История ФК «Манчестер Юнайтед» (1878—1969)

«Манчестер Юнайтед» является английским профессиональным футбольным клубом из Стретфорда, Большой Манчестер. Клуб был основан в 1878 году под названием «Ньютон Хит (Ланкашир энд Йоркшир Рейлуэй)». Первым официальным матчем клуба стала игра первого раунда Кубка Англии в октябре 1886 года. В 1902 году клуб сменил название на «Манчестер Юнайтед», а в 1910 году переехал на стадион «Олд Траффорд», на котором выступает по сей день. Свой первый трофей национального уровня «Манчестер Юнайтед» выиграл в 1908 году, став чемпионом Первого дивизиона. Впоследствии клуб ещё 19 раз становился чемпионом Англии, а также 11 раз выигрывал Кубок Англии и 4 раза — Кубок Футбольной лиги. Кроме того, «Юнайтед» трижды выигрывал Кубок европейских чемпионов.

В данной статье содержится информация об истории клуба с момента его создания до 1969 года, когда команду покинул сэр Мэтт Басби.

Ранние сезоны

Основание клуба и первые сезоны (1878—1889)

История «Манчестер Юнайтед» начинается в 1878 году, когда рабочие вагоностроительного завода Ньютон-Хит (англ. Newton Heath Carriage Works), входящего в состав ланкаширской и йоркширской железной дороги (англ. Lancashire and Yorkshire Railway), запросили разрешение и спонсорскую поддержку у своих работодателей на создание футбольной команды. Разрешение было получено, в результате чего возникла команда «Ньютон Хит Ланкашир энд Йоркшир Рейлуэй» (англ. Newton Heath Lancashire & Yorkshire Railway). Свои матчи команда проводила на поле «Норт Роуд», расположенном неподалёку от вагоностроительного завода в Ньютон-Хит. Состояние футбольного поля было неудовлетворительным, дренаж газона практически не работал. Из-за близости железной дороги стадион часто был окутан густыми облаками пара от проезжающих поездов. На стадионе даже не было места для раздевалки, поэтому игроки переодевались в различных пабах на Олдемской дороге (англ. Oldham Road), например, в пабе «Три короны» (англ. Three Crowns) и в отеле «Ножницы» (англ. Shears Hotel), расположенных в паре сотен ярдов от стадиона.

В первые годы после своего основания «Ньютон Хит» играл не часто, в основном против других железнодорожных команд. Сохранились записи об играх «Ньютон Хит» начиная с сезона 1880/81.

Сезон 1880/81. Товарищеские матчи

Дата	Соперник	Д / В	Счёт	Авторы голов за «Ньютон Хит»
20 ноября 1880	Болтон Уондерерс	В	0:6
4 декабря 1880	Манчестер Аркадианс	В	0:0
22 января 1881	Болтон Уондерерс	Д	0:6
5 февраля 1881	Бутл (резервный состав)	В	2:0	Минчли, Крэмпхорн
15 февраля 1881	Херст	Д	0:1

Сезон 1881/82. Товарищеские матчи

Дата	Соперник	Д / В	Счёт	Авторы голов за «Ньютон Хит»	Зрители
15 октября 1881	Манчестер Аркадианс	Д	3:0	Крэмпхорн, Ригби, Хопвуд
22 октября 1881	Блэкберн Олимпик	В	0:4
12 ноября 1881	Уэст Гортон Сент-Маркс	Д	3:0	Томас (2), Дж. Джонс	3000
21 января 1882	Хотон Грин	Д	4:0	неизвестно
28 января 1882	Хотон Грин	В	1:1	неизвестно
4 марта 1882	Уэст Гортон Сент-Маркс	В	1:2	неизвестно
11 марта 1882	Саутпорт	В	2:1	неизвестно
18 марта 1882	Манчестер Аркадианс	В	3:0	неизвестно

В сезоне 1882/83 «язычники» (англ. the Heathens, под этим прозвищем был известен «Ньютон Хит») сыграли в общей сложности 26 товарищеских матчей.

В сезоне 1883/84 «Ньютон Хит» подал заявку на участие в Кубке Ланкашира. Это был первый сезон, в котором клуб сыграл официальный матч. Команда вылетел из Кубка уже в первом туре, проиграв резервной команде прошлогодних победителей Кубка Англии, «Блэкберн Олимпик», со счётом 7:2.

После этого руководство клуба решило, что кубок графства является слишком сложным турниром для молодой команды, и подало заявку на участие в турнире под названием «Переходящий кубок Манчестера и окрестностей». В сезоне 1884/85 «Ньютон Хит» достиг финала этого кубка с первой попытки. До самого финала команда забивала не менее 3 голов в каждом матче, включая матч первого раунда против «Экклз», который был переигран, так как тренерский штаб «Экклз» опротестовал третий гол, забитый игроками «Ньютон Хит». Однако к финальному матчу команда потеряла форму и уступила клубу «Херст» со счётом 3:0 (впоследствии «Ньютон Хит» выходил в финал Переходящего кубка Манчестера и окрестностей 5 раз, проиграв в нём лишь однажды). В Кубке Ланкашира «Ньютон Хит» смог дойти лишь до второго раунда, после чего команда не участвовала в этом турнире следующие четыре сезона.

