История Чехословакии

История Чехословакии — история цивилизации на территории Чехословакии и предшествующих ей государственных образований, осуществлявших верховную власть в ареале проживания славянских народов и этносов (чехи, моравы, словаки и др.), объединяемых происхождением, культурой и во многом языком, а также длительными периодами совместного развития под эгидой единой для всех верховной политической власти (1526—1804 монархия Габсбургов; по 1867 Австрия, по 1918 Австро-Венгрия, по 1993 Чехословакия).

История Чехословакии — раздел истории славян в части истории западных славян. Его выделение в самостоятельную область происходит во второй половине XIX века под воздействием идей национально-государственного переустройства бывшей империи Габсбургов. В начале XX века понимание истории славянских земель на севере Австро-Венгрии как единого цивилизационного процесса воспринимается ведущими славянскими политиками страны, и на исходе Первой мировой войны в 1918 году Чехословакия создаётся как единое государство. В период существования этой республики история Чехословакии как область научного знания, а также учебный предмет достигает высшей степени своего развития и глубины проработки, как в самой стране, так и в университетах и научных центрах всего мира.

Несмотря на распад в 1993 году Чехословакии на два суверенных государства, Чехию и Словакию, содержание их совместной истории, сохраняют особое практическое значение как научно-историческая основа прогнозирования и дальнейшего развития интеграционных процессов в рамках Европейского Сообщества, членами которого являются оба вновь образованных государства.

Заселение земель и его географические предпосылки

Чехословакия представляет собой область в центре Европы, протяжённостью более 750 км с востока на запад и вчетверо меньше (150—200 км) с севера на юг. Её западная часть — чешско-моравское плато, обрамлённое хребтами Судеты, Рудные горы, Чешский Лес и Шумава; восточная расчленена Высокими и Низкими Татрами, Словацким Рудногорьем и Бескидами. В средней своей части страна достаточно открыта в меридиональном направлении как на север, так и на юг, но и горы не являли собой неодолимую преграду для миграций: от Высоких и Низких Бескид (часть Западных Карпат) на востоке до Судет на западе здесь проходит водораздел трёх морей, Чёрного, Балтийского и Северного. По долинам текущих отсюда рек древнейшие люди и приходили: в Чехию и Моравию с севера и юго-востока, а в Словакию с юга и востока. Сочетание благоприятных миграционных факторов отражается в часто используемом определении Чехословакии как перекрёстка европейских путей.

Исторически формообразующей основой территориального размежевания здесь чаще всего выступал Дунай, со стороны которого экспансию с юга на чешские земли дополнительно ограничивал хребет Шумава. В то же время внутри страны неоднородность рельефа способствовала межплеменному территориальному размежеванию. По этой причине в древнейшие времена единого культурного целого здесь не возникло, хотя ряд выявленных здесь археологических культур оставил значительный след в общеевропейской истории. Важнейшую предпосылку этому составили горы как источник богатых залежей руд меди, цинка, олова, железа, а также серебра и золота, благодаря чему в бронзовый век здесь возник один из главных центров европейской металлургии.

Равнинные и всхолмленные районы покрыты густой сетью относительно коротких рек, которые в умеренном (январь —1—4°С; июль 19—21°С) климате замерзают лишь на 1-2 месяца. Удовлетворительное соотношение осадков (450—700 мм) и испаряемости способствовало формированию качественных почв (бурозёмные, на равнинах Средней Чехии и Южной Моравии — чернозёмовидные, по долинам крупных рек — аллювиальные) и качественной растительности. Изначально в естественном растительном покрове равнин до высоты 300 м господствовали лесостепи (дуб, сосна), с повышением высотности широколиственные дубово-буковые леса переходят в пихтово-буковые, а затем еловые и пихтовые. До сих пор около ⅓ территории страны покрывает лес, 71 % которого представлен хвойными породами, 48 % которого — ели.

Животный мир представлен млекопитающими (медведь, волк, рысь, лисица, куница, горностай, олень, кабан, косуля, заяц-русак, белка), птицами (глухарь, куропатка, аист, удод) и рыбой (форель, карп, лосось, хариус, щука, окунь, налим, минога). В составе доисторической фауны — мамонт, зубр и парнокопытные, включая горных (тур).

Благоприятные природные факторы обеспечили доступность средств первобытного существования: собирательства, рыболовства, охоты, а затем земледелия и скотоводства.

Протоисторические культуры

См. также: Доисторический Карпато-Балканский регион

Палеолитические стоянки питекантропов (Чехия: — Бечов, Пршезлетице; Моравия — Странска Скала, Вишие Ружбахи, Сеня и Миешице в Словакии) сохранили грубые каменные рубила примерно 400—200 тысячелетней давности. Стоянки неандертальцев (200—35 тыс. лет назад; Бечов в Чехии, карстовые пещеры Моравии) демонстрируют более совершенные орудия, приёмы охоты. Развиваются зачатки домостроительства из костей мамонта и других животных. В Словакии (Гановцы-у-Попрада) обнаружены и фрагменты черепа самого неандертальца. Найденный в Спишском Подградье фрагмент черепа человека прямоходящего был утрачен во время Второй мировой войны.

Близкий современному тип кроманьонца появляется в верхнем палеолите (35-10 тыс. лет до н. э.) по всей территории страны. Именно в этот период происходит переход от первобытного стада к группам типа большой семьи, а затем и к родовому строю. Постоянные поселения охотников на мамонта, шерстистого носорога и дикую лошадь, с долговременными жилищами обнаружены в Дольни-Вестонице, у Павловских холмов, у Микулова (Южная Моравия), в Пршедмости.

Гравировка на кости, а также мелкая пластика (в том числе «палеолитические Венеры» — из Вестониц, из Мораван-над-Вагом, 22—23 тыс. лет) свидетельствуют о зачатках культуры, и, возможно, формировании религиозных представлений.

Граница ледника, отступившего в мезолите, прошла по северу современной Словакии, где найдены следы поселений на песчаных возвышенностях. Не ранее 10 тыс. лет до н. э. появляются лук и стрелы; человек начинает одомашнивать животных, и около 6 тыс. лет до н. э. происходит неолитическая революция — переход к производящему хозяйству, земледелию и скотоводству.

Неолит представлен культурой линейно-ленточной керамики. Остатки типичных для неё селищ (длинные дома, кольцевые канавы) обнаружены в Быланах (Чехия), Нитре и Штурове (Словакия); остатки керамики, обетных даров и культовых предметов датируются примерно 5 тыс. до н. э. Также в Словакии идентифицированы железовская культура и буковогорская культура.

Энеолит (2900-1900 до н. э.), характеризующийся началом использования металлов (медь и золото), представлен лендьелской, полгарской а в Словакии и более поздней баденской культурой. Их поступательное развитие прерывает вторжение с севера пастушеских племён, и на какое-то время культура боевых топоров и шнуровой керамики охватывает пространство от Рейна до Верхней Волги. Одновременно из Подунавья в Чехословакию продвигается и культура воронковидных кубков.

В эпоху, лежащую на границе каменного века и бронзового, закладываются материальные предпосылки социальной стратификации общества: земледельцы, скотоводы, ремесленники.

Бронзовый век (1900-700 до н. э.) и его металлические орудия (топор, мотыга, серп) увеличивают производительность настолько, что впервые появляется излишек. Необходимость распоряжения им приводит к качественным изменениям в общественном устройстве. Утверждается патриархат; организуя трудовые процессы, мужчина-глава рода берёт на себя не только распоряжение излишками и примитивные культовые обряды, но и ведение войн с соседними племенами. Во II тыс. до н. э. характер поселений резко меняется; их строят в труднодоступных местах и укрепляют. Холодное оружие (топоры, мечи, кинжалы) становится предметом первой необходимости, и его производство становится одним из предметов «региональной специализации», представленной здесь племенами унетицкой культуры.

В раннюю бронзу (XVII-XIV век до н. э.) унетицкие племена составляют сердцевину так называемого центральноевропейского очага металлообработки (Нижняя Австрия, Моравия, Чехия, Тюрингия, Саксония, южная часть Бранденбурга, юго-западная Польша). Благодаря активному обмену они скапливают известные богатства. Мадьяровская культура (локальный вариант унетицкой, развивавшейся на равнинах юго-запада Словакии) отмечена богатыми укреплёнными поселениями, а местная бронза и керамика доходят до Средиземноморья. В то же время поселения, система укреплений и предметы обихода племён оттоманской культуры на востоке Словакии показывают много общего с микенской культурой древней Греции. В Чехии унетицкая культура смешивается в 1300-1050 до н. э. с кновизской.

Резкий контраст унетицким и мадьяровским земледельцам составляют воинственные скотоводы культуры курганных погребений, появляющиеся в конце II тыс. до н. э. На протяжении 1300-400 до н. э. регион попадает в зону развития лужицкой культуры, охватывающей обширную территорию между Эльбой и Бугом. Многие учёные считают племена этой культуры праславянскими. В раскопках культуры полей погребальных урн находят бронзовые серпы, остатки деревянных строений без использования гвоздей.

