицы империи Мадагха. Когда Бимбисара был царем Магадхи, он послал Рудраяне, царю Синду-Саувиры, редкое изображение Будды. Двумя великими министрами Синдха того времени были Хиро и Бхеру, их имена всё ещё распространены среди Синдцев. Первые победы Чандрагупты Маурьи имели место в Синде и Пенджабе. Именно отсюда он переместил в Нандас, оккупировал Паталипутру и создал огромную империю Маурья.

Кашмирское древнее королевство Раджатарангини имеет отношение к Синду и Синдцам. Сидху, сын Куйи, привёл в Кашмир много боевых слонов и стал советником королевы Дидды. В высокой чести в Кашмире был «Синду Гая», Слон Синда. [yangtze.cs.uiuc.edu/~jamali/sindh/story/].

Династия Раи правила в Синде в течение 489—632. Раи Диваджи (Девадитья) был величайший правитель этой династии, бывший великим покровителем буддизма, сопоставимым с Ашокой в этом отношении. Столицей его огромной империи был Аль-Рор. Трон империи был захвачен Брахманской династией, чья непопулярность была фактором, способствовавшим позднее арабскому завоеванию.

Исламская эра

В составе Арабского халифата

Провинция Систан была самой большой провинцией Персидской империи; её границы были от Синда на востоке до Балха (Афганистан) на северо-востоке. Во время Халифата, с началом исламского завоевания некоторые части Синдха были покорены в результате войны с Персидской империей в 643 н. э., было отправлено семь армий по семи различным маршрутам в разных частях империи.

Арабские войска впервые вступили в Синд во время царствования Умар ибн Хаттаба в 644. Они были частью войска, направленного для завоевания Систена и Макрана. В 644 армии Хакама ибн Амра, Шахаба ибн Макхарака и Абдаллы ибн Утбана были сосредоточены вблизи западного берега Инда, они разбили войско Раджа Сахаси Райа II индияского царя из Династии Рай в Битве Расиль. Войска раджи отступили на восточный берег Инда.

На запрос Умар ибн Хаттаба о положении дел в Макране посланец привёз ответ:

О глава Правоверных!
В этой стране равнины каменисты;
Где воды мало;
Где фрукты не вкусны;
Где люди вероломны;
Где изобилие неизвестно;
Где добродетель еле держится;
И где господствуют дьяволы;
Большой армии — недостаточно здесь;
Малая армия — бесполезна здесь;
Земля, что дальше — ещё хуже (имеется в виду Синд).

Умар ибн Хаттаб прочитал и ответил: «Так ты посланец или поэт?» Он ответил: «Посланец».

Затем Умар ибн Хаттаб, услышав о неблагоприятной ситуации, для отправки в армию, поручил Хаким Амр бин аль Тагхалаби установить восточную границу Халифата по Макрану, а дальше не продвигаться.

После смерти Умар ибн Хаттаба в областях Персидской империи вспыхнули восстания, и халиф Усман направил силы на их усмирение. Усман также направил его агентом Хахим ибн Джабла Абди для изучения дел. По возвращении он сообщил Усману о городах, и, услышав об ужасных условиях в регионе, он решил не завоёвывать Синд и, подобно Умар ибн Хаттабу, он приказал своей армии не пересекать Инда.

Омейяды и другие

Синд был окончательно завоёван арабами во главе с Мухаммадом ибн Касимом, он стал самой восточной провинцией в Омейядском халифате. Арабская провинция Синд — это современный Пакистан, в то время как земля современной Индии дальше на востоке была известна арабам как Хинд. Поражение от индийского правителя раджи Дахира (англ.) было облегчено из-за напряжённости в отношениях между буддийским большинством и правящими индуистами. Арабы изменили регион и приняли термин Бадд, буддийские изображения они уничтожили. Город Мансура был построен в качестве регионального центра и арабы правили из него почти 3 века и происходил синтез культур арабов и индусов. Арабские географы, историки и путешественники также иногда называли всю территорию от Аравийского моря до Гиндукуша Синдом.

Арабское правление закончилось с воцарением Сумрской династии, которые были синдскими мусульманами, они контролировали провинцию непосредственно и в качестве вассалов с 1058 по 1249. Тюркские завоевали часть провинции в 977, Газневиды, затем Делийский султанат до 1524. Моголы завоевали регион и правили ещё почти два столетия, некоторые области провинции оспаривала местная династия Самма, опираясь на свою базу в Тхатте. Суфии оказали огромное влияние на местный ислам. Синд пользовался большой автономией при Аргунской династии и у Тарханов с 1519 по 1625. Синд стал вассалом афганской Дурранийской империи в 1747. Именно тогда правили Калхора, а затем белуджские Талпуры.

Колониальная эра

Британская Ост-Индская компания начала свою оккупацию Синда в тот момент, когда им правили Белуши племён Дера Гази Хана. Главными из них были Таллпур (часть Лагхари), Лагхари, Низамани, Муррии, Гопанг и других белушские племена. Карачи был первым районом в крае, оккупированный Британской Ост-Индской компанией в 1839. Четыре года спустя большая часть провинции (за исключением штата Кхаирпур) был под контролем компании после победы при Миани и Дуббо. Многие люди помогали в Великобритании в завоевании Синда, в том числе индийский министр Синда, мирсы в Кхайпуре, племя Чандио и племя Кхоса. Генерал Чарльз Напьер, как утверждается, сообщил о победе генерал-губернатору, телеграммой из одного Латинского слова: «Peccavi»или "I have sinned " (игра слов со словом Синд)'.

