История Черногории

История Черногории — описание истории Черногории с древних времён. Черногорская история насчитывает более тысячелетия.

Первое самостоятельное государственное образование на территории современной Черногории сформировалась на землях бывшей римской провинции Далмация в начале VII века под названием Дукля.

Античный период

Древнейшими жителями Черногории в античную эпоху были иллирийцы. Позднее греческие колонисты основали города на морском побережье, и вся территория была постепенно включена в состав Римской (позднее Византийской) империи.

Средневековая Черногория

Славянские племена начали заселять Балканский полуостров примерно около VI века н. э. В начале VII века на территории бывшей римской провинции Превалис было основано сербское государство Дукля. Его центр располагался в римском городе Доклеа (в районе нынешней столицы Черногории Подгорицы). Дукля поначалу формально входила в состав Византийской империи.

Сербские жупаны, или вожди племён средневековой Черногории (Дукли) находились под сюзеренитетом Византии вплоть до второй половины X века, когда они признали власть собственного князя, который оставался вассалом Византии до 1040-х годов.

При князе Воиславе Дукля одержала победу над византийским войском у города Бар (1042). Вскоре после этого славянское государство обрело независимость от Византии. С XI века в качестве его названия всё чаще употреблялось слово Зета (предположительно, от древнеславянского слова жнец).

Князь Зеты Михайло Воиславлевич получил от римского папы Григория VII титул короля (1077). Однако после прекращения династии Воиславичей ослабевшая Зета была присоединена к соседнему сербскому княжеству Рашка (1185) жупаном Стефаном Неманей. Сын Немани Стефан Первовенчанный стал (1217) первым королём Сербии. Зета признавала власть Неманичей до 1356, когда после смерти Стефана Душана вновь стала независимой под властью феодальных владетелей Балшичей (до 1421).

В 1439 Зета стала протекторатом Венеции под властью местного феодального рода Черноевичей и получила нынешнее название Черногория (серб. Црна Гора, или итал. Montenegro — Чёрные Горы). Иван I Черноевич перенёс столицу в город Цетинье.

Черногория под властью Османской империи

К 1499 турки завоевали владения Черноевичей и подчинили всю территорию Черногории, за исключением некоторых городов Которской бухты, оставшихся под управлением венецианцев. Черногория была выделена (1513) в особую административно-территориальную единицу в составе Османской империи, в рамках которой сохранила значительную автономию: собственное правительство, суд и постоянную армию.

Черногория в Новое время

После Кандийской войны (1645—1669) страна вновь обрела независимость.

Между тем единственной силой, способной сохранять мир между кланами, оказался православный митрополит в Цетинье. Митрополит Данило Шчепчевич Петрович-Негош (правил 1696—1735) использовал своё право отлучения от церкви для объединения племенных родов и установил наследственную церковную и политическую власть династии Петровичей (Негошей), переходившую от дяди к племяннику. Пётр I Петрович-Негош (1782—1830) присоединил (1796) Брду. При нём был принят первый письменный закон Черногории — Стега.

Пётр II Петрович-Негош (1830—1851), автор эпических поэм «Горный венец» и «Луч микрокосма», открыл первые светские начальные школы, создал национальную гвардию и Правительственный сенат старейшин племён.

Отказавшись от духовного сана (1852), Данило I Петрович (1851—1860) объявил себя первым светским князем страны. При нём в 1855 был принят кодекс законов, так называемый, Данилов Законник. Также при нём Черногория поддержала антиосманское восстание в Герцеговине в 1858 году и нанесла поражение турецким войскам при Граховом. После того, как к берегам Адриатики были направлены российские и французские корабли, Порта заключила мир, уступив Черногории Грахово и некоторые другие территории. 3 августа 1860 Данило I был убит. Князем стал его племянник Никола I Петрович. В 1862 году началась новая турецко-черногорская война, завершившаяся поражением князя: по итогам мирного соглашения были срыты укрепления, а османские войска размещены на территории Черногории (выведены к концу 1866 года под давлением России).

