История Твери

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Тверь имеет богатую историю, восходящую к середине XII века.





Название

Об этимологии названия города существует несколько версий, основные из них — финно-угорская и славянская. Согласно одной из них, его нарекли в честь реки Тверцы, а Тверца в свою очередь является производным от финского слова tiort ‘быстрый’. По другой версии, имя города произошло от славянского «твердь» ‘крепость’. Первоначально название города выглядело как Тьхвѣрь[1]. Наличие на территории бывших Тверского и Олонецкого уездов местного названия реки и озера Тихвера дает специалистам-этимологам основание сблизить слово Тверь с прибалтийско-финским, дославянским топонимом Tihvera. Помимо этого, название города Твери связывают с польским словом twierdza ‘крепость’ и литовским tvora ‘ограда’.

В связи с этимологией города тверским историком и археологом П. Д. Малыгиным высказана ещё одна версия происхождения города. Он обращает внимание на то, что не совсем логично называть город, расположенный на берегах Тьмаки и Волги по имени реки, расположенной выше по течению. В то же время, в Писцовой книге Твери 1626 г. на Загородском посаде упоминается некое «глинное городище», которое, вероятно, располагалось напротив устья р. Тверцы. Потом это название было перенесено на поставленный в устье р. Тьмаки укреплённый город. Автор обращает внимание, что место предполагаемого «глинного городища» археологически не изучено, что не позволяет на данный момент проверить это предположение[2].

Средние века

XII век: основание и становление города

По археологическим данным, поселение на мысу при впадении Тьмаки в Волгу существовало уже в IX−X веках.

В. С. Борзаковский и В. И. Колосов считали, что Тверь была основана новгородцами в устье Тверцы и левом берегу Волги изначально как торговое поселение, которое, вследствие своего выгодного в торговом отношении положения стало богатеть. В конце XII в. это поселение было укреплено владимиро-суздальскими князьями (данная местность входила в Ростово-Суздальской земли уже с начала XII века[3]), так что в начале XIII в. Тверь являлась владимиро-суздальской крепостью на новгородско-суздальской границе, причём город был перенесён на правый берег.

Первое косвенное упоминание о Твери содержится в уставной грамоте новгородского князя Всеволода Мстиславича, относящейся к 1135 или 1139 году и содержащей в себе постановления относительно взимания пошлин с «тверских гостей»[4]. Официально годом основания города считается 1135 год.

В. А. Кучкин столь раннюю дату основания города отвергает. Анализируя ход суздальско-новгородской войны 1134—1135 гг., он утверждает, что эта война показала полную незащищённость суздальских владений на западе, где укреплённых поселений не было. Княживший в Суздале Юрий Долгорукий приступил тогда к строительству на Верхней Волге ряда городов; первым из них стал Кснятин (Константин), основанный в 1135 году или чуть позже[5].

В начале 1149 года ситуация на Верхней Волге была уже другой. В это время великий князь киевский Изяслав Мстиславич, действуя в союзе с Ростиславом Смоленским и новгородцами, совершил поход против Юрия Долгорукого. Союзники взяли было шесть суздальских городов на Волге (Мологу, Угличе поле, Кснятин и три неназванных города выше Кснятина, предположительно — Дубну, Шошу и Тверь), но ушли восвояси из-за начавшейся распутицы. Таким образом, время основания Твери падает, по В. А. Кучкину, на промежуток между 1135 и 1149 годом; в письменных же источниках (нелетописного характера) Тверь впервые упоминается в начале 1160-х годов (в «Сказании о Владимирской иконе Божьей матери»)[3]. Впрочем, археологические изыскания пока не выявили наличия датируемых концом XII или первой третью XIII века укреплений на поселении, располагавшемся на мысу в месте впадения Тьмаки в Волгу.

В литературе раньше фигурировала ещё одна дата основания Твери: историк XVIII века В. Н. Татищев утверждал, что она основана в 1181 году[6].

XIII век: расцвет Твери

В летописях Тверь впервые упомянута под 1208−1209 годом. Берестяные грамоты, найденные 26 марта 1983 и 23 августа 1985 года на территории Тверского кремля, датируются концом XII — началом XIII веков.

После смерти в 1212 году великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо произошёл распад Владимиро-Суздальского княжества на уделы. Тверь вошла в состав Переяславского княжества — удела Ярослава Всеволодовича[7]. В 1238 году город был разорён монголо-татарами, однако быстро оправился от разгрома.

