История Швейцарии

Современная Швейцария представляется воплощением мирной жизни и стабильности. Однако не всегда было так. Начиная ещё со времён Древнего Рима находились желающие присоединить эти альпийские долины к своим владениям. Особенно интерес к ним возрос в средние века, когда они оказались на пересечении транспортных путей с севера Европы в Италию и с запада Европы на восток. Годом основания Швейцарии считается 1291, когда жители трёх альпийских долин заключили соглашение о взаимной поддержке в случае нападения. К 1513 году количество членов союза достигло 13. Через полтора десятилетия в Швейцарии началась Реформация, и последующие три века продолжалось противостояние между католиками и протестантами, неоднократно выливавшееся в кровопролитные войны. С 1798 года и до поражения Наполеона при Ватерлоо Швейцария находилась под властью Франции. В последующие годы шла борьба между патрицианской властью отдельных кантонов и сторонниками преобразования Швейцарии в цельное государство на демократических началах, которая завершилось в 1848 году победой последних. Была принята конституция и создан федеральный парламент, и с тех пор наступил период спокойного развития Швейцарской конфедерации.

Швейцария до образования союза (до 1291)

Доисторический период

Как доказывают многочисленные раскопки, территория, ставшая позже Швейцарией, была местом обитания человека ещё в эпоху каменного века. Археологические находки свидетельствуют о том, что уже 150—250 тысяч лет назад на территории Швейцарии обитали неандертальцы. Примерно 40 тысяч лет назад здесь поселился человек разумный. Эпоха неолита дошла до Швейцарии примерно в 5 тысячелетии до нашей эры. В этот период на берегах швейцарских озёр начали появляться деревянные жилища. В V—I веках до н. э. в Центральной и Западной Европе была распространена латенская культура, названная по селению Ла-Тен (La Tène) в Швейцарии, в нескольких километрах от Невшателя.

Римская Швейцария

Во времена Римской империи, в период с V века до нашей эры по IV век нашей эры, территорию Швейцарии населяли преимущественно кельтские племена, в первую очередь гельветы (отсюда другое название Швейцарии, Гельвеция), а на востоке — ретийцами, вероятно, родственными этрускам. Хотя греческие и римские историки описывают кельтов как варваров, археологические раскопки показывают, что у них была достаточно развитая культура.

Первое важное соприкосновение швейцарских гельветов с римлянами имело место в 107 году до н. э., когда племя тигуринов присоединилось к кимврам и тевтонам и сделало набег на Южную Галлию, где на берегах Гаронны нанесло римлянам тяжёлое поражение. В 58 году до н. э. очередной набег гельветов на Южную Галлию был отражён римскими войсками под командованием Юлия Цезаря; он оттеснил их обратно на территорию Швейцарии.

В 52 году гельветы присоединились к восстанию галлов против Рима, но были подавлены. С тех пор началась романизация Швейцарии, продвигавшаяся вперёд медленно и постепенно, но твёрдо и неуклонно в течение нескольких веков. В 15 году до нашей эры территория Швейцарии была присоединена к Римской империи. Римлянами в Швейцарии были основаны десятки городов, в том числе 4 из 5 современных городов с населением более 100 тысяч человек: Цюрих (Zurich, римск. Turicum), Базель (Basel, римск. Basilia), Женева (Geneva, римск. Geneva) и Лозанна (Lausanne, римск. Lousonna); только Берн был основан позже, в 1191 году. Главным римским городом в то время был Авентикум (Aventicum). Однако территория Швейцарии оставалась слабо заселённой как гельветами, так и римлянами; численность населения в то время оценивается в 100—200 тысяч человек.

Начиная с III века римляне начали отступать под натиском германских племён. К V веку территория Швейцарии попала под власть бургундов (на западе) и алеманнов (на севере).

Средневековая Швейцария

Как и в остальной Европе, на территории Швейцарии в средневековье установился феодальный строй. Ещё начиная с IV века в Швейцарию начало проникать христианство, однако в VII веке его влияние значительно усилилось благодаря ирландским странствующим монахам. Один из них, Галлус, поселился в восточной Швейцарии, где в 820 году его последователями был основан первый монастырь Санкт-Галлен; позже вокруг монастыря возник город Санкт-Галлен, центр одноимённого кантона.

В IV—VIII веках Швейцария, как и соседние страны, была раздроблена на небольшие королевства. Лишь с приходом к власти у франков Карла Великого в 768 году в Западной Европе сформировалась большая империя. При нём Швейцария была разделена на десять графств (Gaue). В 843 году Верденский договор привел к разделу Швейцарии на части: западная, вместе с Бургундией, и южная, вместе с Италией, достались императору Лотарю I, восточная, вместе со всей Алеманией — королю Людовику Немецкому. Однако около 900 года германский король подчинил себе Бургундию и Италию, а в 962 году германский король Оттон I Великий был провозглашён императором.

В 1032 году, во время правления императора Конрада II, Бургундия вошла в состав Священной Римской империи, и с тех пор в течение трёх веков, до укрепления Швейцарского союза, судьба всей Швейцарии зависела от германских императоров. Но в то же время на севере Швейцарии централизация власти проявлялась слабо, куда большим влиянием пользовались местные князья, в первую очередь Тоггенбурги, Церингены и Кибурги, а позже Габсбурги.