В сезоне 1885/86 «Ньютон Хит» выиграл свой первый трофей регионального уровня, став обладателем Кубка Манчестера и окрестностей. В 1886 году клуб принял решение о расширении и повышении своего статуса из «юниорского» в более профессиональный. В клуб перешли известные на всю страну футболисты: Джек Пауэлл, ставший капитаном команды, Джек и Роджер Даути, Том Берк. С повышением статуса клуба повысился также уровень игры и конкуренции, так как в сезоне 1886/87 «Ньютон Хит» впервые в своей истории сыграл в Кубке Англии. В первом раунде Кубка «Ньютон Хит» встречался с «Флитвуд Рейнджерс»; матч завершился вничью со счётом 2:2 к концу основного времени. Судья принял решение о продолжении матча в дополнительное время, но капитан «Ньютон Хит» Джек Пауэлл отказался играть в дополнительное время и матч был прекращён. «Флитвуд» подал протест в Футбольную ассоциацию. Протест был удовлетворён и в следующий раунд прошёл «Флитвуд Рейнджерс». После этого «Ньютон Хит» в знак протеста ушёл в добровольное «изгнание», отказавшись от участия в розыгрышах Кубка Англии до 1889 года.

В сезоне 1887/88 «Ньютон Хит» вновь выиграл Кубок Манчестера и окрестностей. Летом 1888 года «Ньютон Хит» подал заявку на вхождение в Футбольную лигу Англии, но получил отказ. После этого клуб стал одним из членов-основателей альтернативной лиги под названием «Комбинация». Первый сезон «Ньютон Хит» в регулярном чемпионате начался достаточно успешно, но уже в апреле 1889 года Комбинация столкнулась с финансовыми трудностями и была распущена ещё до завершения сезона, хотя на момент роспуска «Ньютон Хит» занимал первое место в турнирной таблице. В этом же сезоне команда выиграла Кубок Манчестера и окрестностей.

Футбольный альянс (1889—1892)

Появлялось всё больше сторонников организации футбольного турнира между клубами разных городов, недостаточно сильных для вхождения в Футбольную лигу Англии. В 1889 году группа из 12 клубов («Бирмингем Сент-Джорджес», «Бутл», «Дарвен», «Гримсби Таун», «Лонг Итон Рейнджерс», «Кру Александра», «Ноттингем Форест», «Ньютон Хит», «Смолл Хит», «Сандерленд Альбион», «Уолсолл Таун Свифтс» и «Уэнсдей») сформировала Футбольный альянс. В первом сезоне существования Футбольного альянса «Ньютон Хит» финишировал на восьмом месте. Также клуб выиграл Кубок Манчестера и окрестностей.

В следующем году «Ньютон Хит» официально отказался от добавления «Ланкашир энд Йоркшир Рейлуэй» в своём названии. Железнодорожная компания перестала спонсировать клуб, но большинство игроков «Ньютон Хит» все ещё составляли работники «Ланкашир энд Йоркшир Рейлуэй».

В сезоне 1890/91 «Ньютон Хит» занял в Футбольном альянсе девятое место.

Сезон 1891/92 стал успешным для «язычников»: они финишировали на втором месте в Футбольном альянсе, проиграв за весь сезон лишь три матча и уступив в итоге первую строчку клубу «Ноттингем Форест».

Первые сезоны в Футбольной лиге

В этом же году произошло расширение Футбольной лиги, которая объединилась с Футбольным альянсом, и стала состоять из двух дивизионов. «Ньютон Хит» и «Ноттингем Форест» были приглашены в Первый дивизион. В сезоне 1892/93 «Ньютон Хит» занял последнее место в турнирной таблице Первого дивизиона Футбольной лиги. Чтобы сохранить место в Первом дивизионе, клубу пришлось играть матч плей-офф против чемпионов Второго дивизиона, клуба «Смолл Хит». Первый матч между командами завершился вничью, а в переигровке сильнее оказался «Ньютон Хит», которому удалось сохранить за собой место в Первом дивизионе.

В 1893 году «Ньютон Хит» переехал на новый стадион «Бэнк Стрит» в Клейтоне, который находился неподалёку от химического завода. Говорили, что когда «Ньютон Хит» проигрывал, завод извергал едкие газы с целью дезорганизации игроков гостевой команды.

В сезоне 1893/94 «Ньютон Хит» вновь завершил чемпионат на последнем 16-м месте и вновь сыграл матч плей-офф, на этот раз с «Ливерпулем». «Ньютон Хит» проиграл и стал первым клубом в истории, вылетевшим во Второй дивизион.