Воскресенская летопись утверждает, что восстановлением Твери после Батыева разорения руководил сам князь Ярослав Всеволодович, который занял в 1238 году владимирский стол (территория отчины Ярослава — Переяславского княжества — вновь влилась в состав Владимирского великого княжества[8]). В исторической литературе существует гипотеза, что Тверь первоначально располагалась на левом берегу Волги при устье Тверцы и после разорения 1238 года была перенесена на правый берег в устье реки Тьмаки.

После смерти Ярослава Всеволодовича в Каракоруме (1246 г.) произошёл новый раздел территории Владимирского великого княжества. Новый великий князь Святослав Всеволодович в 1247 году выделил, в соответствии с завещанием умершего уделы своим племянникам — семерым сыновьям Ярослава. При этом Александр Ярославич Невский получил Тверь, а Ярослав Ярославич — Переславль; таким образом, Тверь впервые стала стала столицей отдельного Тверского княжества. Намечая выделить в удел старшему сыну этот окраинный город, Ярослав Всеволодович, видимо, учитывал, что тверские земли граничили с Новгородской землёй, где тогда княжил Александр[9].

В 1252 году Александр стал великим князем владимирским, после чего осуществил насильственный обмен: Переяславль взял себе, а своё отчинное Тверское княжество отдал брату Ярославу Ярославичу — родоначальнику тверской княжеской династии[9].

Историческим ядром древней Твери был Тверской Кремль. Географическое положение Твери на важном торговом пути, связывавшем Новгород с северо-восточной Русью, и сравнительная удалённость от Орды способствовали притоку в край населения из других русских земель. Город быстро рос. В 1265 году Тверь стала центром епархии. Росту города не смогли помешать даже опустошительные пожары 1276 и 1282 годов, типичные для деревянных древнерусских городов.

Рост города объясняется прежде всего тем, что изменилась политическая роль Твери. В 1264 году тверской князь Ярослав стал великим князем владимирским, однако остался жить в Твери. При преемнике Ярослава его сыне князе Михаиле Ярославиче в Твери впервые на Руси после 50-летнего перерыва возобновились летописание и каменное строительство. Построены каменная Трёхглавая Успенская церковь в Отроче монастыре и Спасо-Преображенский собор. Наряду с кремлём росли посады тверские, заселённые главным образом ремесленниками.

Свидетельством возросшей мощи Твери стал тот факт, что в 1293 году монголо-татарский полководец Дюдень не решился штурмовать город.

XIV век: противостояние с Москвой и борьба с Ордой

Переход владимирского великокняжеского стола в 1305 году к Михаилу Ярославичу Тверскому свидетельствовал о том, что к тому времени Тверь стала столицей самого могущественного княжества в Северо-Восточной Руси. Тверские князья, ведя борьбу с Ордой и за великое княжение Владимирское, неустанно укрепляли город. В конце XIII — первой трети XIV века Тверь была крупнейшим центром национально-освободительной борьбы русского народа против ордынского ига.

Антиордынская политика тверских князей способствовала росту политического авторитета Твери. Жители Твери одними из первых поднялись на вооружённую борьбу против Орды: в 1317 году они разбили войско татарского военачальника Кавгадыя и московского князя Юрия в битве у деревни Бартенево (Бортеневская битва). В 1323—1325 годах сооружена каменная церковь Фёдора в устье Тьмаки. В 1320 княжна Анна женила своего старшего сына Дмитрия на Марии, дочери великого князя литовского Гедимина. С этого времени установились связи Твери с Литвой, которые не прекращались вплоть до 1485 года.

В Твери созданы выдающиеся произведения древнерусской литературы: «Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском» игумена Александра, «Слово похвальное тверскому князю Борису Александровичу» инока Фомы, «Повесть о Михаиле Александровиче» и др. В Твери сложилась своя оригинальная художественная школа: развивались зодчество, иконописание, переписка книг, ювелирное и декоративно-прикладное искусство, в Твери чеканилась своя монета. Тверские купцы торговали в Смоленске, Киеве, Витебске, Дорогобуже, Вязьме, Полоцке, Вильне и др. На территории Затьмацкого посада находился татарский гостиный двор. Высокого уровня развития достигло тверское ремесло, особенно обработка металлов (в XIV веке замки тверской работы продавались в Чехии).

В 1327 году в Твери вспыхнуло мощное антиордынское восстание, первое массовое на Руси. С помощью московского князя Ивана Калиты оно было жестоко подавлено, Тверь разорена. Этот разгром явился началом упадка политического влияния Твери.

