История Сицилии

На протяжении всей своей истории, Сицилию постоянно завоёвывали различные народы—римляне, вандалы, византийцы, мусульмане, норманны, Гогенштауфены, каталанцы и испанцы. Тем не менее, были и небольшие периоды независимости — во времена Древней Греции, затем эмирата и, наконец, Королевства Сицилия. На сегодняшний день Сицилия является частью Италии, со своей самобытной культурой.

Обе Сицилии являются крупнейшими областями современной Италии и крупнейшими островами Средиземного моря. Благодаря выгодному географическому расположению и природным ресурсам, Сицилия считается важнейшей стратегической областью, издревле играющей ключевую роль в средиземноморской торговле. К примеру, этот регион очень высоко ценили древние греки, а Цицерон описывал Сиракузы, как самый великий и прекрасный город античной Греции.

Экономика Сицилии базировалась на развивавшихся с 14 века латифундиях, которых было огромное количество — изначально феодальных, на которых сицилийцы выращивали зерновые и разводили скот, и сохранившихся вплоть до Второй Мировой Войны.

Временами, остров становился сердцем великих цивилизаций, а порой — чьей-нибудь колониальной заводью. Его бросало, подобно маятнику, из стороны в сторону, в зависимости от того, под чьим он был контролем — то становясь магнитом для иммигрантов, то распуская волны эмигрантов.

Древняя история

Коренное население Сицилии, представляло собой несколько племён, долгое время собиравшимися в единый народ. Древние греки называли их Элимцы, Сиканы и Сикулы, или Сицилы (по имени которых остров и получил своё название). Очевидно, что Сикилы мигрировали из южной Италии, как и другие италики , называемые Italoi из Калабрии — энотры, чоны, латерны (или латарны), оски и авзоны. Хотя вполне вероятно, что Сиканы изначально были иберийским племенем. Элимы тоже могли быть пришлым племенем, прибывшим из района Эгейского моря. Последние открытые дольмены времён второй половины третьего тысячелетия до н.э. открывают новые горизонты в изучении культур первобытной Сицилии.

Не поддаётся сомнению, что древнюю историю этого региона очень сложно изучать, так как постоянные переселения и миграция народов, его населяющих, внесли большую путаницу. С уверенностью можно говорить только о двух векторах влияния: европейский, пришедший с северо-востока (дольменная культура, открытые на острове памятники датируются началом бронзового века) и средиземноморский, привнесший элементы восточной культуры. Города появляются приблизительно к 1300 году до н.э.

В 11 веке до н.э., Финикия начинает заселять западную Сицилию из своих колоний в северной Африке. Главным финикийским поселением стал Солунт, на территории которого сегодня располагаются Палермо и Мотия (остров рядом с Марсалой). Финикийская колония Карфаген обрела большое могущество, взяв под свой контроль эти территории.

Античность

Греческий период

Сицилия была колонизирована греками в 8 веке до н.э. Первоначально они высаживались только на восточной и южной oчастях острова. Наиболее значимой колонией считаются Сиракузы (734 год до н.э.). Другими важными колониями были Гела, Акрагас, Селинунт, Гимера, Камарина и Занкл, или Мессина (сегодняшнюю Мессину не следует путать с античным городом Мессини в Мессении, Греция). Эти города-государства играли большую роль в классической греческой цивилизации, являясь сицилийской частью Великой Греции - оттуда родом два великих учёных, Эмпедокл и Архимед.

В греческих городах-государства долгое время процветала демократия, однако во время социальных напряжений, в частности, постоянных войн против Карфагена, появлялись тираны, периодически узурпируя власть. Самые известные: Гелон, Гиерон I, Дионисий Старший и Дионисий Младший.

В то время, пока греческие и финикийские общины росли и крепли, Сикулы и Сиканы были оттеснены в глубь острова. К третьему столетию до н.э., Сиракузы стали самым густонаселённым греческим городом в мире. Политика Сицилии непосредственно была связана с политикой всей Греции— Афины, к примеру, предприняли губительную сицилийскую экспедицию в 415 году до н.э. во время пелопоннесской войны.