Новое название и первые трофеи

Начиная с сезона 1894/95 «Ньютон Хит» выступал во Втором дивизионе, в котором ему пришлось играть на протяжении последующих 12 сезонов. Сложная финансовая ситуация, с которой столкнулся клуб в начале XX века, оказывала негативное влияние и на игровые результаты команды. В сезоне 1900/1901 «Ньютон Хит» финишировал только на 10-м месте чемпионата, проиграв 16 матчей при 4 ничейных результатах и 14 победах. Продажи билетов сокращались, долги клуба возрастали. Руководство клуба приняло решение организовать благотворительный базар с целью сбора средств для команды. Базар длился четыре дня, и на нём с целью привлечения большего внимания общественности стал присутствовать пёс породы сенбернар, принадлежавший капитану команды Гарри Стаффорду. На спину собаке был привязан ящик для сбора денег. Через несколько дней работы базара псу удалось сбежать, после чего его каким-то образом нашёл местный бизнесмен Джон Генри Дейвис. Собака понравилась дочери Дейвиса, и бизнесмен решил выяснить, кому принадлежит животное. После этого произошла встреча между Дейвисом и владельцем собаки, капитаном «Ньютон Хит» Гарри Стаффордом. Стаффорд убедил Дейвиса вложить деньги в команду. В итоге, они оба вложили в клуб £2000 и спасли команду от банкротства. Джон Генри Дейвис стал президентом клуба, а 28 апреля 1902 года клуб изменил название на «Манчестер Юнайтед» (рассматривались также варианты «Манчестер Селтик» и «Манчестер Сентрал», но был выбран предложенный Луисом Роккой вариант «Манчестер Юнайтед»). Цвет футболок команды также были изменен с зелёного с золотым на красный с белым. Перемены пришли очень вовремя, так как сезон 1901/02 «Ньютон Хит» завершил крайне неудачно, финишировав на 15-месте и набрав лишь 28 очков.

В сезоне 1902/03 клуб играл уже под новым названием «Манчестер Юнайтед». Денежные вложения, а также несколько новых игроков дали команде новый импульс. «Юнайтед» выиграл 15 матчей в чемпионате и занял пятое место, набрав 38 очков.

Сезон 1903/04 команда начала неудачно, и в сентябре 1903 года на пост главного тренера клуба был назначен Эрнест Мангнэлл, харизматичный публицист, умеющий работать с прессой. Его динамичный стиль положительно повлиял на результаты команды. К концу сезона за основной состав сыграло 28 разных игроков. Мангнэлл считал, что на тренировках игроки должны бегать без мяча, чтобы в настоящих матчах, проходивших по субботам, игроки бегали с жаждой им завладеть. В клуб пришли такие игроки как вратарь Гарри Могер и нападающий Чарли Сэгар. В первом сезоне под руководством Мангнэлла «Юнайтед» занял третье место во Втором дивизионе. В сезоне 1904/05 «Юнайтед» установил рекорд, не проигрывая на протяжении 18 матчей подряд после поражения от «Болтона» со счётом 2:0 в сентябре 1904 года. Лишь в феврале 1905 года клуб проиграл «Линкольну» со счётом 3:0. В этом сезоне «Юнайтед» занял третье место, набрав 53 очка. В это время клуб испытывал финансовые трудности, так как им запретили продавать алкоголь на стадионе.

В сезоне 1905/06 «Манчестер Юнайтед» занял 2-е место в лиге, обеспечив себе выход в Первый дивизион, а также дошёл до четвертьфиналов Кубка Англии, разгромив в пятом раунде турнира «Астон Виллу» со счётом 5:1. Ключевую роль в этом сыграла блестящая средняя линия команды в лице центрального хавбека и капитана команды Чарли Робертса и крайних хавбеков Дика Дакуэрта и Алекса Белла. Спустя двенадцать лет, «Манчестер Юнайтед» вернулся в Первый дивизион.

В 1906 году в Англии разразился футбольный скандал вокруг «Манчестер Сити»: клуб был уличён в финансовых махинациях и вынужден был выставить на аукцион большую часть своих игроков. Таким образом, из «Сити» в «Юнайтед» перешёл легендарный валлийский вингер Билли Мередит, а также Герберт Берджесс, Сэнди Тернбулл и Джимми Бэннистер. Трансферы оказались удачными: благодаря блестящим пасам Билли Мередита и голам Сэнди Тернбулла «Манчестер Юнайтед» выиграл свой первый чемпионский титул Первого дивизиона в сезоне 1907/08. По завершении сезона «Юнайтед» получил право сыграть в первом в истории матче на Суперкубок Англии против победителей Кубка Англии, «Куинз Парк Рейнджерс». «Юнайтед» одержал победу со счётом 4:0 благодаря хет-трику Джимми Тернбулла, однофамильцу Сэнди Тернбулла.