Кельты

Железный век в Европе ассоциируется с кельтами, присутствие которых в V—III вв. до н. э. стремительно расширяется от Малой Азии до Испании и Британских островов. Из них на пути движения через Альпы в Верхнюю Италию в IV в. до н. э., в районах Герцинского леса (в том числе, включая прилегающие к Чехии Богемский лес и Судеты) осела часть племени бойев. Помимо плодородных земель, бойи нашли здесь и богатые ресурсы для добычи и обработки металлов. Их имя зафиксировалось и в лат. Bohemia (Богемия), а затем и в нем. Böhmen. Кроме бойев, с латенской культурой отождествляется и другое кельтское племя — котины (Пуховская культура в Словакии).

Латенскую культуру иногда рассматривают как кельто-дако-фракийскую, отличая от неё гальштатскую культуру как кельто-иллирийскую. Артефакты восточной ветви гальштатской культуры (900-400 до н. э.) идентифицированы, в том числе и в Чехословакии. В Словакии наряду с продолжающейся на севере лужицкой культурой гальштат представлен также календербергской, куштановицкой и векерцугской культурами.

К концу латена кельты начинают строить оппидумы — укреплённые центры ремесла и торговли (Братислава, Гразани, Страдонице, Завист, Старе-Градиско) городского типа. Возводя постройки из дерева, кельты запирали свои сооружения на железные замки. Развивая земледелие, ремесло (кузнецы, гончары), кельты вступали в обмен с античными Грецией и Римом, которые оказывали и обратное воздействие на их культуру. Вытеснение кельтов с этих территорий происходит с конца 2 — начала 1 тыс. до н. э.

Современники древнего Рима

На рубеже 1 тыс. до н. э. в Словакию начинают проникать южные соседи—фракийцы, ближайшие из которых, геты, жили в низменностях к юго-востоку от Карпат. Около 10 до н. э. германское племя маркоманов вытесняют из долин Майна на юго-восток. Вытеснив, в свою очередь, бойев, маркоманы остаются на их землях до второй трети IV века н. э. Ниже по Дунаю располагаются квады. На рубеже новой эры царь гето-даков Буребиста заселяет и фактически присоединяет к Дакии юг Словакии, также вытеснив оттуда кельтов (на севере котины удерживались вплоть до 2 в. н. э.). Практически одновременно с Буребистой князь маркоманов Маробод, встав во главе союза германских племён, включая квадов, распространяет свою власть от среднего Дуная до нижнего течения Вислы.

Подунавье, соприкасающееся с провинциями Норик и Паннония, становится зоной постоянных столкновений как между племенами, идущими с севера, так и их объединений — с возрастающей мощью Древнего Рима. Под натиском готов маркоманы, квады и ряд других народов (языги, бастарны, сарматы), объединяясь в союзы, пытались выйти в пределы северных провинций Римской империи. Политика divide et impera помогала Риму сдерживать этот натиск. Возглавив было один из антиримских союзов, Маробод не устоял в борьбе с Арминием. Из земель готов, где он пребывал в изгнании, возвращается другой знатный маркоман, Катвальдом, и в 19 уже Маробод бежит от него под защиту Рима.

Следы участия римских войск в маркоманских войнах обнаружены в постоянных поселениях на юге Моравии; в 2001 археологи нашли римские артефакты даже в районе Оломоуца-Нередина. На последнем этапе Маркоманской войны (166—180) римлянам удалось откатить варваров за Дунай и нанести им существенные поражения. Это открывало перспективу присоединения Маркомании и Сарматии в качестве новых римских провинций. Однако в 180 году Марк Аврелий, находившийся на берегах Дуная в Виндобоне, умер. Коммод заключил с противником мир на условиях восстановления довоенной границы, после чего новая сеть оборонительных укреплений вдоль Дуная положила на известное время пределы их южной экспансии. Как этнос, маркоманы отмечаются в Богемии до начала V века н. э.

В маркоманский период в северной части Богемии отмечается смешанная в культурно-этническом плане кобыльская археологическая группа. Со II века с севера в Богемию и Моравию проникает пшеворская культура, а с 1-й половины III века начинает прибывает новое население с территории Полабья; в Моравии ему соответствует костелецкая группа (1-я половина III века).

После победы над даками в 10 до н. э. границы Римской империи расширились до Среднего Дуная. Из западной Словакии, где римляне основали несколько поселений, дакский этнос исчезает около I века н. э.; на востоке даки задержались немного дольше. Примерно в то же время поток германцев с северо-запада вытесняет большую часть кельтов и из Богемии.

В III веке маркоманы продолжали время от времени воевать как с римлянами, так и со своими германскими соседями.

В IV веке, в ходе Великого переселения народов через территорию Словакии проходят племена вестготов, остготов, лангобардов и гепидов. С появлением в Европе гуннов маркоманы подчиняются их власти, и с Аттилой участвуют в походе на Галлию и в Каталаунской битве (451 год).

С распадом Западной Римской империи, двигаясь с территории Богемии, германские племена герулов, алеманов, тюрингов и ругов захватывают Норик (с 16 года — римская провинция). В 408 году Норик покоряется Алариху I, а в конце века — остготам. Кельтское и иллирийское население покидает Норик, или погибает.

Первые славяне

С конца V века германские племена, проходящие в ходе Великого переселения через Словакию, Моравию и Богемию, уходят в сторону Баварии и Аппенин. На их место по долинам Лабы и Одры, и из-за Карпат начинают приходить славянские племена. Они оседают на плодородных равнинах Восточной Словакии, Южной Моравии и Средней Богемии. Эти племена приносят с собой земледельческо-скотоводческую культуру, схожую с культурами славян Восточной Европы и Балкан. Применяется чередование посевов, вспашка на волах или лошадях, а при изготовлении металлических орудий труда (серпы, косы, топоры) и оружия используется прогрессивная комбинация железа и стали.

Славяне в аварском нашествии

В VI веке с востока на Средний Дунай выходят авары. Покорив, в союзе с лангобардами, царство гепидов, авары выходят по Тисе к южным границам Словакии. Аварский каганат (552—796) был полиэтнической державой, в составе которой известная часть населения была славянской (византийские историки иногда отождествляли славян с аварами). Около 600 года совместно со славянами-хорутанами авары заселяют Внутренний Норик.

Родоплеменные связи внутри переселившихся племён сначала тормозят возникновение имущественного неравенства на новых землях. Впоследствии по месту оседлой жизни прежние родовые связи рушатся, и племя становится уже не родовым, а территориальным сообществом. Регулярное участие в военных походах усиливает предпосылки возникновения родовой аристократии. К началу VII века власть племенных вождей у славян становится наследственной.

В конце 1-й четверти VII века отношения между аварами и славянами разлаживаются. Особенно усиливаются их трения после провала совместного похода на Константинополь в 626 году. Вступая с аварами в борьбу, славяне создают временные племенные союзы. Крупнейшим и наиболее долговечным из них стало Само, первое протогосударственное образование славян в Центральной Европе.

Княжество Само (623—658)

По хронике Фредегара в 623 году франк по имени Само возглавил восстание славянского племени вендов против авар, и, победив, стал князем. Под его началом в 631 году славяне разбили под Вогастисбургом карательную экспедицию франкского короля Дагоберта I и в союзе с сорбским князем Дерваном вторглись в Тюрингию.

После смерти Дагоберта I в 641 году его сына Сигиберта III разбил герцог Тюрингии Радульф, и хотя в 636 году он обратил воинство славян в бегство, уже как король Тюрингии Радульф вступил с Само в союз. Распавшись со смертью Само в 658 году, его княжество, тем не менее, стало важной ступенью процесса создания ранней государственности у славян Подунавья.

В VIII веке страна покрывается сетью укреплённых городищ, окружённых достаточно крупными поселениями. Центром развития ремесла и прогресса металлургии становится Моравия. Уникальные для Европы того времени домны в Желеховицах у месторождений Долни Суколоми могли выплавлять твёрдую углеродистую сталь. В пахоте широко применяется плуг с железным лемехом и плужным ножом; распространяются продуктивные сорта зерновых и некоторые бобовые; появляется овощеводство и садоводство.

Объединительные процессы между племенами охватывают на рубеже VIII—IX веков все славянские племена к северу от Дуная, однако быстрее всего этот процесс идёт в Моравии: хронисты IX века используют применительно к народу только одно имя, моравы, в то время как в бывшей Богемии племенное деление сохраняется и до X века.

Христианизация

В начале VIII века на южной окраине Баварии, на руинах Ювавума (с 45 года — муниципий Норика) епископ Руперт создаёт центр миссионерской активности христианской церкви в Подунавье, город Зальцбург. В 738 году его дополняет епископство Пассау на Дунае, на первых порах подчинённое Зальцбургу. В 788 году герцог Тассилон III пытается в союзе с аварами отстоять независимость Баварии от франков, но Карл Великий при поддержке епископа Зальцбурга свергает последнего Агилульфинга и при поддержке славян начинает франко-аварскую войну. Разгромив аваров, в 790 году Каролинги поручают Зальцбургу церковное управление Нижней Паннонией. В конце 790-х годов каганат теряет политическую самостоятельность, а каган принимает крещение.

С 796 года христианизация Моравии вверяется епископству Пассау. С 798 года статус кафедры в Зальцбурге повышается до архиепископства. На протяжении следующего века здесь сходятся нити многих политических интриг, которые ведут друг против друга князья соседних славянских земель.