Согласно греческой мифологии, богиня Афина сбросила гору Этна на остров Сицилия, целясь в гигантов Энкелада и Тифона, во время войны богов и гигантов.

Конфликты между греками и пунами чаще всего возникали из-за торговых разногласий, потому что протекторат Карфаген, со столицей в Африке, находился недалеко от юго-западной оконечности острова. Палермо был карфагенским городом, основанным в 8 веке до н.э. и названным Зис или Сис (по-гречески «Панормос»). На его территории были найдены некрополи с сотнями финикийских и карфагенских захоронений, построенных южнее норманнского дворца, где у норманнских королей располагался обширный парк.

Находящаяся далеко на западе, Лилибея (Марсала) не была полностью эллинизирована. Во время Первой и Второй сицилийских войн, почти вся Сицилия находилась под властью Карфагена, кроме её восточной части, которую контролировали Сиракузы. Однако, демаркационная линия между карфагенским западом и греческим востоком зачастую передвигалась туда-сюда обратно в последующие века.

Пунические войны

Постоянные войны между Карфагеном и греческими полисами в конечном итоге открыли дорогу для появления третьей силы. В третьем столетии до н.э, мессанский кризис заставил вмешаться Римскую республику в дела Сицилии, что привело первой пунической войне. К концу войны (242 до н.э.), со смертью Гиерона II, вся Сицилия, за исключением Сиракуз, была в руках Рима. Она становится первой римской провинцией за пределами Апеннинского полуострова.

Успех карфагенян во время второй пунической войны сподвиг многих сицилийцев восстать против римского владычества. Рим послал свои войска подавить мятеж (именно тогда, во время осады Сиракуз, был убит Архимед). Карфаген на короткое время овладел частью Сицилии, но был вытеснен оттуда. Большинство сочувствующих Карфагену было убито - в 210 году до н.э. римский консул M. Валериан произнес в сенате: «Ни один карфагенянин не останется в Сицилии».

Римский период

В последующие 600 лет, Сицилия была провинцией Римской республики, позже империи. Она считалась сельским захолустьем, главным образом выращивающим зерновые культуры, кормившими весь Рим до тех пор, пока на этом поприще её не сменил Египет, присоединённый после битвы при Акциуме. Империя почти не прилагала никаких усилий, для того чтобы романизировать этот регион, который так и остался греческим. Одним из примечательных событий был печально известный период правления Верреса, который был описан Цицероном в 70 до н.э. в его речи In Verrem. Другим стало сицилийское восстание под руководством Секста Помпея, которое ненадолго освободило остров от римского владычества.

Прочным наследием римской оккупации, в экономическом и сельскохозяйственном секторах, стало создание крупных поместий, зачастую принадлежащих римским вельможам — латифундий.

Несмотря на своё запущенное состояние, Сицилия оставила свой след в римской культуре — благодаря историку Диодору Сицилийскому и поэту Кальпурнию. Самые известные археологические находки этого периода — мозаики на домах вельмож, на территории современной Пьяцца-Армерина. Надпись времён правления Адриана восторженно называет императора «Рестовратор Сицилии», хотя не известно, чем он заслужил такую славу.

В этот период на территории Сицилии появляются первые христианские общины. Среди первых раннехристианских мучениц были сицилийки Святая Агата из Катании и Луция Сиракузская (соответственно, из Сиракуз).

Раннее Средневековье

Византийский период

Когда Римская империя пала под натиском германских племён, известных как Вандалы, в 440 году н.э. Сицилию захватил их король Гейзерих. К тому времени, вандалы уже вторглись на территорию римских Франции и Испании, проявив себя, как значительную силу в западной Европе. Однако, вскоре им пришлось уступить свои недавно приобретённые позиции другому восточно-германскому племени, которых называли готы. Осготское завоевание Сицилии (и вообще всей Италии) под руководством Теодориха Великого началось в 488 году; хотя готы и были германцами, Теодорих стремился возродить романскую культуру, разрешив свободу вероисповедания.