Чарльз Напьер вначале имел армию, состоящую в основном из бенгальских солдат. Белуши старались атаковать британских солдат тёмной ночью. Бенгальские солдаты не могли сражаться ночью и поэтому часто бежали. Затем Чарльз Напьер нанял Кхосов (белуджское племя) в свою армию, чтобы воевать с правящими белуджами Синда, которые также были выходцами из Дера Гази Хан, в Пенджабе. Чандио (племя белуджей) из Сардара прислали 10000 конников поддержать Чарльз Напьера в войне с Миани, но они не участвовали в настоящей войне, а остались в резерве. За помощь Чандио из Сардара получили Чандка (сейчас Ларакана, Камбар-Шахдадкотский округ). За Талпурами оставили их Кхайпур, поскольку они держались нейтралитета. Первый Ага Хан, помогавший англичанам в завоевании, получил пожизненное содержание.

Синд сделался частью Британской Индии, Бомбейского округа в 1847 и стал отдельной провинцией в 1936.

Англичане построили железную дорогу в Синде. Были построены плотины и каналы, уровень земледелия вырос. Первые марки в Азии, известные как Красный Синд, были отпечатаны в 1852 году. Карачи, Хайдерабад и Суккур были соединены дорогой с мостом.

В борьбе за свободу Синдский филиал Мусульманской лиги был учрежден Гулам Мухаммадом Бхургари в 1918 году. Абдулла Харун, который присоединился к нему в 1918 году, был избран председателем провинциальной мусульманской лиги в 1920 году. В те дни, как мусульманская лига и Индийский национальный конгресс Синда провели свои ежегодные заседания в том же месте, и одновременно приняли аналогичные резолюции.

В Синде собрание первым поддержало резолюцию в поддержку Пакистана. Г. М. Саид, один из влиятельных активистов синдхов, революционер, и один из важнейших лидеров в авангарде движения автономистов, присоединился к мусульманской лиге в 1938 году и представил Пакистанскую резолюцию в Синдской Ассамблее.

Образование

В основу для современного, либерального, всеобщего образования были заложены британской колониальной администрацией. Синдская интеллигенция также участвовала в модернизации системы образования. Хасана Али Аффанди, деда по матери нынешнего президента Пакистана (г-н Аси́фа Али́ Зарда́ри), можно рассматривать как реформатора синдского образования. Он сделал большие усилия для поощрения получения современного образования. Он построил такое известное учебное заведение, как Синд-Мадрасат-уль-Ислам. Мухаммад Али Джинна отправился в Синд-Мадрасат-уль-Ислам в Карачи, для получения образования, а после работал в Карачи в юридической конторе.

Образование в Синде делится на пять уровней: первичное (от одного до пяти классов), Среднее (6—8), Школьное образование (девять классов или десять, ведущие к Диплому), Среднее полное (11—12 и диплом) и университет, ведущий к высшему образованию, и аспирантура.

Во всех школах изучают синдхи, урду и английский язык.

Колледжи и Университеты созданы в крупных городах Синда. Предусмотрен бакалавриат. Медицинские институты и техникумы созданы в крупных городах Синда.

Есть много возможностей получить Послевузовское профессиональное образование и работать в научно-исследовательском институте.

Экономика

Синд стал наиболее урбанизированной и промышленно развитой провинцией Пакистана. Руководство пакистанских компаний, а также региональные представительства международных компаний, находятся в провинции Синд. Синд находится на переднем крае экономического развития страны. Новые дамбы и каналы игигации построены во многих областях, которые были неплодородны, и Синд производит многие сельскохозяйственные продукты для страны и для экспорта.

Строительство многомиллиардных проекты вроде Карачской АЭС, Порт Касим и Пакистан Стил Миллс создадут десятки тысяч рабочих мест.

Политика

Отец-основатель Пакистана Мухаммад Али Джинна был синдцем. Бахадур Хан Мухаммед Айюб Кхурхо был первый премьером, после получения независимости Пакистаном. В Пакистане много политиков-синдцев, как, например, Али Бхутто, Беназир Бхутто, Мухаммад Хан Джунеджо, Гулам Мустафа Джатои, Асиф Али Зардари, Мохаммедмиан Сомро, которые служили народу, как Президент, Премьер-министр, Председатель Сената и т. д. Карачи был выбран в качестве первой столицы Пакистана, и он остается в настоящее время в качестве столицы Синда. В Синде есть здания министерств и департаментов.

См. также

Напишите отзыв о статье "История Синда"

Ссылки

  • [khairpur.wetpaint.com/page/*History?t=anon История Синда и Кхайпура](англ.)
  • [yangtze.cs.uiuc.edu/~jamali/sindh/story/ История Синда] (англ.)
  • [www.sindh.gov.pk/historical_cultural_background/historical-backgroundI.htm краткий обзор истории Синда] (англ.)


Отрывок, характеризующий История Синда

Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.