В 1876 году Черногория вступила в Черногорско-турецкую войну. Черногория принимала участие в Русско-турецкой войне 1877—1878, где даже на время смогла отвлечь от Русской армии 50 тысячные силы турок и по Сан-Стефанскому мирному договору 19 февраля (3 марта) 1878 она получала приграничные земли и выход к морю с двумя портами — Баром и Ульцинем.

13 июля 1878 года (теперь национальный праздник) по Берлинскому трактату европейские державы признали Черногорское Княжество независимым государством. Территории же она получила меньше, чем по Сан-Стефанскому договору, хотя выход к морю за ней остался (единственный порт — Бар).

В 1888 году Никола I издал свод законов, разработанный на основе австро-венгерского.

В начале XX века Черногория была небольшим аграрным государством, в котором на 1909 год проживали около 222 тыс. человек, из которых только 15,57 % в городах. Сельское хозяйство было примитивным, частыми были неурожаи и голод. Например, в начале XX века голодными были 1900, 1903, 1904, 1911 и 1913 годы. Население страны было вынуждено выезжать за границу.

Вместе с тем в начале XX века в Черногории под влиянием России был проведен ряд реформ, которые создали там современное государство. В 1901 году был издан закон о государственном бюджете, в 1909 году под руководством русского инженера Болотова проведено осушение болот около Скадарского озера. В 1902 году Никола I Петрович торжественно объявил о начале государственных реформ. После этого было введено новое административно-территориальное деление Черногории, заменившее племенное деление: страна была разделена на области и округа.

В 1905 году Никола I Петрович октроировал первую конституцию, созвал парламент (Народную Скупшину) и создал правительство, которое было распущено в 1907 году. Вскоре князю пришлось столкнуться с оппозицией - группа черногорских студентов, обучавшихся в Белграде готовила на него покушение, но заговорщиков поймали и в 1908 году осудили к смертной казни, замененной каторгой. Черногорский двор обвинил в подготовке покушения сербские власти и двусторонние отношения были на некоторое время разорваны. Вскоре был раскрыт еще один заговор, участники которого планировали свергнуть Николу I и возвести на престол его старшего сына Данилу, освободив политических заключенных.

13 августа 1910 года, в честь 50-летия правления, Никола I получил от Народной скупщины (парламента) титул короля, и таким образом с 13 августа 1910 по 3 октября 1918 года Черногория была королевством.

9 октября 1912 года Черногория начала военные действия против Османской империи, чем развязала Первую Балканскую войну.

С 22 апреля по 5 мая 1913 года Черногория оккупировала город Шкодер, чем вызвала морскую блокаду со стороны Австро-Венгрии, Германии, Франции, Италии и Великобритании, так как своими действиями она затягивала мирные переговоры с Османской империей. Только после сдачи Шкодера мог быть подписан Лондонский мирный договор (1913) (30 мая 1913), по которому Черногории отходила южная часть Санджака.

Первые полтора года Первой мировой войны (с 5 августа 1914 по 25 января 1916 года) Черногория воевала на стороне Антанты против Австро-Венгрии вместе с Сербией (что, однако, не помешало Сербии предпринять действия для свержения с трона Николы I), после чего капитулировала и была оккупирована австро-венгерскими войсками.

После продолжительной оккупации Австрией Черногория была освобождена осенью 1918. Вскоре здесь прошли выборы в Великую народную скупщину Черногории. Хотя часть населения предпочитала автономию, Великая скупщина в Подгорице приняла программу безусловного вхождения в югославское королевство.

Черногория в составе Югославии (Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев)

Даже после создания Югославии черногорцы, остававшиеся лояльными свергнутой с трона в 1918 году династии Петровичей (в народе их называли «зелёными»), в 1919 году подняли восстание против сербской армии и её черногорских сторонников (называвшихся «белашами»). Несмотря на его подавление, мятежная традиция «зелёных» сохранилась внутри Черногорской федералистской партии, а позже и в коммунистическом движении.

C 26 ноября 1918 по 3 октября 1929 года Черногория была частью Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), с 3 октября 1929 по 12 июля 1941 — частью Королевства Югославия (КЮ).