Готская война велась между остготами и Восточной Римской Империей, также известной, как Византия. Сицилия была первой итальянской областью, захваченной византийским полководцем Велисарием, который был выдвинут императором Юстинианом I. Остров стал базой, используемой византийцами для дальнейшего завоевания Италии — Неаполь, Рим, Милан и столица остготов Равенна пали в последующие пять лет. Однако, новый король остготов, Тотила, лично отправившись на итальянский полуостров, разграбил и захватил Сицилию в 550 году. В 552 году, Тотила потерпел поражение и был убит во время битве при Тагинах, против византийского полководца Нарсеса.

Когда, в середине 6 столетия, под натиском лангобардов пала Равенна, Сиракузы стали главным западным аванпостом Византии. Латинский язык начал постепенно вытесняться греческим, поскольку все обряды Восточной церкви велись именно на нём.

В 663 году византийский император Констант II решил переехать из Константинополя в Сиракузы, чтобы в следующем году из Сицилии напасть на лангобардское княжество Беневенто, которое оккупировало большую часть южной Италии. Возникшие слухи о перенесении столицы империи в Сиракузы наряду с неудачными походами стоили Константу жизни. Он был убит заговорщиками в 668 году. Сицилийцы провозгласили императором некоего Мизизия, однако его правление продолжалось недолго. Сыну Константа, Константину IV, ставшему новым императором Византии, удалось в короткий срок разгромить узурпатора.

С конца седьмого века, Сицилия и Калабрия образовали византийскую фему Сикелию.

Исламский период

В 826 году, Эвфемий, командующий византийским флотом на Сицилии, принудил монахиню выйти за него замуж. Об этом деле прознал император Михаил II Травл, который приказал генералу Константину расторгнуть брак и отрубить Эвфемию нос. Эвфемий поднял мятеж, убил Константина и оккупировал Сиракузы; однако был побеждён и вынужден бежать в Северную Африку.

Там Эвфимий попросил помощи у эмира Туниса Зиядет-Аллаха I из династии Аглабидов, чтобы вернуться на остров; с ним была отправлена исламская армия, включающая в себя арабов, берберов, мавров, критских сарацинов и персов. Завоевание было подобно качелям — местные жители отчаянно сопротивлялись, в лагере арабов были постоянные споры и междоусобицы. Для полного завоевания потребовалось более века (хотя фактически оно завершилось в 902 году, отдельные византийские крепости держались до 965 года).

На протяжении всего исламского правления, то и дело вспыхивали византийско-сицилийские восстания, главным образом на востоке, во время которых сицилийцам удалось даже вернуть часть своих земель. На Сицилию были завезены такие сельскохозяйственные продукты, как апельсины, лимоны, фисташки и сахарный тростник. Христианам разрешалась свобода вероисповедания, но за это они облагались джизьей (налог для не-мусульман, взимаемый исламскими правителями). Постепенно, Сицилийский эмират начал раскалываться, вследствие династических междоусобиц.

К 11 веку, силы южной Италии призвали свирепых наёмников, которые были христианскими потомками викингов. Норманны, под предводительством Рожера I отвоевали Сицилию у мусульман. После взятия Апулии и Калабрии, он оккупировал Мессину со 700 рыцарями. В 1068 году, Роберт Гвискар и его люди разбили мусульман под Мизильмери. Ключевым моментом войны стала осада Палермо в 1091 году, после которой вся Сицилия перешла в руки норманнов.

В последнее время, многие историки стали утверждать, что норманнское завоевание мусульманской Сицилии (1060–91) было началом крестовых походов.

Высокое Средневековье

Норманнский период (1091-1194)

Палермо оставался столицей норманнов. Сын Рожера, Рожер II, упрочил позиции острова, присоединив к своему королевству Мальту и южную Италию в 1130 году. В этот период Королевство Сицилия было процветающим и могучим, став одним самых из влиятельных государств во всей Европе; она была даже богаче, чем Англия.