В следующем сезоне «Манчестер Юнайтед» добился своего первого успеха в Кубке Англии, выиграв в финале 1909 года у «Бристоль Сити» со счётом 1:0. Сэнди Тернбулл забил в этой встрече единственный гол, а игроком матча был признан Билли Мередит.

«Отщепенцы»

После создания Профсоюза футболистов разногласия между футболистами и клубами всё возрастали. Работодатели футболистов не признавали членство игроков в профсоюзе. В итоге, перед началом сезона 1909/10 руководство Футбольной лиги приняло решение о дисквалификации, без выплаты зарплаты, любых футболистов, состоящих в профсоюзе.

Это решение возмутило многих игроков, особенно игроков «Манчестер Юнайтед». Они отказались выходить из профсоюза. Многие клубы начали привлекать футболистов-любителей для замены дисквалифицированных профессионалов, но «Юнайтед» не смог подписать достаточное количество любителей. Именно в этот период была сделана знаменитая фотография футбольного клуба «Отщепенцы» (Outcasts FC), состоящего из игроков «Юнайтед». В итоге, за один день до начала сезона, руководство Лиги отменило своё решение, сняв все дисквалификации и официально признало профсоюз футболистов.

Олд Траффорд

1909 год стал важной точкой в истории клуба ещё по одной причине. Джон Генри Дейвис вновь выделил средства в размере 60 000 фунтов (огромные деньги на тот период) для переезда клуба на новый стадион, «Олд Траффорд». Первый матч «Юнайтед» на новом стадионе состоялся 19 февраля 1910 года — это была встреча с «Ливерпулем», которую в равной борьбе выиграли мерсисайдцы со счётом 4:3.

В сезоне 1910/11 «Манчестер Юнайтед» вновь выиграл чемпионат, опередив «Астон Виллу» на одно очко. В последнем туре чемпионата Юнайтед разгромил «Сандерленд» со счётом 5:1 («дублем» отметился Гарольд Халс). Халс также забил шесть мячей в матче на Суперкубок Англии, завершившийся победой «Юнайтед» над «Суиндон Таун» со счётом 8:4.

Следующий сезон 1911/12 был неудачным для «Юнайтед». Клуб завершил чемпионат лишь на 13-м месте. Мангнэлл ушёл в отставку, перейдя в «Манчестер Сити». Новым тренером «Манчестер Юнайтед» стал Джон Бентли, президент Футбольной лиги. Под его руководством клуб занял 4-е место в сезоне 1912/13. Тем не менее, посещаемость матчей команды упала до 15 000, а состав начал стареть.

В декабре 1914 года впервые были разделены должности секретаря и главного тренера. Секретарём был назначен Джон Бентли, а Джек Робсон получил право управлять командой и выбирать состав на матчи.

Команда Робсона была лишь тенью команды, сформированной Мангнэллом. Из состава, выигравшего Кубок Англии в 1909 году, в клубе остались лишь Джордж Стейси, Билли Мередит, Сэнди Тернбулл и Джордж Уолл. От вылета во Второй дивизион в сезоне 1914/15 клуб спасло лишь одно очко. Троих игроков «Юнайтед» (Инока Уэста, Артура Уолли и Сэнди Тернбулла) после этого обвинили в организации договорного матча с игроками «Ливерпуля», в котором «Юнайтед» должен был выиграть. Это спровоцировало британский скандал 1915 года. Игроки «Юнайтед» были признаны виновными в организации договорного матча и пожизненно дисквалифицированы.

В связи с началом Первой мировой войны соревнования в Футбольной лиге были приостановлены. В военный период «Манчестер Юнайтед» выступал в локальном турнире Ланкашира.

Сэнди Тернбулл вступил в ряды Британской армии, а в мае 1917 года был убит во Франции.

После Первой мировой войны

Чемпионат возобновился в 1919 году, и в составе «Манчестер Юнайтед» появилось много новых лиц. Из поколения времен Мангнэлла осталось только двое игроков. Но, несмотря на это, «Юнайтед» выступал не слишком удачно, заняв лишь 12-е место в первом послевоенном сезоне, хотя посещаемость домашних матчей клуба зачастую превышала 40 000 человек. Неудачные выступления «Юнайтед» проходили на фоне успешной перестройки «Манчестер Сити», которых возглавлял бывший тренер «Юнайтед» Эрнест Мангнэлл. В сезоне 1921/22 «Манчестер Юнайтед» выступил ещё хуже, выиграв лишь восемь из 42 матчей и пропустив 72 мяча, после чего вылетел из Первого дивизиона. Билли Мередит покинул команду в 1921 году, последовав за Мангнэллом в «Манчестер Сити».