Великая Моравия и Нитранское княжество

Возвышение Моравии происходит на фоне двух эпохальных геополитических событий. Падение аварского каганата в начале 800-годов ослабляет угрозу с юга. Однако спустя 40 лет, в 843 году, на западе после раздела империи франков внуками Карла Великого возникает Восточно-Франкское королевство. Его внешнеполитический вектор объективно устремлён на восток, и последующее развитие славянских государств Центральной Европы проходит под знаком непрерывного противостояния этой экспансии.

В 822 году мораване упоминаются в числе приславших дары последнему единовластному правителю франков, Людовику Благочестивому. При нём же пассауский епископ Регинхар в 831 году крестил «всех мораван» (omnes Moravos). В 828 году архиепископ Зальцбурга Адальрам освятил первую христианскую церковь в соседней Нитре, которой с 825 года правил князь Прибина. В 833 году моравский князь Моймир I изгоняет его оттуда, но при помощи франков в 840 году Прибина встаёт во главе другого славянского княжества, Блатенского.

В 846 году Моравия распространяет свою власть и на территорию Чехии, непосредственно соседствующую со вновь созданным королевством германцев. Сменивший Моймира Ростислав (846—870) в 855 году отражает первый натиск Людовика Немецкого, а в 860 году присоединяет к Моравии и лен Прибины, погибшего в решающем сражении.

При Ростиславе Моравия, первое единое славянское государство устанавливает в 862 году контакты с Византией. Благодя этому создаётся первая славянская письменность и возникает церковно-славянский язык. Прибывшие в 863 году Кирилл и Мефодий создают церковь, не зависимую от германского епископата.

В 869 году папа римский рукоположил Мефодия в архиепископы панноно-моравские, а Ростислав успешно отразил поход Людовика Немецкого. Однако на следующий год удельный князь Нитры Святополк вероломно пленил Ростислава и выдал его баварцам. Заняв великоморавский трон, Святополк в свою очередь сам попал затем в баварский плен, и в 874 году по миру в Форхгейме признал зависимость от короля. Это позволило ему присоединить Блатенское княжество, а в 884 году взять под своё покровительство и чешские земли.

Таким образом, в княжение Святополка (870—894) Великая Моравия достигла пика своего роста, охватив, помимо Чехии, Моравии и Словакии, заселённые в ту пору славянами земли современной Венгрии, а также часть Силезии. Со смертью Святополка верховным князем стал Моймир II, а Святополк II получил в удел Паннонию. Усиление удельных князей положило начало распаду державы. Уже в 895 году отделилась Богемия, а в 897 году сербы-лужичане.

В 906 году кочевники-мадьяры опустошили большую часть земель Великой Моравии, и до конца XI века почти вся её территория была поглощена Венгрией. Последним в 1108 году пало Нитранское княжество. Мадьярское вторжение навечно обособило дальнейшие цивилизационные процессы двух крупнейших славянских групп Европы, которые в дальнейшем развиваются как западные и южные славяне. Хотя благодаря примыканию к Моравии, а через неё к Чехии Словакия сохраняет более тесное культурное взаимодействие с западными славянами, на протяжении следующих 4 веков развитие словаков происходило в основном под эгидой иной государственности, нежели у моравов и чехов.

Богемское княжество (874—1198)

На исходе своего существования Великая Моравия способствовала ускорению общественно-политического развития Богемии, которая ещё в середине IX века сохраняла племенное устройство. В 872 году вождь чехов Борживой при поддержке Святополка стал князем чехов, подчинил себе соседние племена лемузов, литомержичей и лучан и основал династию Пржемысловичей.

В 962 году германский король Оттон I Великий провозгласил создание Священной Римской империи.

Соперником Пржемысловичей за гегемонию в Богемии были Славниковичи, правившие Зличанским княжеством. Апогея их борьба достигла в 995 году, когда Болеслав II Благочестивый подговорил Вршовцев напасть на Либице. Город был окружён, и взят штурмом. Четверых братьев Славниковичей убили в церкви, где они попытались укрыться, за что их брат, епископ Адальберт Пражский предал род Вршовцев проклятию.

Польская экспансия

Неустойчивым положением в Богемии воспользовался польский король Болеслав I Храбрый — внук князя Болеслава Грозного по линии матери, Дубравки Богемской. В 999 году он занял Моравию, а в следующем году — часть территории Словакии. В 1002 году к нему обратился князь Болеслав III Рыжий, которого изгнали из Праги Вршовцы. Когда ставленник Вршовцев польский князь Владивой умер, Болеслав Храбрый силой восстановил на престоле своего чешского тёзку.

Вернувшись в Прагу, Болеслав Рыжий в 1003 году учинил избиение своих соперников, и тогда оставшиеся в живых вельможи вновь обратились к польскому королю. Вернувшись, Болеслав Храбрый сверг и ослепил своего бывшего протеже, заняв его место. Генрих II потребовал от Болеслава вассальной присяги, но соправитель двух стран ответил ему отказом. В 1004 году Генрих II, заключив союз с лютичами, двинул свои войска на Прагу. По Познанскому миру 1005 года Болеслав отказался от Лужицы и от Мисьненской марки, а также признал независимость Богемии. Моравия же оставалась за Польшей до 1021 года.

В X — начале XI вв. правители Богемии и Польши неоднократно пытаются восстановить контроль над западной и центральной Словакией. Темпы восточной части бывшей Великой Моравии, оказавшейся под мадьярским игом, замедляется. Административно-церковная организация рушится; редеет и славянское население на левом берегу Дуная и в долинах Моравы, Вага, Грона, Ипеля, Горнада, Бодрога и Лаборца. В 1018 году Болеслав Храбрый отказывается от претензий на эти земли, и Словакия на несколько веков входит в состав венгерского королевства.

В 1054 году князь Бржетислав I постановил, что старший в роду должен править в Праге, а младшие получают Моравию и должны подчиняться старшему князю. Сын Бржетислава, Спытигнев II, стал в 1055 году княжем Богемским, а его братья разделили между собой Оломоуцкое княжество и Брненское княжество. Из состава последнего в 1092 году выделилось Зноемское княжество, просуществовавшее до 1197 года.

После отречения в 1172 году Владислава II Фридрих Барбаросса объявил Моравию имперским маркграфством и изъял пражское епископство из ведения Праги. Однако Конрад Ота из моравской ветви Пржемысловичей восстановил единство Богемии и Моравии.

Международные связи

С последней четверти X века Богемия начинает испытывать всё возрастающее влияние германской культурной сферы. Ближайшим его источником становится северный сосед, Саксония, которая выдвигается в это время на роль политического и культурного центра Германии. На протяжении XI—XII веков расширяются культурные связи Богемии и Моравии и с другими более развитыми странами юга и запада Европы. Особую роль здесь играют монашеские ордены (бенедиктинцы, премонстраты, цистерианцы, иоанниты), чьи монастыри возникают и в чешско-моравских землях, и в Словакии.

С ростом международного авторитета Праги возникла необходимость создания цельной исторической концепции Чешского государства. В наиболее законченной форме её изложил Козьма Пражский. Написанная на латыни, его «Чешская хроника» стала первым дошедшим до наших дней произведением чешского автора. В нём пражский каноник возвёл генеалогию всех соотечественников к мифическому праотцу Чеху, дополнив историю сказанием о призвании на княжении Пржемысла-пахаря, которому народ добровольно вверил свои права и свободу.

Королевство Богемия (1198—1348)

В 1085 году князь Вратислав II, а в 1158 году князь Владислав II получали от императора ненаследственный титул короля Богемии. Однако статус королевства Богемия обрела на рубеже XIII века: в 1198 году князь Отакар I провозгласил себя королём, а в 1203 году император Оттон IV и папа Иннокентий III закрепили эту титулатуру официально.

В 1212 году император Фридрих II Гогенштауфен вручил Отакару I «Золотую сицилийскую буллу», подтверждавшую наследственность титула короля Богемии, право знати на избрание нового короля при прекращении династии, неделимость территории, а также инвеституру.

Положение Богемии в Германской империи было противоречивым. С одной стороны, процессы онемечивания доходили до парадокса: иностранцы, посещавшие страну в XIII веке, писали о Богемии как стране с двумя национальностями. С другой, интриги между вассалами императора, одним из которых был чешский король, давали некоторым из них шансы расширить пределы своей власти, и даже восходить на императорский трон.

В 1241 году славянскую Европу захлестнуло татаро-монгольское нашествие. Опустошив крупнейшие города Польши, монголы двинулись на юг, где под Легницей разбили объединённое 20-40-тысячное войско поляков, тамплиеров и тевтонцев под командованием Генриха Благочестивого. Войска, которые направил на подмогу Вацлав I, к месту битвы опоздали: монголы повернули на юг. Опустошив по пути всю Моравию, они, однако, не тратили время на осаду городов. Краледворская рукопись, утверждавшая, что последующий марш татаро-монголов на соединение с силами Батыя, Кадана и Субудая ускорила некая Битва при Оломоуце, оказалась фальшивкой, которую в XIX веке изготовили чешские просветители Вацлав Ганка и Йозеф Линда. Нашествие ослабило Словакию, распавшейся на ряд уделов под властью магнатов. Крупнейших успехов в собирании словацких земель внутри венгерского королевства в это время добился Матуш Чак (Тренчинский), под властью которого в 1311—1312 годах оказалось 14 комитатов. Впоследствии Карл Роберт Анжуйский, разбивший магнатов при Розгановцах укрепил центральную власть, и при его сыне, Людовике I Венгрия стала сильной европейской державой.