Норманнские короли опирались, в основном, на поддержку местных жителей, назначая их на важные государственные и административные должности. По началу, все государственные дела продолжали вестись на греческом языке; норманнский же был языком королевского двора. В значительной степени, благодаря всё прибывавшим иммигрантам из северной Италии и Кампании, язык острова постепенно романизировался; церковь, полностью перешедшая на латынь попала под влияние Римско-католической (при византийцах она подчинялась Восточно-христианской).

Наиболее значимыми изменениями, которые норманны привнесли на Сицилию были в области религии, языка и народонаселения. Ещё со времён Рожера I начался огромный поток иммигрантов из северной Италии и Кампании. По большей части, это были лангобарды, которые говорили на латыни и поддерживали Западную церковь. Со временем, Сицилия стала полностью католической, а разговорным языком стала вульгарная латынь.

С 1166 по 1189 годы царствовал внук Рожера II, Вильгельм II Добрый. Его величайшим наследием было строительство собора в Монреале — пожалуй, лучшим сохранившимся примером сицило-норманнской архитектуры. В 1177 году, он женился на Иоанне Английской, дочери Генриха II и сестре Ричарда Львиное Сердце.

Вильгельм не оставил наследников, и после его смерти в 1189 году династия Готвилей прервалась. Несколькими годами ранее, дочь Рожера II, Констанция (тётя Вильгельма) вышла замуж за Генриха VI of Гогенштауфена, что по праву означало передачу короны ему. Это противоречило интересам местных баронов, и они избрали королём Танкреда, незаконнорождённого внука Рожера II.

Царство Гогенштауфенов (1194-1266)

После кончины Танкреда в 1194 году, Генрих VI и Констанция прибыли в Италию и потребовали корону. Генрих во главе большой армии пошёл на Палермо, оданако не встретил на пути никакого сопротивления, что означало фактический конец династии Готвилей. Она заменилась южно-германской (Швабской) династией Гогенштауфенов. Генрих VI был коронован в Палермо и наречён королём Сицилии, а Констанция тем временем родила ему сына (которого иногда ещё называют Фридрих I Сицилийский).

Фридрих, как и его прадед, Рожер II, страстно увлекался науками и литературой. Он открыл один из первых университетов в Европе (в Неаполе), написал книгу о соколиной охоте (De arte venandi cum avibus, которая была первым справочником, основанным больше на научных наблюдениях, чем на средневековой мифологии). Он учредил далеко идущую реформу, формально отделяющую церковь от государства. Фридрих одинаково справедливо относился ко всем классам общества, был покровитем сицилийской школы поэтов; при нём впервые итальянская форма вульгарной латыни стала использоваться в литературном творчестве, создав первую норму, на которой мог говорить и писать весь полуостров.

Многочисленные репрессии, проводимые Фридрихом II, были обусловлены стремлением угодить Римским Папам, которые не могли примириться с тем, что ислам имеет большое влияние в самом сердце христианского мира. В результате это обернулось восстанием сицилийских мусульман, которое, впрочем только усилило репрессии и ознаменовало собой последнюю главу истории сицилийского ислама. Мусульманский вопрос остро стоял перед Гогенштауфенами в период правления Генриха VI и его сына Фридриха II. Восстание утихло, но под прямым папским давлением, Фридрих был вынужден сослать всех мусульман в глубь Италии, в Лучеру. В 1224 году, Фридрих II, император Священной Римской империи и внук Рожера II, изгнал последних оставшихся на Сицилии мусульман.

Фридриху наследовал его старший сын, Конрад IV. Затем, после его смерти, власть фактически узурпировал (с поддержки местных баронов) бастард Фридриха Манфред, пока сын Конрада, Конрадин был слишком юн. Уникальной чертой всех швабских королей Сицилии, вероятно, унаследованной от их сицило-норманнских предков, было их стремление формировать личную гвардию из сарацинских солдат. Эта практика, среди прочего, была одной из главных причин возникшего антагонизма между папским престолом и Гогенштауфенами. На протяжении царствования Фридриха, противостояние между папством и королевством всё нарастало, став частью более обширной борьбы гвельфов и гиббелинов. Это противостояние стало семейным делом дома Гогенштауфенов, а после и лично Манфреда. С его смертью в 1266 году в битве при Беневенто династия угасла.