«Юнайтед», выступавший Втором дивизионе, был лишь тенью былой команды. В клубе не осталось звёздных футболистов из предвоенной эры, а из новых игроков отличался только Джо Спенс, стабильно забивавший за свой клуб. Болельщики уже привыкали видеть на «Олд Траффорд» малоизвестные команды типа «Клэптона» и «Саут Шилдс». В своём первом сезоне после вылета во Второй дивизион «Юнайтед» финишировал на 4-м месте, а в сезоне 1923/24 уже на 14-м месте, проигрывая клубам типа «Клэптона».

В 1925 году «Юнайтед» вернулся в высший дивизион чемпионата под руководством Джона Чепмена, который вновь соединил обязанности главного тренера и секретаря, заменив, таким образом, сразу двух человек: тренера Джона Робсона, и секретаря Джона Бентли. В том сезоне «Манчестер Юнайтед» занял второе место после «Лестер Сити», во многом благодаря Фрэнку Барсону, которого наняли для поднятия духа команды. В 1927 году умер один из главных деятелей в истории клуба, Джон Генри Дейвис, который спас команду от банкротства и финансировал строительство стадиона «Олд Траффорд». Его на посту клубного президента заменил Джи Эйч Лоутон, который некогда тренировал «Юнайтед». В том же году Чепмен получил пожизненную дисквалификацию от футбола, причины которой известны лишь ему и Футбольной ассоциации. До конца сезона исполняющим обязанности главного тренера «Юнайтед» был опытный футболист Лал Хилдич. Команда проиграла 15 матчей и завершила чемпионат лишь на 15-м месте.

В сезоне 1927/28 главным тренером команды был назначен Герберт Бэмлетт, который уже успел проявить себя для болельщиков «Манчестера» не в самом лучшем свете, аннулировав мяч «Юнайтед» в матче с «Бернли» в кубке Англии 1909 года, и которого освистывали чуть ли не на каждом матче. Тем не менее, ему удалось выиграть кубок Англии с клубом. Однако, несмотря на успехи Джо Спенса в деле забивания мячей, в чемпионате «Юнайтед» продолжал выступать неудачно, не поднимаясь выше 12-го места, а в сезоне 1930/31 проиграл 12 стартовых матчей подряд и завершил чемпионат на последнем месте. Финансовая ситуация в клубе также оставалась напряжённой, и оказавшийся под мощной волной критики Герберт Бэмлетт был уволен. На следующий сезон главным тренером был назначен клубный секретарь Уолтер Крикмер, а его помощником стал главный скаут Луис Рокка. У клуба просто не было денег, чтобы пригласить в команду опытного тренера. В рождественскую неделю футболисты пришли за зарплатой, но им сказали, что у клуба нет денег. «Юнайтед» вновь стоял на грани банкротства.

На этот раз от разорения клуб спас Джеймс Уильям Гибсон, местный предприниматель, занимавшийся текстильным бизнесом. На него вышел спортивный журналист из Манчестера Стэси Линтотт, сообщивший о финансовых проблемах клуба. Джеймс Гибсон провёл встречу с советом директоров клуба и предложил финансовую помощь, взамен чего потребовал пост председателя «Манчестер Юнайтед» и полномочия по назначению директоров клуба. Совет директоров согласился, и Гибсон вложил в клуб £30 000. На пост главного тренера команды был приглашён Скотт Дункан, один из первых тренеров нового поколения завершивших карьеру профессиональных футболистов (в настоящее время это повсеместное явление, но в те годы это было редкостью).

Дункан и вновь Крикмер

Первый сезон под руководством Дункана (1932/33) был относительно удачным: команда заняла шестое место, однако уже в сезоне 1933/34 «Юнайтед» достиг самого низкого результата в своей истории выступлений в Футбольной лиге. В последний день сезона команда находилась на втором месте с конца турнирной таблицы Второго дивизиона и ей предстояла выездная игра с клубом «Миллуолл», опережавшим «Юнайтед» на 1 очко. «Юнайтед» выиграл у «Миллуолла» со счётом 2:0 благодаря голам Тома Мэнли и Джека Кейпа и сохранил за собой место во Втором дивизионе. На этой же неделе главный соперник «Юнайтед», «Манчестер Сити», выиграл Кубок Англии, причем в составе горожан сыграл Мэтт Басби, который в будущем станет тренером «Манчестер Юнайтед».

В сезоне 1934/35 клуб выступил более удачно, выиграв в октябре и ноябре 1934 года десять из одиннадцати своих матчей. Казалось, к команде вернулась стабильность, и болельщики вновь начали заполнять трибуны «Олд Траффорд». Этот сезон клуб завершил на 5-м месте, а в сезоне 1935/36 выиграл Второй дивизион, выдав на финише сезона серию из 19 матчей без поражений. Чемпионский титул Второго дивизиона был завоёван в матче против «Бери», который «Юнайтед» выиграл со счётом 3:2, благодаря голам Мэнли и Джорджа Матча, на глазах 31 тысячи болельщиков, которые после завершения матча выбежали на поле, празднуя возвращение команды в Первый дивизион.

