История Тулы

Тула — город в России, административный центр Тульской области, городской округ, расположен в 193 километрах южнее Москвы на реке Упе, город-герой. Исторически сложилось так, что Тула была южным форпостом Москвы, на протяжении веков, отражавшим набеги иностранных захватчиков. Издревле оружейное производство было в Туле основным, налагая свой отпечаток на облик и характер города и области.

История Тулы

Древнейший период

Следы пребывания людей верхнего палеолита в пределах современной Тулы не обнаружены, а первые свидетельства о существовании древних жителей в пределах города датируются эпохой мезолита. Данная мезолитическая стоянка была обнаружена на берегу реки Упы в районе современной Новомосковской улицы, где археологами были найдены асиметричные кремневые наконечники, скребки и нуклеусы. Бронзовая эпоха оставила следы поселения человека на ручье Алёшня, близ Тулы, а также в районе совхоза Ново-Медвенский на левом берегу Тулицы.

X—XV века

Тульский край с давних времён был населён славянским племенем вятичей. В конце X века вятичи стали данниками киевских князей, а с 1054 года их земли вошли в состав Черниговского княжества. Впервые Тула упоминается в составленной в Никоновской летописи под 1146 годом, где сообщается, что:

Святослав Ольгович, идее в Рязань, и быв во Мценске и в Туле, и в Дубке, на Дону, и в Ельце, и в Пронске, и придя в Рязань на Оку.

Из этого можно сделать вывод, что к моменту первого упоминания город уже существовал, однако установить хотя бы приблизительную дату основания города невозможно. Вполне вероятно, что возникновение поселения относится к XI—XII векам.

Впрочем, некоторые историки, основываясь на том, что это упоминание является вставкой в текст, сделанной позднейшими летописцами XVI века, не признают достоверным такое свидетельство. Но и они не отрицают существования какого-то поселения на «старом городище», о котором упоминается в писцовых книгах, при впадении в Упу речки Тулицы. Так что вполне возможно, что история Тулы началась ещё в IX—XI веках, когда та была одним из маленьких укрепленных поселений.

Исторически сложившаяся зависимость Тулы от Рязани дает возможность предположить, что основание Тулы было задумано именно удельными рязанскими князьями, которые и поставили дубовый острог, или городище, в месте впадения Тулицы в реку Упу. Произошло это, предположительно, в конце XI или в начале XII века. Поселение было предназначено для воинской стражи, а также для сбора дани с местных вятичей, чьи поселения терялись в густых лесах.

Местонахождения древней Тулы разными учёными определяется по разному. Существует предположение, основанное на народных преданиях, согласно которому древняя Тула находилась на территории острова Городище на р. Упе, где сейчас располагается Оружейный завод, при впадении р. Тулицы в р. Упу, при этом данная версия так и не была подтверждена археологическими раскопками. К тому же данная теория была подвержена критики, исходя из того, что существование древнего города в этой местности было невозможно в связи с крупными половодьями и паводками. Данную критику имело под собой описание Оружейного завода XVIII века, исходя из которого на данной территории в 1708 году стояла водяная мельница, и никаких упоминаний древнего городища в то время не было.

Другая теория, также основанная на легенде тульских жителей, помещает древний город в трёх километрах вверх от устья Тулицы при впадении в неё реки Комеренки, пересохшей ещё к 1781 году.

Название «Тула», видимо, тесно связано с речкой Тулицей и скорее всего толкуется как «скрытое, недоступное место, затулье, притулье для защиты». Первое Тульское городище находилось на правом берегу Упы, близ устья Тулицы. Со временем заселился и противоположный берег Упы.

В XIII веке северо-восточная часть Черниговского княжества, в которую входила и Тула, была захвачена рязанскими князьями. В период татарского нашествия Тульский край находился на пути продвижения татар к Москве, поэтому он был участником длительной борьбы Московского княжества с татарами. В 1380 году в юго-восточной части современной Тульской области, между реками Доном и Непрядвой, произошла знаменитая Куликовская битва.

Уже в это время московские князья стремились присоединить Тулу к своим владениям, что видно из договора, заключенного в 1382 году между Дмитрием Донским и рязанским князем Олегом. В 1430—1434 Тула являлась владением великого князя Литовского Витовта по договору с рязанским князем Иваном Фёдоровичем. Полное присоединение Тулы к московским владениям произошло при Василии II (1425—1462), и с тех пор её историческое развитие стало связано с Московским княжеством.