Позднее Средневековье

Анжуйцы и сицилийская вечерня

В 1266 году, Карл I, герцог Анжу, при поддержке церкви, повёл войска против Сицилийского королевства. По исходу битвы при Беневенто, возле северной границы королевства, Манфред был убит, а Карл получил корону из рук папы Климента IV.

Засилье французских чиновников и возросшие налоги спровоцировали мятеж в 1282 году (Сицилийская вечерня), который с успехом подержал король Арагона Педро III, принявший корону Сицилии из рук островных баронов. Ранее, Педро III женился на дочери Манфреда, Констанции, и именно поэтому сицилийские бароны призвали его на царство. Эта побед расколола королевство на две части, так как Карл продолжал править материковой частью (также называемой Королевство Сицилия).

Вспыхнувшая война Сицилийской вечерни окончилась Кальтабеллотским договором в 1302 году, растянувшись на 90 лет. Согласно этому договору, древнее Королевство Сицилия разделялось на островную и полуостровную части, причём островная стала именоваться Королевство Тринакрия. Именно этот раздел в конечном итоге приведёт к созданию Королевства Обеих Сицилий спустя 500 лет.

Арагонский период

С 1298 по 1337 годы правил сын Педро III, Федериго II (также называемый Федериго III). По сути, весь 14 век Сицилия была независимым королевством, в котором правили родственники арагонского короля, де-юре считавшиеся сицилийскими королями. Сицилийский парламент, уже существующий целый век, продолжал свою деятельность, наделённый широкими полномочиями и обязанностями.

В этот период у сицилийцев возникло чувство национального самосознания, то есть они перестали делить себя на греков, арабов и латинов. Каталанский язык был языком правящего двора, а сицилийский стал языком парламента и рядового населения. Такое положение дел сохранялось до 1409 года, пока не прекратилась сицилийская линия арагонский династии и Сицилия не стала частью Арагонской короны.

В 1434 году на острове был открыт первый университет (в Катании).

Испанский период

После того, как Кастилия и Арагон заключили союз в 1479 году, Сицилия тотчас же перешла под управление Испании посредством наместников и губернаторов. В последующие века, власть на острове стала сосредотачиваться в руках небольшой группы местных баронов.

Находясь в значительном отдалении, испанские наместники не могли поддерживать эффективную связь с королевским двором в Мадриде. Это делало практически невозможным выполнение всех требований короны и удовлетворение чаяний сицилийцев — что делало ситуацию схожей с положением дел испанских колоний в Латинской Америке. Наместники пытались обеспечить территориальный контроль и лояльность вассалов посредством расширения влияния в виде раздачи постов и стипендий от имени короля. Также, монархия осуществляла свою власть при помощи королевских советников и агентов независимых организаций, таких как инквизиция и визитаторов (инспекторов). Сферы королевского влияния в этом регионе так и не были чётко определены, вследствие чего различные политические организации соревновались за власть в системе наместничества, часто делая Сицилию совершенно неуправляемой.

16 столетие стало золотым веком для сицилийского экспорта пшеницы. Инфляция, быстрый рост населения и мировой рынок привели к серьёзным экономическим и социальным изменениям. В 18 веке, экспорт сицилийского шёлка превысил экспорт пшеницы. С 1590 по 1650 годы на Сицилии активно велась внутренняя колонизация и зарождались новые поселения феодальной аристократии, включающие в себя переселении жителей из крупных городов обратно в сельскую местность.

Местные бароны обратили это в свою пользу, начав строить новые поместья (в основном, для выращивания пшеницы) и новые деревни, которые заселяли безземельные рабочие. Постройка поместий послужила основой для возвышения многих семей в социальном и политическом плане. Поначалу, горожане активно участвовали в этом процессе, видя в нём средство выбраться из нищеты, вызванной перенаселением. Однако, вместе с тем это привело к снижению их полномочий административного порядка в сельской местности.