В XIV веке в обстановке непрекращающейся борьбы с Москвой тверские князья продолжали укреплять город, в 1372 году вырыт ров и насыпан вал от Волги до Тьмаки (в 1375 году московский князь Дмитрий Иванович (Донской) с большим войском не смог взять Тверь). Большие строительные работы велись в Твери в 1387, 1395, 1413 и 1446—1447 годах (как правило они были связаны с обострением политической обстановки и угрозой со стороны Москвы). Выступая с конца XIII века активным противником Орды, Тверь вплоть до второй половины XV века подвергалась неоднократным ударам монголо-татар и Москвы.

В этой борьбе Тверь постепенно утрачивала первенствующее положение среди древних княжеств в Северо-Восточной Руси. Роль объединителя русских земель закрепилась за Москвой. Напряжённая борьба подрывала силы Твери, однако и в XIV—XV веках она оставалась крупным торгово-ремесленным и культурным центром, одним из наиболее развитых русских городов.

XV век

В первой половине XV века при Борисе Александровиче Тверь пережила последний взлёт своего могущества как центр самостоятельного княжества. Развернулось обширное строительство. В кремле сооружены каменный княжеский дворец, второй по времени после Боголюбского в Северо-Восточной Руси, каменная соборная колокольня (1407), каменные церкви Ивана Милостивого (1420), Бориса и Глеба (1438), Михаила-Архангела (1455); каменные храмы в Фёдоровском и Желтиковом монастырях.

Экономический подъём города сопровождался обширными экономическими связями и дипломатической активностью (путешествие Афанасия Никитина, участие посла тверского князя Фомы во Флорентийском соборе).

Неудачный военно-политический альянс тверских правителей с Великим княжеством Литовским и Новгородской республикой против Московского княжества привел к трагическим событиям. В 1485 году после трехдневной осады войска Ивана III заняли Тверь, князь Михаил Борисович бежал в дружественную Литву. Тверское княжество прекратило самостоятельное политическое существование и вошло в состав складывавшегося Русского централизованного государства.

XVI век

В XVI веке в Твери, в Отроч-монастыре в заключении пребывали два известных религиозных и общественных деятеля. В 1531—1551 году здесь содержался Максим Грек, а в 1568 году в тверской монастырь был сослан московский митрополит Филипп, попавший по навету в опалу у Ивана Грозного. Годом позже царь проезжал через Тверь по дороге в Великий Новгород, и, остановившись в городе, просил у узника благословения и возвращения на престол, в чём Филипп Ивану Грозному отказал. После этого, согласно житию святителя Филиппа[10], Малюта Скуратов задушил узника подушкой. Несмотря на неоспариваемый факт гибели митрополита Филиппа в Отроч-монастыре в этот период, прямые исторические свидетельства об этом событии отсутствуют. В 1569 году Тверь была разорена войском Ивана Грозного. В XVI веке была построена старейшая из сохранившихся до нашего времени церквей города — Троицкая церковь за Тьмакой, известная как «Белая Троица».

XVII век

В 1612 году Тверь была полностью разорена польско-литовскими войсками. В 1629 году в городе было 11 заброшенных церквей и монастырей и 1450 пустых домов. Если в начале века в городе было около 10 000 человек, то в 1626 году город почти полностью опустел, а к 1685 году в нём было около 4 500 жителей[11]. Восстановление города шло медленно, только к концу века город восстановил свой ремесленный и торговый потенциал. Во второй половине XVII века в кремле был построен комплекс Архиерейского двора, каменная Владимирская башня кремля, Гостиный двор с торговыми рядами, перестроен Спасо-Преображенский собор.

Новое время

XVIII век

В XVIII столетии, после основания Петербурга, когда Тверь стала важным торговым центром на пути между двумя столицами. В 1701 году по приказу Петра I в Твери был построен наплавной мост на плотах, который просуществовал до 1900 года. При Петре I в Твери были построены новые деревоземляные бастионы на месте старых деревянных стен кремля. К 1709 году было завершено строительство Вышневолоцкой водной системы, соединившей Волгу с Балтийским морем.

В XVIII веке Тверь бурно развивалась, в городе были сооружены Церковь Вознесения, Воскресенская церковь в Заволжье, современная Успенская церковь в Отроч-монастыре, Екатеринская церковь в Затверечье, а также множество гражданских построек, многие из которых сохранились до наших дней. Старейшей из них принято считать дом купца Арефьева в Заволжье, в котором сейчас расположен музей тверского быта.