Хотя решающая битва с монголами не состоялась, авторитет Богемии в империи возрос, и Вацлав I вступил в спор за австрийские земли, Штирию и Каринтию. В 1250 году его сын Отакар II, маркграф Моравии, стал герцогом Австрии. По смерти отца (1253 год) Отакар взошёл на чешский трон. Первую войну с Венгрией за Штирию, в которой он представлял интересы Австрии, Отакар в 1254 году проиграл. Однако в 1260 году мятеж штирийцев дал ему новый повод, который Битва при Кресенбрунне решила в пользу Отакара, ставшего по совместительству и герцогом Штирии. В 1266 году Богемия впервые завладела графством Эгер.

В 1269 году в Каринтии пресеклась династия Спанхеймов, последний представитель которой Ульрих III был женат на Юдифи Богемской, приходившейся Отакару тёткой по отцу. Ещё в 1248 году Ульрих через династический брак стал герцогом Крайны; её герцогом Отакар стал в 1270 году. Наконец, в 1272 году Отакар распространил власть и на Фриули, продвинувшись таким образом до Адриатики.

Предел этому собирательству земель положил граф Рудольф Габсбург, который уже в следующем, 1273 году стал королём Германии. На требование Рудольфа присягнуть ему в верности и вернуть имперские лены, король Богемии ответил отказом.

Объявив в 1275 году Отакара изменником, Рудольф нашёл поддержку у дворянства Австрии — герцогства, где Отакар правил долее всего. Введя армию в Австрию и Штирию, император в 1276 году принудил Отакара отказаться от всех владений, кроме Богемии и Моравии. Попытка взять реванш оказалась для короля гибельной: в 1278 году в битве у Сухих Крут Пржемысл Отакар II погиб.

Политический кризис продолжался два года: Рудольф занял Моравию, мятежные феодалы громили королевские поместья.

В 1290 году взошёл на престол сын Отакара, Вацлав II. Географически вектор его «экспансии» был противоположен отцовскому, но в основе лежали те же междинастические предпосылки. В 1291 году Пшемысл II передал Вацлаву Краковское княжество, а после его смерти в 1296 году Вацлав занимает его трон и в 1300 году коронуется в Гнезно.

В 1301 году в Венгрии прерывается династия Арпадов. Последний её представитель, Андраш III был родственником Вацлава, чьи претензии на престол поддержала часть венгерского дворянства, и его сын Вацлав III коронуется в городе Секешфехерваре как Ладислав V. Преждевременная смерть Вацлава II в 1305 году прерывает готовящийся им захват Австрии. Вступив на престол, Вацлав III отрекается от венгерской короны, а в следующем, 1306 году обрывает не только готовящийся им поход в Польшу, но и всю династию Пржемысловичей.

Через его сестру Богемия и Моравия в 1310 году перешли династии Люксембургов. Иоанн Люксембургский получил под своё управление одну из богатейших на то время стран: с открытием в 1298 году в местечке Кутна-Гора месторождения серебра Богемия стала крупнейшим в Европе (свыше 40 %) добытчиком белого металла (до 25-30 тонн ежегодно). Начав в 1300 году чеканить пражский грош, Вацлав провёл эффективную денежную реформу; только чеканка монеты давала каждый год до 5 млн грошей. Однако Иоанн, проведший всю жизнь в походах по всей Европе, умудрился истощить и эту казну. В 1335 году свои права на титул короля Польши он уступил за 1,2 млн грошей — это количество серебра в Кутна-Горе добывали за 2 месяца.

Все эти предпосылки с успехом использовал его сын Карл, ставший первым носителем этого имени как король Богемии, а впоследствии (с 1355) Карлом IV как император Священной Римской империи. Слова Петрарки («Император римлян по имени, по правде ты всего лишь король богемский») отчасти отражали тот факт, что Карл заботился о своей родине больше, чем об империи. При Карле IV чешские земли (Богемия и Моравия) превратились в мощную феодально-сословную монархию, однако процесс их политической консолидации остался к началу 15 вв. незавершённым. Отчасти причиной этому была скрытая германская феодальная экспансия: расселение немецких колонистов, нарушало этническое единство страны, причём некоторые из них впоследствии овладели рядом ключевых позиций в экономике.

После смерти Карла троны в Богемии и Германии наследовал Вацлав IV. Его брат Сигизмунд в 1385 году стал королём Венгрии, в 1410 году Германии, в 1419 году занял трон своего отца в Праге, а 1433 года стал также и императором Священной Римской империи. Вплоть до смерти Сигизмунда в 1437 году земли Богемии, Моравии и Словакии вновь оказались под одной короной. Однако годы его правления оказались в истории этих земель эпохой битв и разрушений, которые нанесли гуситские войны 1410—1438 гг. Движение гуситов затронуло и Словакию, где в 1428-33 находились войска таборитов, совершавших поход против Венгрии. Впоследствии на гуситской основе в Словакии развилось антифеодальное движение «братиков» (1445-71).

При всех издержках, гуситское движение объективно содействовало укреплению языковых и культурных связей между всеми славянскими народами Чехословакии, и содействовало росту их национального самосознания и самоидентификации на фоне продолжающихся процессов германизации.

В 1457 году остатки гуситов-таборитов, а также радикально настроенных чашников, собрались в Кунвальде и основали там церковь «Братское единение» (лат. Unitas Fratrum). Основанный немецкими колонистами, Кунвальд располагался близ границ Моравии, Богемии и Силезии (в 1557 году церковь подразделялась, соответственно, на Моравскую, Богемскую и Польскую епархии). После изгнания лат. fratres legis Christi из Богемии, церковь стала известной под именем Моравские братья. Последний епископ Богемии, Ян Амос Коменский, составил Linguae Bohemicae thesaurus

Австро-венгерский период

Уния с Австрией и Венгрией (1526—1620)

Битва при Мохаче (1526) стала поворотным пунктом, обозначившим очередной эпохальный геополитический сдвиг. На месте покорённых османами земель образовалась Османская Венгрия (1526—1699). Положительным для славян стало то, что Королевская Венгрия, охватывающая восточную часть Словакии и Карпатской Украины, оказалась под эгидой того же государства, что и Чехия, австрийских Габсбургов. 24 октября 1526 года земский сейм в Праге избрал Фердинанда Габсбурга королём Богемии; 16 ноября в Братиславе его же избрали королём Венгрии. В 1536 году словацкая Братислава стала столицей королевской Венгрии.

Последний раз Моравия управлялась отдельно от Чехии в 1608 году, когда она поддержала Матвея в его борьбе против императора Рудольфа II. После того, как в 1611 году Рудольф уступил трон Матвею, Моравия стала управляться непосредственно из Вены, а титул маркргафа Моравии был присоединён к титулатуре короля Богемии.

В конце 1540-х годов Османская империя утверждается в центральной Венгрии; её задунайская часть и Словакия включаются в империю Габсбургов.

В империи Габсбургов (1620—1804)

С поражением в битве на Белой Горе (1620) настал новый этап германизации, процесса национальной и религиозной дезинтеграции чешской нации.

Борьба венгерских дворян из Словакии с австрийским императором не стихала на протяжении всего XVII века: в 1605-06 гг. Иштван Бочкаи, в 1618-22 гг. Габор Бетлен, в 1643—45 Ференц I Ракоци, в 1678—87 Имре Тёкёли, и в 1703—11 — Ференц II Ракоци.

На протяжении всего XVIII века Габсбурги продолжали консолидировать в составе своей империи славянские земли, сопредельные с древними Богемией, Моравией и Паннонией. В 1716 году война с Османской империей завершилась присоединением Славонии, а также части Боснии, Сербии и Валахии. Этот процесс развивался с переменным успехом: в 1739 году османы не только вернули Боснию и Валахию, но и Белград с прилегающими районами. Война за австрийское наследство (1740—1748) закончилась для империи ещё более весомыми потерями: в частности, Силезия отошла к Пруссии.

Вмешавшись в Русско-турецкую войну 1768—1774 гг. против России, на стороне своего бывшего противника, Австрия была вознаграждена Буковиной, которая на тот момент принадлежала вассальному по отношению к туркам Княжеству Молдавии. Существенные приобретения принесли Габсбургам разделы Речи Посполитой: в 1772 году — Галиция, а в 1795 году — земли на юге Польши, включая Краков и Люблин.

Под самый конец XVIII века потери, которые империя стала нести по ходу начавшихся наполеоновских войн на Западе Европы (Кампоформийский мир 1797 года, утрачены Австрийские Нидерланды и Ломбардия), заставили Габсбургов вновь изменить вектор своих геополитических интересов. Не без активного содействия Англии Австрия вступила в союз с Павлом I, результатом чего стал Итальянский поход Суворова, одна из славных страниц истории русской армии.