Сицилия жестоко пострадала от вспышки чёрной смерти, начавшей свирепствовать в 1656 году, а затем в результате Сицилийского землетрясения в восточной части острова в 1693 году. Также, Сицилия часто подвергалась нападениям берберских пиратов из Северной Африки. Последующее восстановление породило своеобразный архитектурный стиль, известный как Сицилийское барокко. Периоды правления Савойского дома (1713–1720) а затем Габсбургского, сделали возможным заключенный в 1734 году союз с находившимся под властью Бурбонов Королевством Неаполитанским, в котором правил Дон Карлос Бурбон (позже ставший Карлом III Испанским).

Бурбонский период

Официальная резиденция Бурбонов располагалась в Неаполе, за исключением небольшого периода во время Наполеоновских войн, между 1806 и 1815 годами, когда королевская семья была сослана в Палермо. Сицилийские бароны радушно встретили британскую интервенцию, принесшую с собой новую конституцию, которая была разработана специально для Сицилии на основе вестминстерской системы. Англичане стремились обезопасить Королевство Сицилия, чтобы иметь удобную средиземноморскую базу для ведения военно-морских операций против Франции. Между уже упомянутыми 1806 и 1815 годами, британцы отправили туда несколько военных экспедиций, а также построили мощные укрепления вокруг Мессины.

Королевство Неаполитанское и Сицилия стали официально объединены в 1816 году Фердинандом I и названы Королевство Обеих Сицилий. Восшедший вслед за ним в 1830 году на престол Обеих Сицилий Фердинанд II был восторженно встречен Сицилийцами; они мечтали о возвращении автономии на остров, о решении проблем нищеты и плохого управления и о передачи правосудия графу Сиракуз, брату короля и генерал-губернатору Сицилии.

Королевский двор в Неаполе считал, что в проблемах Сицилии виновна исключительно администрация, и нужно лишь заставить существующие учреждения действовать должным образом. Неаполитанские министры не были заинтересованы в серьёзных реформах. Ошибки Фердинанда разочаровали народ и привели к восстанию в 1837 году, главным образом потому, что он не приложил никаких усилий, для того чтобы добиться поддержки сицилийского среднего класса, который мог бы помочь ему в борьбе против местных баронов.

Закипающее недовольство Бурбонским правлением и надежда на независимость стали главными движущими силами революций в 1820 и 1848 годах, вызванных отказом Бурбонов назначить конституционное правительство. Сицилийская революция (1848—1849) годов привела к шестнадцатимесячному периоду независимости от Бурбонов, прежде чем их вооруженные силы вернули себе власть на острове 15 мая 1849 года. Город Мессина в течение 18 века укрывал сторонников независимости, и появившиеся в нём городские лидеры рисорджименто, происходили из абсолютно различной среды: ремесленники, рабочие, студенты, священнослужители, масоны и даже англичане, ирландцы и прочие переселенцы.

Беспорядки 1847-48 годов встретив широкую поддержку в Мессине, показали необходимость создания организованной структуры и вовлечения в борьбу всей Сицилии. Повстанцам на некоторое время удалось взять город, но ,несмотря на ожесточённое сопротивление, бурбонская армия одержала победу и подавила мятеж. ЭТо привело к дальнейшему угнетению и созданию мессинско-сицилийских революционных диаспор за пределами Сицилиии а также к установлению реакционного правительства. За бомбардировку Мессины и палермо Фердинанд II получил прозвище «Король-бомба».

Современность

Объединение Италии

Сицилия объединилась с Королевством Сардиния в 1860 году в результате экспедиции Джузеппе Гарибальди, называемой Экспедиция Тысячи; аннексия была одобрена общенародным референдумом. Королевство Сардиния в 1861 году стало именоваться Королевство Италия, в рамках итальянского национально-освободительное движения Рисорджименто.

Однако, местные бароны по всему острову систематически саботировали все усилия национального правительства в попытке модернизировать традиционную экономику и политическую систему. Например, они сорвали проекты по созданию новых городских советов, новой полиции и либеральной судебной системы. Кроме того, повторные восстания обнажили степень недовольства и среди крестьян.