Черногория во время Второй мировой войны

Во время Второй мировой войны итальянцы (а после 1943 — немцы) оккупировали Королевство Черногория (1941—1944) и предприняли попытку учредить здесь политический режим государства-спутника. С 12 июня 1941 по 1943 Черногория была объявлена королевством-сателлитом фашистской Италии. С 1943 по 1944 Черногория находилась под немецкой оккупацией.

Во время оккупации происходило сильное сопротивление коммунистов. В ноябре 1943 года при их ведущем участии было создано Краевое антифашистское вече народного освобождения, которое в июле 1944 года превратилось в Антифашистскую скупщину, а в апреле 1945 — в Народную скупщину Черногории. Фактически с 1944 по 1945 год Черногория находилась под контролем партизан.

Черногория в титовской Югославии

С 29 ноября 1945 по 31 января 1946 года Черногория была частью Федеративной Народной Республики Югославия (ФНРЮ).

С 31 января 1946 по 7 июля 1963 года Черногория была Народной Республикой в составе Федеративной Народной Республики Югославия (ФНРЮ).

31 декабря 1946 года была принята конституция Народной Республики Черногории.

С 7 июля 1963 по 1992 год Черногория была Социалистической Республикой в составе Социалистической Федеративной Республики Югославии (СФРЮ). При этом республика в 1947 - 1990 годах неизменно официально числилась недостаточно развитой территорией и получала дотации и льготные кредиты из федерального центра (в том числе из специального Фонда Федерации для кредитования экономически недостаточно развитых республик и областей).

Несмотря на разрыв отношений между Сталиным и Тито в 1948 году, многие черногорцы, традиционно благожелательно относившиеся к русским, не могли скрывать своих симпатий к СССР. Это привело к волне репрессий и восстанию, а затем и к расколу коммунистической партии республики. В 1954 году репрессиям подвергся один из руководителей СКЮ, лидер черногорских коммунистов Милован Джилас.

В конце 1960-х годов в Черногории вновь развернулись споры между сторонниками автономии и приверженцами просербской ориентации. 10 января 1989 года в Титограде прошла демонстрация перед зданием местного парламента с требованием отставки правительства, которое выполнило это требование уже на следующий день. В 1989 году, после отставки титовского руководства, к власти пришли представители более молодого поколения во главе с Момиром Булатовичем, лояльным Милошевичу.

Оппозиция пробелградской политике возникала или на этнической почве (главным образом в среде мусульман), или на базе Союза реформаторских сил — национально ориентированной партии, выступавшей за либеральные реформы, которая на первых многопартийных выборах в республиканскую Скупщину Черногории (тогда ещё составной части СФРЮ) в декабре 1990 года получила лишь 7 из 125 мест. Победу одержал Союз коммунистов Черногории (СКЧ) во главе с Момиром Булатовичем, поддержанный более 56 % избирателей (83 места). От всех оппозиционных партий в Скупщину вошли 42 депутата. Сам Булатович отдалился от сербских инициатив.

Курс на независимость

В начале 1990-х годов будущее участие Черногории в новой Союзной Югославии зависело от развития событий в Сербии, лидеры которой столкнулись с международной изоляцией.

На выборах 1992 года Демократическая партия социалистов Черногории (ДПСЧ, до 1992 — СКЧ) получила 43,8 % голосов электората, а на выборах 1994 — 39,2 %. Председателем Президиума Черногории стал лидер этой партии — М. Булатович. В июле 1997 года произошёл раскол правящей ДПСЧ: одну из её частей, которая стала называться Социалистической народной партией Черногории (СНПЧ), возглавил М. Булатович, премьер-министр союзного правительства (с 1998), а вторую, сохранившую прежнее название, — М. Джуканович, премьер-министр Черногории, выступивший против кандидатуры С. Милошевича на пост президента ФРЮ. Тем самым отчетливо определился курс на большую самостоятельность Черногории в экономической и политической жизни, расширение связей с Западом, а также на пересмотр конституционных и правовых основ федерации. Одной из причин разногласий двух республик, образовавших ФРЮ, явилось стремление политической элиты Черногории избежать негативных последствий экономических санкций в отношении Югославии и её международной изоляции. В это время в Черногории ускорились темпы приватизации и структурные преобразования в промышленности. Оппозиционное движение начало открыто пропагандировать идею процветания Черногории в случае её выхода из Югославии. В 1999 году, после событий в Косове и бомбёжек территории Югославии, оппозиционные идеи укрепились.