На рубеже 1798-99 годов часть русских войск пересекла Моравию по линии Оломоуц-Брно-Зноймо. В марте 1799 года в Брно прибыл и сам Суворов, откуда он проследовал в Вену, чтобы принять объёдинённое командование над частями австро-русской коалиции. После этого в июле другая колонна русских войск двинулась через Чехию по линии Хрудим — Часлав — Прага — Пльзень.

По возвращении из похода в конце 1799 — начале 1800 годов штаб русской армии и лично Суворов располагались в Праге. Историки позитивно оценивают этот первый массовый и масштабный контакт между русскими, чехами и мораванами, как способствовавший осознанию этими народами общности их исторических славянских корней; отмечают тёплый приём русских войск со стороны местного населения.

В Австрийской империи (1804—1867)

Люневильский мир с Францией (1801) завершил вытеснение Священной Римской империи с левого берега Рейна, подведя черту под историей Второй антифранцузской коалиции. В наступившей 10-летней мирной передышке империя Габсбургов встала перед необходимостью коренной реорганизации.

18 мая 1804 года Наполеон провозгласил себя императором французов. Буквально следом за ним, 11 августа 1804 года Франц II провозгласил себя императором Австрии, Францем I. Два года спустя Священная Римская империя, последним императором которой Франц оставался, была им ликвидирована. Великая держава вступила в последнюю историческую фазу своего бытия, которая одновременно стала эпохой национального возрождения для многих населявших её славянских народов — и в том числе, чехов, словаков и мораван. На протяжении XIX века, таким образом, завершилось формирование предпосылок создания единого чехословацкого государства.

Тем временем, несмотря на неоднозначное для империи развитие событий на мировой арене, процессы во внутриэкономической жизни Австрии диктовались включённостью её регионов в мирохозяйственные связи. Богемию, находившуюся на перекрёстке европейских путей, промышленная революция затронула уже на рубеже XVIII—XIX веков. Первая механическая прядильная установка заработала в 1797 году в Чехии, а первая паровая машина — в 1814 году в Моравии (Брюнн). Развитый банковский капитал способствовал постройке к 1825 году первой железной дороги (Будеёвицы—Линц).

Капиталистические отношения настойчиво внедрялись и в сельское хозяйство: барщинное земледелие отмирало как нерентабельное, и уже накануне революции 1848—1849 гг. в Моравии господствующей формой крестьянских повинностей становится денежная рента. Расслоение крестьянства (в 1840-х годах доля безземельных батраков составляла 50-60 %, а местами более 70 % населения) формировало мощный резерв рабочей силы. Её массовое перемещение в развивающиеся промышленные центры на протяжении нескольких десятилетий привело к качественным сдвигам в размещении народонаселения. Их последствия выходили за рамки чисто статистико-демографических, хотя и как таковые, эти показатели были внушительны. В 1846 году только в Богемии (6,5  млн. против 4  млн. в 1780) средняя плотность населения достигла 82 чел./км².

В том же 1846 году население Праги составило 115.000, а Брно — 50.000 человек. За этими цифрами стояло качественное изменение национального состава: начался так называемый процесс «чехизации городов». Помимо столичных городов быстро росли ещё более десятка промышленных центров по всем землям: Либерец, Ческа-Липа, Шлукнов, Румбурк, Хеб, Хомутов, Пльзень, Ческе-Будеёвице, Трутнов, Броумов и др. Помимо Богемии и Моравии центром тяготения этих миграционных потоков также являлась Силезия — край, со времён Великой Моравии обжитый чехами совместно с поляками (35 % населения).

Более медленно, в силу экономико-географического положения, а также политических условий протекал промышленный переворот в Словакии. Население Братиславы возросло за сопоставимый период на четверть, до 38.500; в Банске-Штявнице оно достигло 19.000, в Комарно 12.000 и в Трнаве 7.000 человек. В национальном плане явлений, аналогичных «чехизации» здесь не было; напротив, историки констатируют в этот период нарастание «мадьяризации» по всем направлениям. Тем не менее, несмотря на «институциональную» привязанность местных производителей к венгерскому сектору рынка империи, капитализм выталкивал Словакию и на смежные рынки: чешско-моравский на западе и русский — на востоке. «Торгуя ароматическими маслами, шафраном, полотном и другими товарами, они посещали Украину, южнорусские губернии и восточные территории Российской империи».

Именно на территории Богемии, которую представители местной культурной элиты всё настойчивее называют её современным именем «Чехия», с конца XVIII века первым среди других западно- и южнославянских народов возникает культурное движение будителей (чеш. buditel, словацк. buditeľ) — инициаторов национального, культурного и языкового возрождения в среде славянских народов, чьи идеи в будущем закладываются в основы концепций будущих суверенных славянских государств.

Проявляя глубокий интерес к истории и культуре древнеславянских народов, особое внимание будители уделяли истории, культуре и языку русского народа. Многие из них путешествовали в Россию, изучали русский язык, восстанавливая славянские корни, утраченные в условиях многовекового иноземного владычества. В 1790 году В. М. Крамериус открывает «Чешскую экспедицию», издающую книги, а также первую газету на чешском языке. С 1831 года роль духовного, исследовательского и издательского центра принимает на себя Матица чешская, созданная Ф. Палацким в Праге.

Матицу словацкую удалось создать лишь в 1863 году, и уже в 1875 году венгерские власти её ликвидировали; её восстановление в 1919 году стало одним из знаковых культурно-политических акций, предпринятых сразу после образования единой Чехословакии. Однако даже несмотря на отсутствие единого организационного центра формирования национального самосознания словаков шёл параллельно с аналогичными процессами к западу от них. В 1780 году Ю. Папанек издал «Историю словацкого народа», в 1785 году Я.  Грдличка (Hrdlička) описал контуры этнической территории словаков (при этом процесс размежевания понятий «словак» и «славянин» завершился лишь к началу XIX века.). Более сильный, нежели на землях чешской короны, национальный гнёт стал причиной того, что именно в Словакии процесс обрёл политическую подоплёку. «Требования словацкого народа» — программа, разработанная в ходе революции 1848 года, призывавшая использовать словацкий язык в школах, судах, органах местного самоуправления, а также избирать словацкий парламент на основе всеобщего избирательного права. Принятый в 1861 году «Меморандум словацкого народа» дополнил это требованием местной автономии.

Процессам формирования национального самосознания чехов и словаков в XIX веке противостояли — хоть и по разным направлениям — институты крупнейших составляющих империи, под эгидой которых они оказались: королевства Богемии и Венгрии. Что же касается моравов — титульной нации Великой Моравии, первого (не считая Само) единого государства западных славян, то его правопреемник, Моравская марка стала со временем леном короля Богемии, отдельно от которой в последний раз она управлялась в 1608-11 годах. Поэтому, хотя первые грамматики «современного» (в отличие от «великоморавского», тождестенного прачешскому и прасловацкому) моравского языка появились в то время, когда разработка норм литературного чешского пребывала ещё только на начальной стадии, сами мораване оказались лишены существенных предпосылок требования своего самоопределения отдельно от чехов, совместно с которыми они проживали на коронных землях Богемии. Дополнительную неоднозначность вносит в эту проблему и наличие понятия Моравской Словакии. В дальнейшем вопрос о статусе: административном — Моравии, национальном — моравов (нация либо субэтническая группа) и лингвистическом — их языка (язык либо диалект) с момента создания Чехословакии решался по-разному, в зависимости от политической конъюнктуры.

Чехословакия (1918—1993)

Концепция будущего государства чехов и словаков окончательно оформилась у западнославянских политиков в самом начале Первой мировой войны. Вступив в контакт с главами стран Антанты, крупнейшие политики будущей Чехословакии — чехи Томаш Масарик и Эдуард Бенеш и словак Милан Штефаник — заручились их поддержкой в создании Чехословацких легионов как опоры нового государства. Легионы подчинялись верховному командованию Антанты, и им же снабжались.

Хотя Россия по планам Антанты стала одной из баз формирования корпусов легионеров, наряду с Францией и Италией (куда также прибывали желающие и из Америки), основные политические действия вокруг создания нового государства протекали в Западной Европе и США. В 1915 году Масарик официально представил план создания Чехословакии в Женеве. В октябре этого же года в Кливленде эмигрантские организации чехов и словаков приняли совместную декларацию, а окончательное соглашение было подписано 31 мая 1918 года в Питтсбурге. Первое временное правительство Чехословакии заседало в Париже.

Первая Республика

28 октября 1918 года Национальный чехословацкий комитет в Праге провозгласил независимость Чехословакии.

Неоднозначно вопрос о самоопределении решался в Подкарпатской Руси. 8 ноября 1918 года первая Народная рада русинов Старой Любовне приняла декларацию об отделении от Венгрии, не конкретизируя вопрос о присоединении к какому-либо государству. На следующий день, 9 ноября рада в Ужгороде выразилось за автономию в составе Венгрии; в дальнейшем (26 декабря) Будапешт использовал это как основание для создания «Русской Крайны» (венг. Ruszka Krajna).