В 1866 году против Италии восстал Палермо. Город бомбил итальянский флот, отправленный 22 сентября под командой Рафаэле Кадорна. Итальянские солдаты в спешном порядке казнили повстанцев и вновь овладели островом.

Начавшаяся партизанская война (1861–1871) охватила всю южную Италию и Сицилию, вынудив итальянское правительство пойти на крайне жестокие меры. Мятежи вспыхивали стихийно, и правительство считало их «разбоем» («Brigantaggio»). Находясь в военном положении в течение нескольких лет, Сицилия (и южная Италия) стала объектом суровых репрессий со стороны итальянской армии — тысячи людей были казнены, десятки тысяч взяты в плен, многие деревни были сожжены, а жители изгнаны.

Эмиграция

Сицилийская экономика не была готова к объединению, в частности, гонка с северной промышленностью сделала невозможной индустриализацию на юге. Народные массы страдали от новых налогов и, в особенности, от тяжелой воинской повинности нового королевства. Это привело к беспрецедентной волне эмиграции.

Нежелание сицилийских мужчин разрешить женщинам оплачиваемую работу означало, что женщины обычно находились дома; их уединение часто увеличивалось во время траура. Несмотря на эти ограничения, женщины играли важную роль в обеспечивании своих семей — они выбирали жён для своих сыновей и помогали мужьям работать в поле.

В 1894 году трудовая агитация радикального левого крыла Fasci Siciliani (Сицилийской Рабочей Лиги) вновь привела к введению военного положения.

Мафия

Мафия стала существенной частью социальной структуры в конце 19 века, вследствие неспособности итальянского государства навязать свои законы и объявить монополию на насилие в периферийных регионах. Упадок феодального строя позволил появиться новому классу жестоких крестьянских предпринимателей, наживавшихся на продаже баронских, церковных и общинных земель и создавших обширную клиентуру. Правительство было вынуждено пойти на компромисс с этими «буржуазными мафиози», которые использовали силу, чтобы продвинуть выгодные им законы, манипулируя традиционным феодальным языком, и выступали как посредники между обществом и государством.

Начало 20 века и фашистский период

Пренебрежительное отношение правительства в конце 19 века в конечном итоге привело к созданию сети преступных организаций, под общим названием «La Cosa Nostra», или мафия. The Сицилийская мафия во время фашистского режима боролась против правительства Муссолини, который отправил на остров префекта Чезаре Мори. Постепенно, мафия смогла распространить своё влияние на весь остров (а многие эмигрировали в другие страны, в частности в Соединённые Штаты). Когда Муссолини пришёл к власти в 1920-х, он начал применять ожесточённые меры в отношении организованной преступности, но она быстро оправилась после Сицилийской операции в июле 1943 года, когда союзники освободили отбывавших срок мафиозных главарей, ошибочно считая их политическими заключёнными.

Коза Ностра остаётся тайной криминальной организацией со сложной иерархической структурой, использующей в качестве главного инструмента насилие. Семья казнит своих членов, нарушивших правила а также посторонних, которые угрожают ей или отказываются с ней сотрудничать. В 1984 году итальянское правительство инициировало анти-мафиозную политику, дабы ликвидировать эту организацию и арестовать её лидеров.

Хотя Сицилия и пала под натиском союзной армии в ходе непродолжительной борьбы, немецким и итальянским частям удалось отступить в глубь материка без особых потерь. Сицилия стала базой союзников для дальнейшего продвижения на север Италии. Кроме того, она стала учебным полигоном для другой широкомасштабной десантной операции - высадкой в Нормандии.

Послевоенное время

После политической агитации, Сицилия стала автономной областью в 1946 году, согласно новой итальянской конституции,со своим парламентом и избранным президентом.

Латифундии (крупные феодальные сельскохозяйственные поместья)были упразднены земельной реформой и преобразованы в небольшие фермы в 1950-1962 годах, под эгидой Cassa per il Mezzogiorno (открытого итальянским правительством Фонда Юга).