Радость болельщиков длилась недолго: в следующем же сезоне клуб вновь вылетел во Второй дивизион. В этом составе «Юнайтед» играл и Уолтер Уинтерботтом, который впоследствии стал главным тренером сборной Англии по футболу. Скотт Дункан ушёл из клуба, и главным тренером вновь стал Крикмер. По итогам сезона 1937/38 «Юнайтед», имевший задолженность в размере £70 000, занял второе место и вернулся в Первый дивизион, и теперь уже не покидал высший дивизион английского футбола вплоть до сезона 1974/75.

Среди молодых дарований клуба всё ярче выделялись Джонни Кэри, Джек Роули и Стэн Пирсон. Сезон 1938/39 клуб завершил на 14-м месте, после чего соревнования были прекращены в связи с началом Второй мировой войны.

Бомбардировка «Олд Траффорд»

Во время Второй мировой войны (1939—1945) официальные футбольные турниры в Англии не проводились, но «Манчестер Юнайтед» принимал участие в неофициальных региональных турнирах. Стадион «Олд Траффорд» сильно пострадал после авианалёта немецкой авиации на Манчестер утром 11 марта 1941 года. Для его реконструкции понадобилось восемь лет, и до 1949 года «Юнайтед» проводил домашние матчи на «Мейн Роуд», стадионе «Манчестер Сити».

Эпоха Басби

Приход Мэтта Басби

В 1945 году пятилетний контракт с «Манчестер Юнайтед» заключил Мэтт Басби, которому было всего 36 лет. Он был известен своими передовыми идеями, соединяя тренерскую и управленческую работу в клубе. Считается, что он был первым главным тренером клуба, выходившим на поле с другими игроками во время тренировок. Он собрал в одной команде ряд опытных игроков, в том числе бывшего футболиста «Селтика» Джимми Дилейни, Джека Роули, Чарли Миттена и Джонни Морриса, которые вместе со Стэном Пирсоном образовали «знаменитую пятёрку» форвардов, что прибавило команде прочности и атакующей мощи. Также Басби занялся созданием системы подготовки молодёжи, которая в будущем принесла клубу большие дивиденды. Кроме того, Мэтт Басби нашел во время войны отличного помощника, Джимми Мерфи, который занялся подготовкой молодых игроков, скаутской работой, а также стал ассистентом Басби во время тренировок и матчей. Тандем с ним позволил Басби сделать «Манчестер Юнайтед» одной из сильнейших команд в мире.

Чемпионат Англии возобновился в сезоне 1946/47. «Юнайтед впервые за 36 лет занял 2-е место по итогам сезона. Кроме того, резервная команда выиграла Центральную лигу для резервистов. Это дало повод для оптимизма и болельщикам, и директорам клуба. В сезоне 1947/48 клуб снова занял 2-е место в чемпионате, а также впервые за 39 лет выиграл Кубок Англии, победив в финальном матче «Блэкпул» со счётом 4:2. Кубок Англии 1948 года стал первым из множества трофеев, завоёванных Мэттом Басби. Домашний стадион команды, «Олд Траффорд», был разрушен в результате немецких бомбардировок в ходе Второй мировой войны, поэтому «Юнайтед» играл свои «домашние» матчи на стадионе «Манчестер Сити», «Мейн Роуд», с 1945 по 1949 годы. Реконструкция стадиона была проведена, во многом, благодаря болельщикам, которые показали в сезоне 1947/48 невероятно высокий процент посещаемости. Болельщики «Юнайтед» приобрели в этом сезоне около миллиона билетов на матчи своей команды.

«Манчестер Юнайтед» выиграл Первый дивизион в сезоне 1951/52, спустя 41 год после своего последнего чемпионства. В последнем туре чемпионата «Юнайтед», ведомый капитаном Джонни Кэри, разгромил идущий на втором месте «Арсенал» со счётом 6:1 и финишировал на первом месте, опередив «канониров» на четыре очка. Однако эта команда была уже достаточно возрастной и перед тренером встала задача замены большей части «ветеранов» на молодых игроков.

Малыши Басби

Мэтт Басби принял совершенно нетипичное для своего времени решение о способе перестройки команды. Вместо того, чтобы тратить огромные суммы денег на известных футболистов, он пригласил в команду подростков, которые недавно окончили школу. В течение пяти лет Басби провёл лишь два серьёзных трансфера, подписав вингера Джонни Берри из «Бирмингем Сити» и центрфорварда Томми Тейлора из «Барнсли». Чуть позже, в 1956 году, Басби купил вратаря Гарри Грегга.