Осенью 1997 года в Черногории состоялись очередные президентские выборы. После первого тура выборов 5 октября 1997 года М. Булатович опережал своего соперника на 2,3 тыс. голосов. Во втором туре, состоявшемся 19 октября, победу одержал Мило Джуканович (р. 1962) с 50,8 % голосами против 49,2 %. Югославские власти, а также М. Булатович, который в 1998 году стал премьер-министром югославского союзного правительства, отказались признать победу М. Джукановича, который победил главным образом благодаря поддержке албанского и мусульманского национального меньшинства (ок. 20 % населения Черногории). Фактически за него проголосовало примерно 30 % этнических черногорцев.

Избранный осенью 1997 года президентом Черногории 35-летний Миломир Джуканович выступал за единство Югославии, но за равноправное положение Черногории в составе федерации, реализацию программы демократических реформ. На состоявшихся в мае 1998 года досрочных выборах в Скупщину Черногории большинство голосов получила коалиция «За лучшую жизнь» (в её состав вошли ДПСЧ, СДПЧ, НП) — 48,87 % голосов (42 депутатских места), а её кандидат собрал больше половины голосов; второе место на выборах заняла Социалистическая народная партия Черногории (СНПЧ) М. Булатовича — 35,61 % голосов (29 мест). Либеральный союз Черногории получил поддержку 6,21 % избирателей (5 депутатских мандатов), Демократический союз Черногории — 1,56 % (1 мандат), Демократический союз албанцев — 1,1 % (1 мандат). 17 июля 1998 года было сформировано правительство республики из представителей ДПСЧ, НП, СДПЧ и Демократического союза албанцев (ДСА). Главой правительства стал Филип Вуянович (ДПСЧ), бывший министр внутренних дел Черногории. Обострившиеся во второй половине 1998 и начале 1999 года межэтнические конфликты в Югославии не вызвали роста дезинтеграционных процессов в стране, но вступление весной 1999 года в боевые действия войск НАТО затронуло и Черногорию. От бомбардировок пострадал аэродром в Подгорице. Это был гражданский аэродром, который частично совмещал свои функции с военной базой югославских ВВС, расположенной в 3 км от него, и которая имела в распоряжении подземные ангары для самолётов. На этой базе несла службу 172-я воздушная бригада югославских ВВС. Аэропорт был захвачен войсками СРЮ в противостоянии Милошевича и Республики Черногории после того, как последние попытались контролировать его независимо от Белграда. В результате бомбардировок подземные ангары авиабазы получили сильные повреждения и впоследствии были переконструированы Черногорией в винные погреба. 5 августа 1999 года правительство Республики Черногории опубликовало Платформу новых отношений с Республикой Сербией, призывавшую к пересмотру статуса Черногории и избирательного законодательства. Конституционный суд СРЮ признал такой пересмотр неправомочным.

24 сентября 2000 года состоялись очередные выборы в федеральный парламент СРЮ. Милошевич сократил представительство Черногории в верхней палате союзного парламента, а выборы президента предложил проводить на основе всеобщего голосования. Поэтому в выборах участвовали только оппозиционные политические партии: СНПЧ и Сербская народная партия (СНП). Они получили все мандаты в союзной Скупщине, отведенные по конституции для Черногории, а заместитель председателя СНП Зоран Жижич стал федеральным премьер-министром, несмотря на протесты Джукановича и черногорского правительства, утверждавших, что СНП не может на законных основаниях представлять Черногорию в федеральных институтах.