XVI век

С XVI века Тула стала иметь большое стратегическое значение, так как располагалась на южной окраине Русского государства, на её степной границе и вблизи нескольких дорог, по которым двигались татары. Желая укрепить эту границу, по велению князя Василия III, в 1509 году в Туле на левом, менее затопляемом берегу Упы, был построен деревянный острог с двойной стеной и боевыми башнями. Он располагался в низкой, неудобной коловине, у поймы реки, но непроходимые болотистые леса затрудняли доступ к острогу и служили его защитой.

Своей северо-восточной стороной крепость была прижата к Упе и её ответвлению — Хомутовскому рукаву. Отсюда, с северо-востока, Туле грозила наибольшая опасность нападения со стороны татарских орд, продвигавшихся вглубь России по Муравскому шляху. Вытянутое вдоль реки полукольцо деревянного города с его главной шестигранной в три боя Крапивенской башней было своей южной стороной обращено к дороге, ведущей в южные степи и с давних пор сохранившей стратегическое и торговое значение. Через укреплённые западные Ильинские и восточные Никитские ворота шли торговые пути в сёла Павшино и Дедилово. По всем этим дорогам во время военной опасности двигались московские войска на юг для отражения татарских полчищ. В число укреплений деревянного острога входили ещё Никольские и Ивановские дороги, которые вели к переправам через Упу, и, кроме того, четырнадцать глухих башен. Проездные башни были вооружены пищалями и постоянно были наготове.

Но всё же деревянная крепость не могла быть надежной опорой от частых набегов татар. Спустя некоторое время, в 1514 году внутри дубовой крепости началось строительство каменной крепости, законченной в 1520 году. Новая крепость возвышалась в глубине острога, близ реки. В отличие от округлых очертаний дубовой крепости, Тульский кремль имел форму правильного четырёхугольника. Его южные Одоевские ворота находились против поездной Крапивенской башни острога, а Пятницкие лежали против западных Ильинских ворот. На многочисленные башни рубленной крепости ориентировались, в большинстве своём, и остальные кремлёвские башни и ворота. Таким образом устанавливалась взаимосвязь между двумя важнейшими крепостными сооружениями острога — кремлём и деревянным городом, что легло в основу начинавшегося формирования города. Каменный кремль стал преграждать путь к Москве, принимая на себя набеги татар.

Кремль стал центром Тулы, несмотря на несколько сдвинутое к северо-западной стороне деревянного острога местоположения. К стенам кремля от всех проездных башен и проходных ворот дубового города тянулись улицы и дороги. Вблизи кремля располагались площади и городские строения. В самом кремле соорудили Успенский собор, были построены дома воевод и протопопа. Здесь же находились «осадные дворы», куда в тревожное время скрывалось окрестное население, и клети-избы, в которых трудились ремесленники. Среди застроенного кремля образовалась одна из первых улиц Тулы — Большая Кремлёвская. Она пересекала кремль с востока на запад, от Ивановских к Пятницким воротам, а за стенами кремля, через Ильинские ворота, вливалась в дорогу на Павшино.

На перекрёстке двух дорог, одна из которых проходила поперёк кремля, а другая вела от Крапивенской проездной башни, огибая стены кремля, через Красные (Никольские) ворота к Упе, образовалась Торговая площадь города. Она вмещала несколько сот небольших лавок, амбаров и шалашей.

В 1552 году Тульский кремль выдержал тяжёлую осаду крымского хана Девлета I Гирея, который подвел к Туле свою тридцатитысячную армию. Жители города отражали атаку крымского войска до подхода войск Ивана Грозного. В течение XVI века Тула очень сильно страдала он постоянных набегов татар. Один из летописцев так описывал набег 1596 года:

Воеваху те места и разоряху и многих людей побиша и сёла и деревни многие пожогша, дворян и детей боярских с жёнами и детьми и многих православных крестьян в полон поимша и сведоша; а полону многое множество, яко и старые люди не помнят такой войны от поганых.

Для предотвращения постоянной угрозы нападения Русское правительство с середины XVI века занялось созданием оборонительного рубежа — засечной черты. Первоначально «засеки» являлись естественными природными преградами — лесными пограничными заграждениями с «засечными», то есть поваленными деревьями в тех местах, где проходили через лес дороги. Постепенно они стали укрепляться валами и рвами. Строились деревянные остроги и земляные бастионы. В XVII веке пересекавшая Тульский край засечная черта, которая тянулась с юга Калужской до севера Рязанской области, представляла собой грандиозную укреплённую линию, охранявшуюся особыми «засечными головами» и «засечными сторожами». Черта считалась заповедной, и в неположенных местах через неё запрещался проход и проезд. В связи с тем что Тула входила в самом центре этой засечной черты, то вместе со всей южной окраиной брала на себя все опасности вторжения.