Одновременно Закарпатье оказалось в сфере интересов Польши и Украины. 9 октября польские депутаты австрийского парламента заявили о намерении включить в состав Польши Галицию. В ответ на это 18 октября во Львове был создан Украинский национальный совет (УНС) — парламент украинцев Австро-Венгрии — который провозгласил своей целью создание украинского государства на территории Галиции, Буковины и Закарпатья. Присоединения к Украине потребовала Карпато-русская рада, прошедшая в ноябре в Хусте. За два дня до того, как 13 ноября была провозглашена Западно-Украинская народная республика (ЗУНР), румынские войска вытеснили УНС из Черновцов и овладели Буковиной.

Наиболее твёрдо идея вхождения в состав Чехословакии поначалу была озвучена в США, где в это время русинская диаспора с сочувствием следила за созданием Чехословакии и активно общалась с чешскими и словацкими эмигрантами, непосредственно вовлечёнными в этот процесс. Здесь уже 12 ноября 1918 года Г. Жаткович (активный деятель Американской народной рады угро-русинов, впоследствии первый глава Подкарпатской Руси) провёл собрание, а в декабре организовал плебисцит эмигрантов-русинов, на котором 67 % опрошенных проголосовало за вхождение края в Чехословакию. Важную роль в реализации этой идеи сыграло т. н. Филадельфийское соглашение, которое Жаткович заключил с находившимся в США Масариком. Вопрос о присоединении к Чехословакии в это же самое время ставила в Будапеште перед Миланом Годжей и делегация словацких русинов.

21 декабря 1918 года А. Бескид объединил созданную им ещё в ноябре Прешовскую народную раду с «Русской радой лемков» и создал «Карпато-русскую народную раду». Изначально эта группа требовала присоединить край к России (противостояя движению во главе с Емельяном Невицким, ориентировавшимся на Украину), но потом Бескид сменил азимут на Чехословакию — как сторонника этого варианта, его и пригласили в январе 1919 года на Парижскую мирную конференцию. Впоследствии Бескид сменил Жатковича на посту главы края.

После присоединения Подкарпатской Руси Первая Чехословацкая Республика площадью 140,4 тыс.км² включала пять областей (принятый в отечественной историографии для данного случая перевод чеш. země и словацк. krajiny), которые на 1927 год насчитывали:

Состав страны в 1918—1926 (население на 1927 год)

Область	Исторический статус	Статус	Столица	Площадь, км²	Население, чел.	Дата вхождения
Чехия (Богемия)*)	«земли богемской короны»		Прага	52.064	6.922.600	22 октября 1918 года
Моравия			Брно	22.315	2.806.500
Силезия			Опава	4.423	721.500
Словакия	«земли Верхней Венгрии»		Братислава	48.904	3.222.600
Подкарпатская Русь*)			Ужгород	12.665	683.400	10 сентября 1919 года
*) В написании первоисточника (МСЭ, 1931 г. изд.)

Конституция, принятая 29 февраля 1920 года взамен временных органических статутов 1918 года, подтвердила заложенные в них основы государственного устройства как парламентской демократии. Двухпалатное (Сенат и палата депутатов) Национальное собрание избиралось на основе всеобщего избирательного права. Помимо законодательной и судебной власти оно контролировало исполнительную власть в лице президента и кабинета министров: избрание (каждые 7 лет) президента и утверждение назначавшегося им кабинета входило в прерогативы НС.

С учётом специфики национального состава нового государства в его конституцию и законодательные акты было введено социолингвистическое понятие чехословацкого языка:

Чехословацкий язык есть государственный, официальный язык республики

Оригинальный текст (чешск.)  

jazyk československý jest státním, oficielním jazykem republiky

— § 129 Конституционного устава Чехословацкой республики

Поскольку до 1918 года Словакии как территории с очерченными рубежами не существовало, её южные границы нуждались в обосновании. Разграничение территории между вновь создаваемой Чехословакией и Венгрией вызвало острые споры между Прагой и Будапештом. Обе стороны ссылались на значительно противоречившие друг другу данные последних переписей населения, каждая из которых строилась на несопоставимых друг с другом критериях. Чехословацкие статистики определяли национальность по самоидентификации, а венгерские — по языку, причём чехи и словаки объединялись в группу «чехословаков», украинцы, русины и русские записывались как «русские», а большинство немецко- и венгероязычных иудеев были задекларированы как «евреи».

С учётом интенсивной мадьяризации, продолжавшейся на протяжении последних 50 лет, венгерская оценка (1910 год) числа мадьяр, проживавших на всех изъятых территориях (3 млн, в том числе 1 млн в Словакии и Подкарпатской Руси), считается завышенной. По чехословацкой переписи населения (1921 год) в республике было 750 тыс. венгров. В меморандумах, представленных Великим державам на Парижской мирной конференции 1919—1920 годов указывалось, что из 3 млн жителей будущей Словакии титульная нация составляла 2,5 млн, к которым (как настаивала пражская делегация) следовало прибавить ещё 700 тыс. словаков, эмигрировавших в США, поскольку «большинство из них, после учреждения свободного чехословацкого государства, немедленно вернулось бы домой».

Однако приоритет оставался не за этническими, а за стратегическими соображениями. Столицей Словакии был избран Прессбург (переименованный в Братиславу) — город с немецко-мадьярским населением, с минимальной долей словаков, однако именно он обеспечил выход страны к Дунаю. Изымаемая у Венгрии Подкарпатская Русь играла роль лимитрофа, отсекающего революционно настроенные территории (где в 1919 году была подавлена Советская республика) от Советской России. Трианонский договор, определивший границы Чехословакии, был подписан 4 июня 1920 года в Большом Трианонском дворце Версаля и вступил в силу 26 июля 1921 года.

При образовании Чехословакии в её состав с согласия «великих держав» было включено несколько государственных образований, самостоятельно провозгласивших свою независимость или автономию от Австро-Венгрии:

• Гуцульская Республика со столицей в Ясинях (8 января — 11 июня 1919 года);
• Русская Краина со столицей в Мукачево (с 24 декабря 1918 года автономия в Австро-Венгрии, с 22 марта 1919 года — Советская Русская Крайна (укр. Радянська Руська Країна) в составе Венгерской Советской Республики, оккупирована в мае войсками Чехословакии и Румынии

Вторая Республика

Второй, или «послемюнхенской» республикой называется период с 1 октября 1938 по 14 марта 1939 года. Осуществив аншлюс Австрии (13 марта 1938 года), гитлеровская Германия усилила нажим на Чехословакию, выдвинув войска к её северо-западным границам. 24 апреля на съезде Судето-немецкой партии в Карловых Варах её лидер К. Генлейн выдвинул программу, содержавшую требование к правительству предоставить Судетской области «широкую автономию», фактически равнозначную отделению, а также аннулировать оборонительные договоры с Францией (1924) и СССР (1935).

Предложения советского правительства от 17 марта 1938 года созвать общеевропейскую конференцию по вопросам обеспечения мира и создания систем коллективной безопасности Англия и Франция отвергли. В конце апреля на англо-французском совещании Чемберлен заявил, что «если Германия пожелает уничтожить чехословацкое государство, он не видит, как ей можно помешать в этом», а в мае Англия и Франция прямо рекомендовали Праге расторгнуть советско-чехословацкий договор от 16 мая 1935 года. По этому договору союзническая помощь со стороны СССР была обусловлена одновременным оказанием такой помощи со стороны Франции.

В ответ на концентрацию вермахта на границах Чехословакии её правительство провело 21 мая 1938 года частичную мобилизацию.

10 марта 1938 года правительство Берана распустило автономное правительство Тисы и ввело в Словакии военное положение. Этим был создан предлог для немецкого вмешательства под предлогом, что Чехословакия «сама разваливается», являясь при этом «постоянным очагом беспокойства и беспорядков».

5 октября 1938 года Эдвард Бенеш демонстративно ушёл в отставку с постов президента и верховного главнокомандующего в знак несогласия с Мюнхенским соглашением, которое вынудили его подписать с фашистской Германией тогдашние руководители Англии и Франции. В середине ноября все партии Чехословакии объявили о своём самороспуске с одновременным переходом к однопартийной системе. Созданную таким образом Партию национального единства возглавил Р. Беран, один из вождей Аграрной партии.

Оккупация Богемии и Моравии и Словацкая Республика

14 марта 1939 года Гитлер вызвал чехословацкого президента Э. Гаху в Берлин. Гаха согласился принять немецкую оккупацию страны, и вермахт занял чешскую территорию практически без сопротивления. На следующий день, 15 марта на занятой территории был создан Рейхспротекторат Богемия и Моравия. Рейхспротектором 21 марта 1939 года был назначен фон Нейрат; Гахе была отведена формальная роль президента протектората. Министерские органы были укомплектованы немцами; евреи с государственной службы были изгнаны. Политические партии были запрещены; многие деятели КПЧ нашли убежище в СССР. Население протектората было мобилизовано для работы в интересах Германии; часть молодёжи была отправлена в Германию. Управление промышленностью перешло специально созданным органам. В то время, как угледобыча, металлургия и производство вооружений выросли, производство товаров народного потребления было снижено и переориентировано на снабжение Германии. Снабжение населения товарами было строго нормировано.