В ходе парламентских выборов в апреле 2001 повышенную активность проявила созданная в ноябре 2000 специальная группа из трёх партий правящей коалиции <За лучшую жизнь> (ДПСЧ, СДПЧ, а также проюгославская НП) по пересмотру основ сербо-черногорских отношений. НП вышла из коалиции в знак протеста против требования признать независимость Черногории на фоне предложения В.Коштуницы о <функциональной федерации> Сербии и Черногории, высказанного 11 января 2001. Ситуация осложнилась тем, что в феврале 2001 М.Булатович вынужден был покинуть свой пост в СНПЧ.

В результате в выборах в парламент Черногории приняли участие две коалиции: <Победа для Черногории> (ДПСЧ и СДПЧ), поддерживающая требование полной независимости Черногории от СРЮ, и её антагонист, коалиция <Вместе за Югославию> (СНПЧ, Сербская народная партия и Народная партия). Первая получила 42 % голосов (36 депутатских мандатов из 77), вторая — 40,9 % (33 мандата), а самостоятельно участвовавший в выборах Либеральный союз Черногории (ЛСЧ) — 7,8 % (6 мандатов). Представители албанских национальных партий, для которых предусмотрена специальная квота, имеют в парламенте 2 места. Партии, выступающие против раскола СРЮ, объявили незаконным требование о проведении референдума по вопросу о независимости Черногории. 4 июня 2001 года, после длительных переговоров было подписано соглашение между коалицией <Победа для Черногории> и Либеральным союзом Черногории и сформировано правительство, возглавляемое сохранившим свой пост Ф. Вуяновичем.

Избрание Коштуницы президентом СРЮ не изменило позиции Джукановича, защищавшего идею проведения референдума о независимости Черногории (согласно опросам, в декабре 1999 года её поддержали бы 55 % избирателей, в середине 2001 — 36 %). Однако выход Черногории из состава СРЮ не устраивает западноевропейские круги из-за опасности возникновения дополнительного очага конфликта на Балканах. Албанское меньшинство Черногории поддерживает Джукановича и вынашивает идею собственной автономии на землях, вошедших в Черногорию по решению Берлинского конгресса 1878 года. После подписания 14 марта 2002 года руководителями Сербии, Черногории и ФРЮ договора о создании федеративного государства вопрос о полной независимости Черногории был снят с повестки дня.

С 28 апреля 1992 по 4 февраля 2003 года Черногория — член федерации Малая Югославия (Союзная Республика Югославия, СРЮ).

С 4 февраля 2003 по 3 июня 2006 года Черногория — член конфедеративного союза Сербия и Черногория (Государственный Союз Сербии и Черногории, ГССЧ).

Независимая Черногория

3 июня 2006 решением парламента Черногории согласно итогам референдума 21 мая 2006 провозглашена независимость.

15 июня 2006 Сербия признала независимость Черногории.

21 июня 2006 Черногория стала членом ОБСЕ.

28 июня 2006 Черногория стала членом ООН.

10 сентября 2006 в Черногории прошли первые парламентские выборы после обретения независимости. Результаты:

• ДПСЧ и СДПЧ (правящая коалиция) — 41 место в парламенте
• Сербский список — 12
• Движение за перемены — 11
• Социалистическая народная партия — 11
• Либералы и Боснийская партия — 3
• Коалиция демократической лиги Черногории — 1
• Демократический союз албанцев — 1
• Албанская альтернатива — 1

6 апреля 2008 в Черногории прошли первые президентские выборы после обретения независимости. Результаты:

• Филип Вуянович −51,9 % (Демократическая партия социалистов)
• Андрия Мандич — 19,5 % (Сербский список)
• Небойша Медоевич — 16,6 % (Движение за перемены)
• Срджан Милич — 11,1 % (Социалистическая народная партия)

16 декабря 2008 г. Черногория подала заявку на вступление в Евросоюз.

Литература

• Вацлик И. Я. [runivers.ru/lib/book3360/17174/ Черногорские царствующие династии]. — СПб.: Тип. В. В. Комарова, 1889. — 26 с.
• Ровинский П. А. Черногория в её прошлом и настоящем: В 3 т. — СПб.: Типография Императорской Академии Наук, 1888. — Т. 1. — 936 с.

Отрывок, характеризующий История Черногории

Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.