В восточной части острога, рядом с кремлём, в честь защиты города от осады Девлета I Гирея, в 1553 году был построен Предтеченский монастырь. Он, так же как и кремль, находился в глубине острога, близ Упы. Так же в это время начинается строительство различных деревянных церквей вокруг и внутри кремля. По данным писцовой книги 1587—1589 годов, в Туле, кроме Успенского собора и Воскресенской церкви на старом городище, было ещё шесть церквей. Из них Пятницкая, Спасская и Никитская находились вблизи одноимённых башен и ворот кремля, располагаясь с трёх его сторон. Другие церкви: Флора и Лавра, Илии Пророка и Георгия на Ржавце были построены в слободах, которые начали зарождаться в эти годы у стен деревянного острога, в наиболее безопасной западной его стороне. Слободы стали возникать и на правом берегу Упы. Там обосновались тридцать казённых кузнецов, которые в 1595 году получают право самостоятельно заселять Заречье.

Так как население Тулы быстро возрастало, то люди были вынуждены селиться в юго-восточной стороне города, которая была наиболее подвержена опасности нападения. Выселки, которые разместились между Крапивенскими и Никитскими воротами, были ограждены земляным валом и назывались «земленым валом». Помимо этого, Тула с востока была укреплена сторожевыми поселениями стрельцов, казаков и пушкарей.

XVII век

В XVII веке Тула стала свидетельницей интервенции в России. В 1605 году её захватил Лжедмитрий и ожидал здесь падения Москвы. В 1607 году Тулу захватили крестьянские повстанцы под предводительством Болотникова. Только спустя четыре месяца царским войскам, под предводительством Василия Шуйского, удалось сломить сопротивление, запрудив Упу и затопив кремль (см. осада Тулы). События Смутного времени опустошили и разорили город.

С присоединением левобережной Украины Тула теряет положение крепостного города, так как пограничная черта Русского государства отходит далеко на юг. Но её расположение на пересечение больших и важных в торговом отношении дорого способствует тому, что Тула приобретает характер торгово-промышленного города. Военный состав города постепенно сменился торгово-посадским населением и ремесленниками. В Туле начинает развиваться кузнечное ремесло, а наличие большого количества железной руды способствует и развитию железного производства. В это же время заменяются каменными прежние дубовые стены Предтеченского монастыря, вместо ветхих деревянных церквей появились новые каменные храмы: Казанская (1646) с первой в городе колокольней, украшенной башенными часами, трёхшатровая церковь Похвалы Пресвятой Богородицы в Предтеченском монастыре (вторая половина XVII века), Благовещенская (1692) и другие.

Наиболее крупным строением того времени является Успенский монастырь, построенный в южной, мало застроенной части старого города. Между монастырём и кремлёвской стеной образовалась новая площадь, которая быстро заполнилась лавками и рядами, вытесненными со старой Торговой площади. В это время город быстро разрастался. К концу XVII века значительно разрослось Заречье, где к Кузнецкой и Ямской слободам прибавилась новая — Гончарная слобода. В 1696 году, по настоянию оружейников, из Кузнецкой слободы были выведены посадские люди. Они разместились на юге города, рядом с земляным городом, в самостоятельной Петровской слободе. За Петровской следовали уже существовавшие Николо-Ржавская, Павшинская и Флоровская слободы, которые вместе с Земляным валом примыкали с юго-запада к деревянному острогу.

Слободы застраивались и расширялись в основном вдоль больших дорог: Петровская слобода занимала западную сторону Крапивенской дороги, а вдоль дороги на Павшино заселялись Фроловская и Павшинская слободы. Таким образом, удлинились лучи городских дорог и, вместе с тем, появилось второе полукольцо предместий, которые повторяли очертания границ деревянного отрога, и тем самым не нарушали сложившийся ещё в XVI веке веерообразный план города. В то же время Заречье формировалась независимо от полукольцевого плана центральной части Тулы. Оно застраивалось преимущественно вдоль большой дороги на Москву, которая позже получила название Миллионная улица (ныне Октябрьская). Эта улица вела из Заречье также и в старый город, соединяясь с ним Красным мостом и Красными (Никольскими) воротами острога. Огибая кремль, она вливалась в южную Крапивенскую дорогу, которая с середины XVII века стала главным путём, соединяющим богатые земли Украины с Москвой.