Первыми из числа молодых воспитанников Басби, вышедшими на поле, стали Джеки Бланчфлауэр и Роджер Берн в сезоне 1951/52. В этом сезоне «Юнайтед» выиграл чемпионат Англии, а когда сезоне 1952/53 завершил карьеру Джонни Кэри, в основной состав «Юнайтед» начали пробиваться другие «малыши Басби». Деннис Вайоллет, Дункан Эдвардс, Билл Фоулкс и Дэвид Пегг, дебютировавшие именно в сезоне 1952/53. Многие игроки того времени были обнаружены скаутами «Юнайтед»: главным скаутом Джо Армстронгом (он искал талантливых игроков на севере Англии), Бобом Бишопом (Белфаст), Билли Биханом (Дублин) и Бобом Харпером. В сезоне 1953/54 «Юнайтед» финишировал на 8-м месте, в сезоне 1954/55 — на 5-м, пока, наконец, не выиграл чемпионат в сезоне 1955/56, опередив ближайших преследователей на 11 очков. Средний возраст команды, выигравшей чемпионат, составлял 22 года. Успех команды во многом определял блестящий атакующий дуэт нападающих Томми Тейлора и Денниса Вайоллета. Несмотря на сопротивление Футбольной лиги, «Юнайтед» стал первым английским клубом в Кубке европейских чемпионов.

Одним из самых ярких футболистов той команды был Дункан Эдвардс, который стал самым молодым игроком, вызывавшимся в сборную Англии — он вышел на поле в матче против Шотландии в возрасте 17 лет и 8 месяцев. Этот рекорд продержался 50 лет и был побит только в 1998 году Майклом Оуэном. Кроме того, ему принадлежал другой возрастной рекорд — он вышел на свой первый матч в Первом дивизионе, когда ему было 16 лет 185 дней. Эдвардс остался в памяти болельщиков клуба настоящей легендой, что подтверждается результатами опроса болельщиков 1999 года, в котором Дункан занял 6 место в списке 50 величайших игроков «Юнайтед» всех времён.

В сезоне 1956/57 «Манчестер Юнайтед» защитил чемпионский титул. Томми Тейлор забил 22 гола, Лиам Уилан — 26, а молодой Бобби Чарльтон — 10 голов. В этом же сезоне «Юнайтед» дошёл до финала Кубка Англии, в котором встретился с «Астон Виллой». Уже на 6-й минуте матча вратарь «Юнайтед» Рэй Вуд получил травму, а так как в то время замены в футболе ещё не практиковались, оставшееся время в воротах провёл защитник Джеки Бланчфлауэр. «Юнайтед» в итоге уступил «Вилле» со счётом 2:1.

Первым европейским матчем «Юнайтед» стала выездная игра с чемпионом Бельгии, «Андерлехтом», завершившаяся победой английского клуба со счётом 2:0. Ответный матч был проведён на «Мейн Роуд» («Олд Траффорд» ещё не мог принимать европейские матчи, так как на нём не было прожекторов). «Юнайтед» разгромил соперника со счётом 10:0. Этот результат до сих пор является рекордной победой «Манчестер Юнайтед» в еврокубках. Затем «Юнайтед» выиграл у дортмундской «Боруссии» и у «Атлетик Бильбао», но в полуфинале уступил мадридскому «Реалу».

Мюнхенская авиакатастрофа

Казалось, что «малыши Басби» просто обречены на успех на домашней и европейской арене. В сезоне 1957/58 начались разговоры о «требле» — победе в чемпионате, Кубке Англии и Кубке европейских чемпионов. Но судьба рассудила иначе. 6 февраля 1958 года самолёт Airspeed Ambassador, на котором футболисты летели домой из Белграда, потерпел крушение, отняв жизни у восьмерых игроков «Юнайтед».

«Юнайтед» прибыл в Югославию, чтобы сыграть ответный четвертьфинальный матч Кубка европейских чемпионов с «Црвеной Звездой». Первый домашний матч в Манчестере завершился победой «Юнайтед» со счётом 2:1. В Белграде «Манчестер Юнайтед» быстро забил три гола, но затем отдал инициативу сопернику и хозяева отыграли три мяча. Матч завершился со счётом 3:3. «Красные» вышли в полуфинал, так как лидировали по сумме двух встреч со счётом 5:4. После катастрофы «Юнайтед» выиграл лишь один матч в чемпионате, из-за чего вылетел из чемпионской гонки и занял лишь девятое место по итогам сезона. «Юнайтед» смог дойти до финала Кубка Англии, хотя и уступил в нём «Болтону» со счётом 2:0, а также обыграть «Милан» на «Олд Траффорд» в полуфинале Кубка европейских чемпионов, но, к сожалению, в ответном матче на «Сан Сиро» «Милан» победил со счётом 4:0.

Восстановление и перестройка команды в 60-х

Джеки Бланчфлауэр и Джонни Берри из-за полученных травм больше никогда не играли в футбол, а Кенни Морганс так и не смог выйти на тот же уровень, на котором выступал до катастрофы. Сам Мэтт Басби, получивший серьёзные травмы, провёл в госпитале 2 месяца. Его шансы на выживание изначально оценивались не выше 50 %.