В день создания протектората, 15 марта союзник Гитлера Й. Тисо объявил независимость Словакии. Объявила о независимости и Карпатская Украина, однако через 3 дня она была полностью оккупирована венгерскими войсками и включена в состав Венгрии.

Поначалу гестапо репрессировало преимущественно политиков и интеллигенцию. Однако 28 октября 1939 года в годовщину независимости Чехословакии население выступило против оккупации. Новую волну выступлений вызвала смерть студента-медика Яна Оплетала (15 ноября), который был ранен в октябрьских демонстрациях. Рейх ответил массовыми арестами интеллигенции; было арестовано 1800 студентов и преподавателей. 17 ноября все университеты в протекторате были закрыты, девять студенческих лидеров были казнены, а сотни людей отправили в концлагеря.

Осенью 1941 года заместителем рейхспротектора был назначен начальник РСХА Гейдрих. Был арестован, а затем расстрелян премьер-министр Алоис Элиаш, правительство было реорганизовано, и все культурные учреждения были закрыты. Началась новая волна арестов и казней; евреев стали высылать в концлагеря. В городе Терезин было создано гетто. 4 июня 1942 года Гейдрих после покушения умер. Его преемник Курт Далюге возобновил массовые аресты и казни. Посёлки Лидице и Лежаки были сметены с лица земли, а их жители расстреляны. В 1943 году треть миллиона чешских рабочих депортировали в Германию; практически всё невоенное производство остановилось. В последние месяцы войны стало нарастать движение сопротивления.

С началом Второй мировой войны Бенеш создал в Лондоне Правительство Чехословакии в изгнании, активно сотрудничавшее с Англией, а с 1941 года — и с СССР и США, составившими антигитлеровскую коалицию. По окончании войны была принята доктрина преемственности чехословацкого государства, по которой все акты, совершённые на территории страны после падения Третьей республики и до 1945 года были признаны ничтожными, а Бенеш, несмотря на вынужденную отставку, считался сохранявшим свои президентские полномочия.

Третья Республика и Социалистическая Чехословакия

Главой страны в изгнании ещё с 1940 года оставался Эдвард Бенеш, которого поддерживали страны антигитлеровской коалиции, и в том числе СССР. Как руководитель зарубежного чехословацкого антифашистского Движения Сопротивления, Бенеш в декабре 1943 года подписал в Москве договор о дружбе и союзных отношениях с Советским Союзом. Этот договор предопределил послевоенную внешнеполитическую ориентацию Чехословакии и ход её политического развития в 1945-48 гг. 28 октября 1945 года временный парламент подтвердил президентские полномочия Бенеша, а 19 июля 1946 года новый состав парламента вновь избрал его — единогласно — на пост президента Чехословакии.

5 апреля 1945 года президент Бенеш утвердил представленную Национальным фронтом Кошицкую правительственную программу восстановления экономики Чехословакии. В момент принятия программы правительство возглавлял член вновь воссозданной (существует с 1878 года) социал-демократической партии Чехии Зденек Фирлингер. Границы национализации бывших частных предприятий и банков были очерчены в этой программе не как самоцель, а как способ организации деятельности экономики в условиях необходимости наказания коллаборационистов и других сподручных фашизма.

19 мая 1945 года был издан декрет о недействительности имущественно-правовых отношений, возникших в годы оккупации. Всё имущество производственного назначения, принадлежавшее коллаборационистам, подлежало безвозмездной передаче в народное управление.

Декретом от 12 июня 1945 года были конфискованы все земли, принадлежавшие немецким и венгерским помещикам, а также земли, владельцы которых сотрудничали с немецкими, венгерскими и (в 1938-39) польскими оккупантами. Дальнейшее решение аграрного вопроса шло в контексте выполнения задач аграрной реформы, провозглашённой в Чехословакии ещё в 1919 году. По ёе выполнении в июне 1947 года был принят закон о пересмотре задач аграрной реформы, предусматривавший дальнейшее её углубление, в частности, последующее снижение верхнего предела размеров частных землевладений.

14 октября 1945 года было избрано Временное Национальное собрание.

Декрет Бенеша 24 октября 1945 года дополнительно определил условия национализации копей и крупных промышленных предприятий. Их владельцы (из числа не запятнавших себя сотрудничеством с фашистами) получали компенсацию. Таким образом в руки государства полностью перешла энергетика, угольная, металлургическая, основная часть химической промышленности и предприятия военно-промышленного комплекса. Были также национализированы акционерные банки и страхкассы. В остальных отраслях были национализированы (с выкупом) предприятия с численностью не менее 150 человек. Таким образом, доля промышленного производства Чехословакии, переданного из частной в государственную собственность (см. народное предприятие, чеш. Národní podnik), составила 80 %.

В ноябре 1945 года из Чехословакии были выведены советские войска.

Кошицкая программа 1946 года была для Чехословакии масштабным для своего времени опытом макроэкономического регулирования экономики, ориентированной на рынок. Окончательно задачу послевоенного восстановления экономики решил последовавший за ней первый пятилетний план 1949-53 гг.: уровень промышленного производства достиг 119 % к последнему мирному, 1937 году.

Значительный вклад КПЧ в движение Сопротивления (погибло 25 тыс. коммунистов, среди которых такие национальные герои, как писатель Ю. Фучик, депутат Национального собрания Я. Шверма и другие) — всё это, как и в других европейских странах, освобождённых от фашизма, отразилось в весомой доле голосов, отданных в Чехословакии на первых послевоенных выборах 1946 года за коммунистов — около 40 %. В пользу коммунистов играл не только авторитет СССР как страны, армия которой разгромила фашистские войска практически на всей территории Чехословакии. Несмотря на наличие аналогичных идейных связок между КПСС и «братскими партиями» в соседних Польше и Венгрии, этим странам пришлось вернуть Чехословакии территории, которые они аннексировали, как и Германия, в 1938 году в результате расчленения страны по «мюнхенскому сговору». Чехословацкая государственность в 1945 году была восстановлена на прежней территории за исключением включенных в состав Украинской ССР Подкарпатской Руси (передана Чехословакии в 1920 году по Трианонскому договору как автономия) и города и железнодорожного узла Чоп с окрестностями, ранее относившегося к Кралёвохлмецкому району Словакии.

26 мая 1946 года состоялись выборы в Законодательное Национальное собрание и в национальные комитеты. На них КПЧ получила наибольшее число голосов из всех политических партий, однако при всей своей популярности не имела абсолютного перевеса над ними, и вплоть до февраля 1948 года не имела гегемонии в органах власти. 25 октября 1946 года Законодательное собрание приняло закон о двухлетнем плане восстановления и развития народного хозяйства на 1947-48 годы.

Чехословакия была в числе первых стран, оказавших помощь становлению независимости и обороноспособности государства Израиль, созданного в мае 1948 года. При активном содействии вновь назначенного министром иностранных дел Владимира Клементиса была проведена Операция «Валак», в ходе которой в Израиль с аэродрома Жатец под Прагой были нелегально отправлены многие тонны вооружения, боеприпасов, а также 23 самолёта Avia S-199 (послевоенная чешская версия истребителя «Мессершмитт» Ме-109). В 1950 году Клементиса арестовали при нелегальном переходе границы. Позже ему было инкриминировано участие в троцкистско-титоистско-сионистском заговоре, а в конце 1951 года его дело было приобщено к процессу Сланского.

Всем подсудимым во главе с бывшим Генеральным секретарём ЦК КПЧ Рудольфом Сланским было предъявлено обвинение в государственной измене. Протоколы открытого процесса, состоявшегося в ноябре 1951 года, зафиксировали особое внимание следствия к контактам подсудимых с Израилем и зарубежными евреями. В обвинительном заключении впервые в послевоенное время прозвучала непримиримая оценка сионизма. Главный обвинитель И. Урвалек заявил, что «сионизм превратился в самого верного прислужника наиболее реакционных, милитаристских и человеконенавистнических кругов мирового империализма и поэтому причастность к сионизму должна рассматриваться как одно из тягчайших преступлений против человечества». Еврейская энциклопедия, исходя из национального состава обвиняемых и тяжести приговора (из 14 обвиняемых казнено двое чехов, один словак, и 8 из 11 евреев, включая Сланского) делает вывод «о выраженной антисемитской направленности» этого политического процесса. До 1956 года осуждённых на пожизненное заключение по «делу Сланского» реабилитировали, а 1 мая 1968 года, в знаменитую «пражскую весну», президент ЧССР Людвик Свобода посмертно наградил бывших подсудимых высшими наградами государства, в том числе золотыми звёздами Героев Труда.

Февральские события 1948 года
В терминах политологии события 20-25 февраля 1948 года (в чехословацкой историографии также «Победный февраль», чеш. Vítězný únor; некоторые историки употребляют термин «переворот») представляли собой вариант развития политической ситуации, инициируемой кабинетным кризисом, когда ряд министров подают в отставку в расчёте на то, что президент отреагирует на это сменой всего кабинета.

Формальным поводом этого кабинетного кризиса стало запрос Национально-социалистической партии к МВД (которое возглавлял член КПЧ) о причинах служебного перемещения 13 февраля 1948 года 8 старших офицеров Корпуса национальной безопасности. Так как ни один из этих силовиков не был членом КПЧ, кадровую политику министра авторы запроса охарактеризовали как «политически мотивированную чистку личного состава».