В 1763 году сильнейший пожар уничтожил центральную часть Твери, а десятью годами позже выгорела уже Заволжская сторона. По повелению Екатерины II была создана целая «архитекторская команда» под руководством П. Р. Никитина, в которую так же входили архитекторы М. Ф. Казаков, А. В. Квасов, В. С. Обухов, целью которой было перестроить центр Твери в камне согласно регулярной планировке. На территории кремля и соседнего Загородского посада возвели Путевой дворец, ансамбли Восьмиугольной площади, набережной реки Волги, Вознесенской и других центральных улиц. Главными особенностями этой планировки стали длинная осевая Миллионная улица (ныне Советская), названная так, поскольку на строительство каменных домов в центре города был отпущен миллион рублей из царской казны; а также «версальский трезубец», трёхлучевая композиция улиц, сходящихся в одной точке, созданная по образцу аналогичного градостроительного приёма в Петербурге.

В 17641766 годах была возведена главная достопримечательность Твери — Путевой дворец императрицы Екатерины. Дворец был построен в стиле классицизм с элементами барокко по проекту М. Ф. Казаков, в это же время между Путевым дворцом и Волгой был разбит городской сад. Дворец предназначался для отдыха членов императорской семьи по пути из Петербурга в Москву, откуда и получил своё название. В 70-х годах XVIII века были перестроены районы Заволжья, Затверечья и Затьмачья.

В конце века Тверь стала крупным производственным городом. Множество мелких предприятий поставляло в другие города пряжу, полотна, масло, свечи, воск, кожи и многие другие товары.

XIX век

В 1809 году в Твери был создан Комитет по благоустройству города, в котором работал известный столичный архитектор К. И. Росси. По его проектам были построены Христорождественский собор, жилые дома на набережной и в центре города (в общей сложности 30 зданий). Им же был перестроен Путевой дворец. В это время здесь жила сестра Александра I, Екатерина Павловна, бывшая замужем за тверским губернатором, которая превратила дворец в один из центров светской жизни страны и модный литературный салон, где собиралось высшее общество Твери и куда приезжали многие выдающиеся люди из Москвы и Петербурга. Н. М. Карамзин читал здесь императору Александру отрывки из своей «Истории»[12]. Во дворце принимали персидского принца Хозрев-Мирзу, приехавшего извиняться за убийство А. С. Грибоедова, встречали прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Дополнительные покои для себя и своей семьи обустроил в Тверском дворце Александр II[12].

Во второй четверти XIX века по проектам архитектора И. Ф. Львова были возведены Вознесенская церковь, дом Дворянского собрания (сейчас Дом офицеров), ансамбль административных зданий на Восьмиугольной (Ленина) площади и другие гражданские здания. В 1839 году в городе начали выходить «Тверские губернские ведомости». В 1860-х годах были открыты публичная библиотека и музей (сегодня Тверской объединенный историко-архитектурный и литературный музей).

В 1851 году началось движение по Николаевской железной дороге, соединившей Тверь с Санкт-Петербургом и Москвой. Во второй половине XIX века в Твери открываются пароходное общество, ткацкая мануфактура, мануфактура бумажных изделий, механический завод по изготовлению деталей к текстильным машинам, лесопильные заводы и другие предприятия. Только за 1850—1860 годы в городе Твери возникли три текстильные фабрики. В это же время в Твери были открыты различные училища и школы: духовная семинария, Тверская женская учительская школа, епархиальное женское училище, женское коммерческое училище и другие. В 1860 году должность тверского вице-губернатора занял известный писатель Салтыков-Щедрин. Во второй половине XIX века в городе строятся гостиницы, культовые учреждения, казармы для рабочих и дома для служащих Морозовской и Рождественской мануфактур, а также Народный театр, почта, банк. В 1893 году в городе установили первые телефоны, а в 1898 году была сооружена междугородная телефонная станция. В 1895 году на улицах города появился первый автомобиль. В 1900 году в городе наконец был возведён постоянный мост через Волгу по проекту чешского инженера Л. Машека[13].

Новейшая история

XX век

В 1901 году в Твери был пущен электрический трамвай и начато освещение улиц, в 1904 году открылся кинематограф[14], в 1910 году в Тверь прилетел впервые самолёт.

С 1902 года началась революционная деятельность в Твери, создается Тверской комитет РСДРП.

В 1916 году М. А. Бонч-Бруевич изготовил в Твери первую отечественную радиолампу. Во время первой мировой войны в Тверь были эвакуированы из Риги Русско-Балтийский вагоностроительный завод и авиапарк. После февральской революции 1917 года в Твери был организован Временный исполком общественных организаций, проработавший до октября 1917 года.