В связи с потребностью страны в металле и вооружении московские князья, ещё в конце XV веке, обратили внимание на устройство собственной оружейной промышленности. Началом развития казённого оружейного дела в Туле послужил указ царя Фёдора Ивановича, освободивший тульских «самопальных» кузнецов от податей и земских повинностей и обязавший их изготавливать казённое оружие. В XVII веке в Туле уже появляются заводы для изготовления из железной руды чугуна и железа и отливки из них оружия. Первый оружейный завод в Туле был построен русским голландцем Виниусом, разрешение на строительство которого он получил в 1632 году от царя Михаила Фёдоровича. Позже его компаньонами, Петром Марселиусом и Филимоном Акемой, были построены близ Тулы новые заводы, изготовлявшие не только военные, но и хозяйственные металлические изделия.

XVIII век

XVIII век стал новой эпохой в развитии города. Со времени Петра I оружейное производство Тулы перешло в руки местных кузнецов-оружейников и, прежде всего, к предприимчивому и искусному оружейнику Никите Демидовичу Демидову, родоначальнику известных в XVIII веке промышленников. Позже, по приказу Петра I, в Туле строится первая ружейная мануфактура — казённый оружейный завод, послуживший основанием всего оружейного дела в России. Вся жизнь города из старого центра перенеслась на правый берег Упы, где размещалось основное оружейное производство — Кузнецкая и Оружейная слобода. Здесь у реки, на левом берегу, напротив кремля, на месте старого городища в 1712 году был построен казённый Оружейный завод, где сконцентрировалось разбросанное кустарное производство кузнецов-оружейников. Вскоре сама река Упа привлекла к себе интерес Петра I, который решил связать реки Московского бассейна с Азовским морем посредством соединения Оки, Упы и реки Шат, через Иван-озеро с Доном. Тула должна была стать одним из крупнейших центров на этом речном пути. В 1707 году через Тулу прошёл первый караван судов, но водная система не получила распространения и вскоре заглохла. В связи с этим и Упа не приобрела того значения, которое могла бы иметь в качество одного из звеньев в морском плане Петра I.

К началу XVIII века город располагался уже по обеим сторонам Упы, русло которой разделяло Тулу на две основные части — городскую, или посадскую, и Заречье, возле которого находилась присоединённая позже к Туле Чулковская слобода, ставшая третьей городской частью. В это время начинает застраиваться набережная Упы в Заречье. Там появляются дома богатых оружейников и сооружённые на их средства храмы, такие как Николы Зарецкого и Вознесенский. В то же время крепостные сооружения старого города утратили своё былое значение, постепенно стали ветшать и разрушаться. В 1740-х годах были разобраны стены дубовой крепости, а вскоре был срыт и Земляной вал. В городе к этому времени почти не осталось деревянных церквей. Они были заменены выстроенными на купеческие средства каменными храмами, которые резко выделялись на фоне деревянной жилой зоны.

Тула в то время густо разрасталась городскими районами и предместьями.

В XVIII веке Тула стала известна как крупный промышленный центр железного и чугунного производства. Она стала славиться искусством своих мастеров, изготовлявших не только оружие, но и точные измерительные и физические приборы, различные механизмы, художественные металлические изделия. В 1777 году из провинциального города Московской губернии Тула преобразуется сначала в наместничество с рядом уездных городов и самостоятельным гражданским управлением, а в 1797 году становится центром Тульской губернии, оставаясь центром Тульского уезда.

XIX век

В начале XIX века, в разгар войны с Наполеоном, значение Тулы как производственного и оружейного центра возросло ещё больше. Город был основным центром, который обеспечивал снабжение армии оружием. Оружейники усердно работали в течение всей войны 1812 года. Наступление Наполеона на Москву заставило задуматься об эвакуации тульского завода, но Кутузов отменил её, и завод продолжал работать. В сумме за 1812—1814 гг. завод и частные мастерские смогли изготовить в общей сложности почти 600 тыс. ружей. В боевых действиях в ходе войны приняло участие сформированное в губернии Тульское народное ополчение, которое участвовало также и в заграничном походе. Во время последующей Крымской войны, как и во время Отечественной, тульские мастера обеспечивали оружием русскую армию.

В конце XIX — начале XX века в Туле появились крупные предприятия металлургической, металлообрабатывающей, военной и сахарной промышленности, которые вместе с реконструированным в 1870—1873 годах оружейным заводом стояли в одном ряду с крупнейшими промышленными предприятиями России. Одновременно с крупной развивалась и кустарная промышленность — скобяная, самоварная, гармонная, пряничное производство.