Пока Басби восстанавливался от травм, временным исполняющим обязанности главного тренера стал его ассистент Джимми Мерфи. После мюнхенской трагедии «Юнайтед» выиграл в чемпионате лишь один из 14 оставшихся матчей и финишировал на 9-м месте. Однако команда удачно выступила в Кубке Англии, дойдя до финала этого турнира, в котором уступила «Болтону» со счётом 2:0. В конце сезона УЕФА предложил Футбольной ассоциации Англии утвердить для участия в Кубке европейских чемпионов 1958/59 два клуба: чемпионов, «Вулверхэмптон Уондерерс», и «Манчестер Юнайтед», в дань памяти жертвам мюнхенской трагедии. Однако Футбольная ассоциация ответила отказом.

После гибели большей части «малышей Басби» Мэтту Басби пришлось создавать новую команду. Основой её были оставшиеся в живых после мюнхенской катастрофы Бобби Чарльтон и Билл Фоулкс. Селекционеры клуба начали активно искать новых талантливых футболистов.

В 1963 году в составе «Юнайтед» дебютировал молодой североирландский футболист Джордж Бест, составивший атакующее трио с Бобби Чарльтоном и Денисом Лоу, которое стало фирменным знаком «Манчестер Юнайтед» в 1960-е годы. Первым трофеем «Манчестер Юнайтед» после мюнхенской катастрофы стал Кубок Англии, выигранный в сезоне 1962/63 в матче против «Лестер Сити». В сезоне 1963/64 Денис Лоу забил рекордные 46 голов во всех турнирах. Этот сезон «Юнайтед» завершил на втором месте, отстав от чемпиона, «Ливерпуля», на 4 очка. Уже в следующем сезоне 1964/65 «Юнайтед» выиграл чемпионат, опередив «Лидс Юнайтед» по разнице мячей. С сентября по декабрь 1964 года «Юнайтед» одержал 13 побед в 15 матчах. Кроме того, команда показала себя и на европейской арене, дойдя до полуфинала Кубка ярмарок. Перестройка команды была завершена.

В 1966 году Англия принимала у себя чемпионат мира, и «Олд Траффорд» стал одним из стадионов, подвергнувшихся реконструкции за счёт государственных расходов в рамках подготовки к мировому первенству. Игроки «Юнайтед» Бобби Чарльтон и Нобби Стайлз сыграли за сборную Англии в финале чемпионата мира, выиграв у Западной Германии со счётом 4:2.

В сезоне 1966/67 «Юнайтед» не проигрывал в последних 20 матчах чемпионата, а после победы над «Вест Хэмом» со счётом 6:1 обеспечил себе чемпионский титул и квалификацию в Кубок европейских чемпионов в следующем сезоне.

Европейский триумф 1968 года

Степни Бреннан Фоулкс Сэдлер Данн Креранд Чарльтон (к) Стайлз Бест Кидд Астон

Стартовый состав «Юнайтед» в финале КЕЧ 1968

После победы в чемпионате сезона 1966/67 клуб получил возможность выступать в Кубке европейских чемпионов. Пройдя все стадии турнира, «Манчестер Юнайтед» впервые преодолел стадию полуфинала, которую не мог преодолеть в предыдущих двух сезонах. В этом году клуб впервые в своей истории вышел в финал Кубка европейских чемпионов, где встретился с португальским клубом «Бенфика». «Манчестер Юнайтед» выиграл эту встречу со счетом 4:1 и стал первым английским клубом, завоевавшим этот самый престижный клубный трофей Старого света. В чемпионате клуб занял второе место, уступив два очка «Манчестер Сити».

Вскоре после этого Мэтт Басби был посвящён в рыцари.

Конец эпохи Мэтта Басби

Сезон 1968/69 стал последним для Басби. Клуб занял 11-е место в чемпионате и добрался до полуфинала Кубка европейских чемпионов. По окончании сезона Басби официально покинул место главного тренера клуба и стал его директором. Великая эпоха Басби закончилась.

Ссылки

• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1878-1899.aspx The Club. History by Decade. 1878—1899] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612eWKtel Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1900-1909.aspx The Club. History by Decade. 1900—1909] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612eaB4Aq Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1910-1919.aspx The Club. History by Decade. 1910—1919] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612edfb9v Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1920-1929.aspx The Club. History by Decade. 1920—1929] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612eeEVpZ Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1930-1939.aspx The Club. History by Decade. 1930—1939] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612eenmZZ Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1940-1949.aspx The Club. History by Decade. 1940—1949] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612efN8Wp Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1950-1959.aspx The Club. History by Decade. 1950—1959] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612efv3aX Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.manutd.com/en/Club/History-By-Decade/1960-1969.aspx The Club. History by Decade. 1960—1969] (англ.). ManUtd.com. [www.webcitation.org/612ejgVrf Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].

Отрывок, характеризующий История ФК «Манчестер Юнайтед» (1878—1969)

Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.