Во время гражданской войны и до её окончания были остановлены многие предприятия, что отрицательно повлияло на экономическое развитие города. Тем не менее, сразу после окончания войны, она стала быстро восстанавливаться. Широкое распространение в Твери получило ударничество, коммунистические субботники К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4491 день].

С 1919 года в Твери были переименованы все центральные улицы и площади, началась борьба с церковью и изъятие церковных ценностей. В 20-30-х годах были закрыты и разрушены десятки церквей, которые являлись памятниками архитектуры 17-19 веков.

20 ноября 1931 года Тверь была переименована в Калинин в честь уроженца Тверской губернии М. И. Калинина.

В 30-х годах XX века в ходе борьбы с религией были снесены десятки церквей, памятников архитектуры XVII—XIX веков. В частности, в 1935 году был взорван кафедральный Спасо-Преображенский собор.

14 октября 1941 года город был захвачен частями 27-го армейского и 41-го моторизованного корпусов 3-й танковой группы группы армий «Центр». В ходе Калининской оборонительной операции, дальнейшее продвижение противника было задержано, а на северо-западном направлении (в тыл Северо-Западному фронту) было остановлено совсем, особую роль при этом сыграла 8-я танковая бригада. Около двух месяцев город находился под немецкой оккупацией. 6 декабря, в ходе Калининской наступательной операции, Калининский фронт перешел в контрнаступление и уже 16 декабря, город Калинин был освобождён частями 29-й и 31-й армий Калининского фронта. Потери Красной Армии составили более 20000 человек убитыми. В ходе оккупации и тяжелых боёв город серьёзно пострадал, было разрушено более половины жилых домов, около семидесяти предприятий.

После Великой Отечественной войны, в 1950-х годах в городе были построены драматический театр, Дворец культуры, библиотека имени М. Горького, второй мост. В качестве пролётов этого моста были использованы разобранные элементы моста лейтенанта Шмидта из Ленинграда.

Во второй половине XX века в Калинине были открыты завод электроаппаратуры, комбинат химического волокна («Химволокно»), завод силикатного кирпича («Тверской комбинат строительных материалов N 2»), полиграфический комбинат детской литературы, шелкоткацкая фабрика, мясокомбинат, фармацевтическая фабрика, завод стеклопластиков и стекловолокна и другие. Калинин стал не только крупным промышленным городом, но и важным транспортным узлом. В 1961 году здесь были открыты речной порт, окружная автострада, соединившая автодороги на Москву, Ленинград, Ржев, Волоколамск.

4 февраля 1971 года город награждён орденом Трудового Красного Знамени за успехи в выполнении пятилетнего плана по развитию промышленного производства.

17 июля 1990 года на основании указа Президиума Верховного Совета РСФСР городу возвращены его историческое имя и герб.

В 1991 году утвержден седьмой по счёту, действующий до настоящего времени Генеральный план города[15].

XXI век

4 ноября 2011 года Твери было присвоено звание Города Воинской Славы

См. также

Напишите отзыв о статье "История Твери"

Примечания

  1. Богданов С. В.  [russianchange.narod.ru/num/tfer.html Названия Тверь и Тверца в письменных источниках]
  2. Малыгин П.Д. Тверь и Новоторжско-Волоцкие земли в XII-XIII вв. // Становление европейского средневекового города. — 1989. — С. 125.
  3. 1 2 Кучкин, 1984, с. 81—82.
  4. Энциклопедический Словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, статья «Тверь»
  5. Кучкин, 1984, с. 80—82.
  6. В. Н. Татищев. «История Государства Российского»
  7. Кучкин, 1984, с. 100.
  8. Кучкин, 1984, с. 113—114.
  9. 1 2 Кучкин, 1984, с. 115—116.
  10. [days.pravoslavie.ru/Life/life6898.htm Святитель Филипп, митрополит Московский + Православный Церковный календарь]
  11. Энциклопедический Словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, статья Тверь
  12. 1 2 [www.novgor.ru/ltver.html Новый город: Тверь — история]
  13. [tver99.narod.ru/tver1.htm Тверь город. карта города]
  14. [www.tverplanet.ru/gorod-tver-istoriya.html Тверь история]
  15. [www.veche.tver.ru/index.shtml?news=9129 Областная ежедневная газета «Вече Твери»]

Литература

  • Кучкин В. А.  Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. — М.: Наука, 1984. — 349 с.

Ссылки

  • [russianchange.narod.ru/num/tfer.html О этимологии названия Твери]
  • www.7travel.ru/regions/History_of_Tver/
  • tver99.narod.ru/


Отрывок, характеризующий История Твери

Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.