В 1861 году произошла отмена крепостного права в России. Это события не могло повлиять на город, в котором множество заводских рабочих являлись подневольными людьми. Больше двух тысяч человек было переписано в мещане и освобождено от обязательного рабского труда на оружейных заводах. Таким образом, в Туле появилось единое городское общество, во главе которого появилась городская дума.

Новые порядки требовали нового подхода к производству, и в 1870—1873 гг. оружейный завод был подвергнут масштабной реконструкции, что позволило объединить производство винтовок в одном месте. До преобразования отдельные части оружия изготавливались в различных местах. Также появилось полностью государственное предприятие, по качеству продукции не уступавшее лучшим из заводов Западной Европы. В века именно здесь началось создание нового изобретения С. И. Мосина — трехлинейной винтовки, под руководством самого её создателя.

Но не только для металлообрабатывающей промышленности Тулы наступил новый век. Начали работать сахарный, медообрабатывающий, патронный завод. Стремительно росло мелкое производство самоварных, скобяных, гармонных мастерских. Экономические связи города простирались дальше, чем прежде, и немало поспособствовала этому линия железной дороги, проложенная через Тулу, и открытие в 1872 году железнодорожных мастерских. К концу XIX века в Туле уже действовали не только обычные, но и специализированные учебные заведения и школы: оружейная, фельдшерская, помимо железнодорожного училища. Эта новая жизнь города осталась запечатленной на страницах великих русских классиков, которые имели возможность наблюдать её своими глазами: Г. И. Успенского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, В. В. Вересаева.

На провинциальной жизни отчетливо сказывалось вступление России на путь империализма. За относительно короткий промежуток времени с 1856 г.по 1897 г. население Тулы составило 114 тысяч человек, то есть увеличилось практически вдвое. Для регулирования финансово-экономической ситуации в городе возникли первые банки: отделения Международного торгового а также Московского учётного банков. Кроме этого, о финансовом росте города свидетельствовал и тот факт, что начали появляться предприятия, созданные с участием западных финансистов: железопрокатный завод, Судаковский металлургический завод, электростанция

XX век

В 1898 году в Туле возникла социал-демократическая группа, в 1901 — комитет РСДРП. Советская власть была установлена 7(20) декабря 1917 года. В годы гражданской войны город был центром вооружения Красной Армии.

В октябре—декабре 1941 года, в течение 45 дней (Тульская операция), Тула находилась почти в полном кольце осады, подвергалась артиллерийскому и миномётному обстрелу и воздушным налётам гитлеровской авиации. Под ударами Красной Армии враг отступил на юг, осада Тулы была снята. Промышленность Тулы, в значительной степени подорванная оккупацией, была восстановлена в максимально короткие сроки.

Высшая степень отличия «Город-герой» с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» присвоена городу Туле в 1976 году за массовый героизм и мужество его защитников, проявленные в борьбе за свободу и независимость Родины в Великой Отечественной войне.

В наши дни Тула относится к числу крупных промышленно-торговых центров. Ведущими отраслями промышленности можно назвать чернометаллургическую (НПО АК «Тулачермет», Косогорский металлургический завод), машиностроительную и металлообрабатывающую (Комбайновый завод, Оружейный завод, Приборостроительный завод, Завод горного и транспортного машиностроения, «Штамп»).

Литература

• Лепёхин А. Н. Великая Отечественная война на территории Тульской области : сборник документов / А. Н. Лепёхин. — Тула, 2014. — 351 с.
• Любомудров А. А. Древняя Тула / А. А. Любомудров. — [Репр.оригинала : Тула : Электропеч. и тип. И. Д. Фортунатова насл., 1908]. — Москва : Книга по Требованию, 2012. — 45 с. — (Книжный Ренессанс)
• Охендушко С. С. Политическая борьба и реорганизация органов власти в Туле в 1917—1918 годах : монография / С. С. Охендушко ; Рос. правовая акад. М-ва юстиции Рос. Федерации, Тул. фил. — Москва : РПА Минюста России, 2013. — 118 с.
• Юркин, Игорь Николаевич. Пётр Железный : Пётр Великий и тульский край : факты, гипотезы, документы / И. Н. Юркин ; Ин-т Петра Великого, Ком. по культуре Санкт-Петербурга, Ин-т культурных программ, Санкт-Петербург. ин-т истории РАН, Фонд им. Д. С. Лихачева. — Санкт-Петербург : Европейский Дом, 2012. — 352 с.
• [www.vidania.ru/citytula.html Портал «Путешествия по Святым местам»]. Автор: Жуковская Д.

Отрывок, характеризующий История Тулы

На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.