• 20 февраля 1948 года 12 из 26 министров (от Национально-социалистической, Народной и словацкой Демократическую партии) не явились на созванное Готвальдом чрезвычайное заседание правительства, где должны были выступить министры внутренних дел и национальной обороны, и одновременно подали президенту прошение об отставке. Этим они рассчитывали оказать давление на президента с тем, чтобы он отправил в отставку всё коалиционное правительство (его ещё с 1946 года возглавлял Клемент Готвальд), провёл новые выборы и сформировал новый кабинет.

Критикуя этот шаг, идеолог Национально-социалистической партии Ф. Пероутка 21 февраля заявил: «Известно, что легче отказаться от власти, чем снова вернуться к ней». В этот же день не поддержало предложение об отставке своих министров и руководство социал-демократов. Таким образом, вместе с министрами от КПЧ и двумя беспартийными этот демарш не поддержали в общей сложности 14 министров. Инициаторы кризиса из числа членов кабинета оказались в численном меньшинстве, и премьер-министр Готвальд предложил президенту Бенешу не распускать кабинет, а разрешить ему, в соответствии с Конституцией, заместить министров, выбывших по собственному желанию, новыми — что и произошло через 4 дня.

• 25 февраля 1948 года президент Бенеш, принимая отставку 12 министров, не стал распускать правительство, а поручил премьер-министру Готвальду заполнить вакансии новыми персоналиями. Все они были избраны из числа коммунистов, и таким образом угроза выхода из правительства как средство давления на президента страны обернулась для этих партий реальной потерей власти.

Февральские события 1948 года не сопровождались ни насильственным захватом власти, ни смещением ключевых фигур в руководстве. С соблюдением конституционных норм вновь назначенные министры принесли присягу при том же президенте; на своём посту остался и премьер-министр. Митинги и демонстрации, заявления от имени различных непартийных конференций (22 февраля в Праге прошёл съезд делегатов заводских советов), предупредительные стачки (на 24 февраля в стране была назначена всеобщая одночасовая забастовка) не привели в 1948 году в Чехословакии к вооружённым столкновениям. Компартия Чехословакии стала доминирующей, но не единственной партией в стране мирным путём. В той же последовательности — митинги с требованиями к высшей власти, смена правительства при том же президенте, и как результат резкое изменение партийной структуры власти — развивались события и через 41 год, в «бархатную революцию» 1989 года.

Для Демократической партии неблагоприятный исход инициированного ею кабинетного кризиса повлёк за собой её распад. Часть региональных организаций в Словакии заявила об организованном выходе из состава ДП, и тогда же, в феврале 1948 года, на этой основе была создана Партия словацкого возрождения (ПСВ; чеш. Strana Slovenskej Obrody). Её состав — горожане и крестьяне, проживающие в Словакии.

Среди истоков политического раскола в феврале 1948 года историки рассматривают непринятие Чехословакией помощи по плану Маршалла. Обнародованный в общих чертах 5 июня 1947 года, этот план предполагал помощь США европейским государствам в их послевоенном восстановлении на условиях, которые госсекретарь Дж. Маршалл предлагал обсудить 12 июля того же года на встрече глав государств в Париже. За неделю до начала Парижского саммита, 4 июля кабинет министров Чехословакии проголосовал за участие в нём, что предполагало подписание договора о принятии от США помощи на ещё не вполне ясных условиях.

7 июля премьер-министр Готвальд выехал в Москву, где узнал ещё не обнародованные к тому времени политические условия предоставления помощи со стороны США, а именно — вывести из состава правительства всех коммунистов. Для Чехословакии, где коммунисты входили в правительство ещё в довоенное время, и являлись ведущей по популярности политической партией (хотя и не имеющей большинства в кабинете министров) принятие такого условия означало бы катастрофическое разрушение баланса политических сил с непредсказуемыми последствиями в общественной жизни. Исходя из этого, по возвращении премьера в Прагу, кабинет министров некоммунистического правительства принял решение отказаться от ранее принятого приглашения в Париж и, как следствие — от американской помощи на условиях Маршалла.

Последствия этого шага для Чехословакии рассматриваются двояко. С одной стороны, отказ от принятия американской помощи ценой удаления коммунистов выдвигался причиной недостаточных темпов экономического роста. С другой — что в отличие от Мюнхенского диктата 1938 года страна не поддалась политическому нажиму извне, причём уже с 1949 года её индустриально развитая экономика получила на многие годы в лице стран СЭВ стабильный и обширный рынок сбыта, не испытывавший, в отличие от Запада, кризисов сокращения производства, благодаря чему страна не испытывала безработицы. Вновь трудоустроились и те, кто лишился политически значимых рабочих мест по недоверию в феврале 1948 года. Политическая эмиграция из Чехословакии после кризиса 1948 года оценивается незначительной цифрой 3 тысячи человек.

7 июня 1948 года Бенеш в связи с ухудшением здоровья покинул пост президента, и спустя 3 месяца умер. 14 июня 1948 года Национальное собрание избрало на пост президента Готвальда, который уступил кресло премьера Антонину Запотоцкому. При том, что высшие государственные посты с этого времени стали занимать члены КПЧ, на протяжении всех лет социалистического развития вплоть до отстранения коммунистов от власти в 1990-е годы традиции многопартийной системы в Чехословакии не прерывались. Партии-инициаторы февральского кризиса не были принудительно распущены; в некоторых из них произошёл раскол, другие же продолжили существовать под прежним именем, но с новым составом руководства. Как и в других странах народной демократии, на некоммунистическом партийном фланге в Чехословакии продолжали действовать христианские партии. Их идеология, христианский социализм, была аналогична ряду западноевропейских партий, и не противоречила программным установкам КПЧ на построение социализма.

Национализация экономически значимых предприятий была осуществлена в стране до 1948 года, в условиях классической современной демократии и многопартийной системы, при явной поддержке большинства населения страны. Но хотя за два года реализации Кошицкой программы доля частного сектора в народном хозяйстве страны сократилась до 1/5, и эти процессы продолжались и в начале 1950-х годов, Чехословакия не являлась при этом «полноценным» социалистическим государством (в БСЭ 1958 года использован термин «государство социалистического типа»), а лишь «создала предпосылки перехода к построению социализма».

11 июля 1960 года Национальное собрание взамен Конституции 9 мая (1948) приняло новую конституцию, по которой страна стала называться Чехословацкой Социалистической Республикой — ЧССР.

В октябре 1968 года был принят, и с 1 января 1969 года вступил в силу Конституционный закон о чехословацкой федерации (№ 143/1968 Sb.), в соответствии с которым унитарное государство было преобразовано в федерацию двух равноправных республик — Чешской социалистической республики и Словацкой социалистической республики. Примечательно, что эта важнейшая реформа государственного устройства страны была начата и завершена при том же составе лидеров (Первый секретарь ЦК КПЧ — Александр Дубчек, председатель Национального собрания ЧССР — Йозеф Смрковский, премьер-министр — Олдржих Черник), которые руководили страной в период Пражской весны, причём по завершении вывода войск стран-участниц Варшавского договора, введённых в Чехословакию 21 августа 1968 года.

Чешская и Словацкая Федеративная республика

Примерно с осени 1989 года начался процесс демонтажа социалистической системы «сверху», сопровождаемый массовыми демонстрациями. 28 ноября на очередной встрече правительства ЧССР и правящего Национального Фронта с представителями «Гражданского форума» было соглашение решение об отмене положения о ведущей роли коммунистической партии, закреплённого в Конституции ЧССР. 29 ноября Национальное собрание утвердило эту поправку к Конституции, в этот же день оно избрало своим председателем вернувшегося в политику Александра Дубчека, на должность президента ЧССР избран известный правозащитник и диссидент Вацлав Гавел.

С приходом к власти новых политических сил, тенденции политического размежевания Чехии и Словакии взяли, в конце концов, верх над идеями государственного единения чехов и словаков, которые отстаивали в 1918 году Т. Масарик, Э. Бенеш и другие отцы-основатели независимого чехословацкого государства. После того, как в марте 1990 года Федеральное собрание отказалось от прежнего названия страны (Чехословацкая Социалистическая Республика), разгорелась так называемая «война из-за чёрточки»: часть словацких политиков потребовала писать название страны через дефис («Чехо-Словакия»), в то время как в Чехии настаивали на сохранении прежнего написания «Чехословакия» в одно слово. Компромиссное написание «Чешская и Словацкая Федеративная Республика» (ЧСФР, с вариантом без дефиса для чешского и с дефисом для словацкого языка) было утверждено лишь в апреле. Хотя проблема с названием страны и его написанием была решена, новая политическая элита взяла курс на окончательное размежевание.

Распад на Чехию и Словакию

1 января 1993 года страна мирным путём распалась на Чехию и Словакию, произошёл так называемый бархатный развод (по аналогии с бархатной революцией).

Литература

• Клеванский А. Х., Маринина В. В., Мыльников А. С., Поп И. И. Краткая история Чехословакии. — М.: Наука, 1988.

См. также

• История Словакии
• История Чехии

Отрывок, характеризующий История Чехословакии

– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.