Сицилия всколыхнула весь мир в 1992 году, когда убийство двух анти-мафиозных магистратов, Джованни Фальконе и Паоло Борселлино перевернуло итальянскую политическую жизнь.

В 21 веке Сицилия и окрестные островки стали перевалочным пунктом для нелегальных иммигрантов и контрабандистов.

Список литературы

• Atkinson, Rick. The Day of Battle: The War in Sicily and Italy, 1943-1944 (2007)
• Blok Anton. The Mafia of a Sicilian Village 1860-1960: A Study of Violent Peasant Entrepreneurs (1988)
• Correnti, Santi. A Short History of Sicily, (2002) Les Éditions Musae, ISBN 2-922621-00-6
• Dickie, John. Cosa Nostra: A History of the Sicilian Mafia (2004), synthesis of Italian scholarship
• Epstein, S. R. "Cities, Regions and the Late Medieval Crisis: Sicily and Tuscany Compared," Past & Present, Feb 1991, Issue 130, pp 3–50, advanced social history
• Epstein, Stephan R. [books.google.com/books?id=gug3ruk02FIC Island for Itself: Economic Development and Social Change in Late Medieval Sicily] (1992). ISBN 978-0521385183 pp, covers 1300 to 1699
• Finley, M. I. and Dennis Mack Smith. History of Sicily (3 Vols. 1961)
  • Finley, M. I., Denis Mack Smith and Christopher Duggan, A History of Sicily (abridged one-volume version 1987)
• Gabaccia, Donna R. "Migration and Peasant Militance: Western Sicily, 1880-1910," Social Science History, Spring 1984, Vol. 8 Issue 1, pp 67–80 [www.jstor.org/pss/1170981 in JSTOR]
• Gabaccia, Donna. Militants & Migrants: Rural Sicilians Become American Workers (1988) 239p; covers 1860 to 20th century
• Matthew, Donald. The Norman Kingdom of Sicily, ISBN 0-521-26911-3
• Norwich, John Julius. The Normans in Sicily, (1992) ISBN 0-14-015212-1
• Piccolo, Salvatore. Ancient Stones: The Prehistoric Dolmens of Sicily, (2013). Abingdon: Brazen Head Publishing, ISBN 978-0-9565106-2-4.
• Powell, James M. The Crusades, the Kingdom of Sicily, and the Mediterranean (Burlington, VT: Ashgate Publishing Company. (2007). 300pp. ISBN 978-0-7546-5917-4
• Ramm, Agatha. "The Risorgimento in Sicily: Recent Literature," English Historical Review (1972) 87#345 pp. 795-811 [www.jstor.org/stable/562204 in JSTOR]
• Reeder, Linda. [books.google.com/books?id=AKWxoKwIfT4C Widows in White: Migration and the Transformation of Rural Italian Women, Sicily, 1880-1920]. (2003), 322pp ISBN 0-8020-8525-3
• Riall, Lucy. Sicily and the Unification of Italy: Liberal Policy & Local Power, 1859-1866 (1998), 252pp
• Runciman, Steven. The Sicilian Vespers, Cambridge University Press, (2000) ISBN 0-521-43774-1
• Schneider, Jane. Culture and Political Economy in Western Sicily (1976)
• Schneider, Jane C. and Peter Schneider. Festival of the Poor: Fertility Decline and the Ideology of Class (1996)
• Smith, Denis Mack. Medieval Sicily, 800–1713 (1968)
• Williams, Isobel. Allies and Italians under Occupation: Sicily and Southern Italy, 1943-45 (Palgrave Macmillan, 2013). xiv + 308 pp. [www.h-net.org/reviews/showrev.php?id=43968 online review]
• Santagati, Luigi. Storia dei Bizantini di Sicilia, Edizioni Lussografica 2012, ISBN 978-88-8243-201-0

Ссылки

• [www.livius.org/sh-si/sicily/sicily.html Livius.org: History of Greek Sicily]

Отрывок, характеризующий История Сицилии

– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.