Швейцарский союз (1291—1798)

Возникновение Швейцарского союза

В XI—XIII веках в Швейцарии появились новые города, такие как Берн, Люцерн и Фрибур, начала развиваться торговля. Новые технологии строительства мостов позволили начать освоение ранее недоступных территорий Альп, через которые прошли торговые пути из Средиземноморья в Центральную Европу. Один из таких торговых путей проходил через долины Ури, Швиц и Граубюнден и перевал Сен-Готард. Значение этого пути было настолько велико, что германский король Фридрих II вывел эти долины из подчинения местных князей. Однако с приходом на престол Священной Римской империи Габсбургов, население этих долин, опасаясь притеснения со стороны этой династии, заключили военный договор. Он был подписан 1 августа 1291 года и объединил Ури, Швиц и Унтервальден. Подписание проходило в обстановке секретности и впоследствии обросло легендами, наиболее известные из которых легенда о клятве Рютли и народный эпос о Вильгельме Телле. Достоверно неизвестно, на самом ли деле этот договор был подписан в Рютли, также как и существовал ли Вильгельм Телль, зато сохранился оригинал договора, подлинность которого была подтверждена радиоуглеродным анализом. Акт договора, составленный на латыни, сохранился в архиве города Швица. С 1891 года 1 августа стал национальным праздником Швейцарии.

Опасения союзников были не напрасны — Габсбурги неоднократно пытались присоединить их земли с помощью военной силы, однако неизменно терпели поражения, в частности в битвах при Моргартене (1315 год), Земпахе (1386 год), Нефельсе (1388 год). В XIV веке конфедерация пополнилась пятью новыми членами: Люцерн (1332 год), Цюрих (1351 год), Цуг (1352 год), Берн и Гларус (1353 год). Однако рост количества кантонов привёл и к росту напряжённости между ними, которая вылилась в Цюрихскую войну 1440—46 годов. Её причиной стала борьба за влияние в союзе между Цюрихом, поддерживаемый Австрией и Францией с одной стороны и Швицем и другими кантонами с другой.

Города, вошедшие в состав Швейцарского союза со временем получали статус вольных городов, то есть становились самостоятельными образованиями в составе Священной Римской империи. Эти города скупали земли местных обедневших аристократов и постепенно превращались в крупных землевладельцев. Города Швейцарского союза вели оживлённую торговлю с другими городами Европы, такими как Венеция, Краков, Антверпен и Лион. Вооружённые силы конфедерации были представлены добровольными отрядами молодых мужчин; многие из них становились наёмными солдатами, и это составляло значительный доход кантонов Швейцарии.

В 1460 году к Конфедерации были присоединены Зарганс и Тургау, что дало Швейцарии выход к Рейну. В 1474—1477 годах швейцарский союз участвовал в Бургундских войнах на стороне французского короля и против герцога Бургундии Карла Смелого, союзника Габсбургов. Наиболее значимыми битвами были битва при Грансоне (1476 год), битва при Муртене (1476 год) и битва при Нанси (1477 год). Карл Смелый был убит в битве при Нанси, и в результате Бургундское государство было разделено между королём Франции и династией Габсбургов. Однако между кантонами вновь возникла напряжённость при решении вопроса о приёме новых членов конфедерации. Противоречия были разрешены Станским договором (Stanser Verkommnis) 1481 года, что дало возможность расширить союз до 13 членов к 1513 году. В 1481 году были приняты Фрибур и Золотурн. В 1499 году Священная Римская империя предприняла попытку восстановить контроль над швейцарскими территориями, что привело к Швабской войне. Германский король Максимилиан I потерпел поражение в нескольких битвах, и в результате Швейцарский союз окончательно закрепил свою фактическую независимость от Священной Римской империи (хотя номинально оставался её частью) и пополнился в 1501 году новыми членами: Базелем и Шаффхаузеном. В 1513 году был принят Аппенцелль. В том же году швейцарская армия в качестве наёмников приняла участие в битве при Новаре, позволив миланскому герцогу Массимилиано Сфорца отбить осаду города Новара французскими войсками. Однако в следующем сражении войны Камбрейской лиги, битве при Мариньяно, швейцарская армия понесла первое серьёзное поражение, потеряв около 10 тысяч убитыми, и впоследствии воздерживалась от масштабного участия в вооружённых конфликтах, хотя швейцарские наёмники продолжали пользоваться большим спросом. Таким образом, поражение при Мариньяно заложило основу швейцарского нейтралитета. После покорения Миланского герцогства французский король Франциск I заключил со швейцарским союзом «вечный мир» (продолжавшийся 250 лет), по которому Швейцария обязывалась снабжать Францию наёмниками, а также получала французский рынок для сбыта своих товаров (тканей, сыров, позже книг, ювелирных изделий и часов).

Культурная жизнь в Швейцарском союзе также не стояла на месте. В 1432 году в Базеле начал работу первый и до XIX века единственный швейцарский университет (официальное открытие состоялось только в 1460 году). Также с Базелем связаны имена известного швейцарского врача и учёного Парацельса, учёного-гуманиста Эразма Роттердамского, позже, в XVII— XVIII веках, Иоганна Бернулли, Даниила Бернулли, Леонарда Эйлера.

Реформация

В начале XVI века в Германии началась Реформация, в 1520—30 годах она распространилась и в Швейцарии, даже в более радикальной форме. Центром реформаторского движения стал Цюрих, где был составлен и напечатан первый перевод Библии на немецкий язык. Перевод выполнили Ульрих Цвингли и Лео Иудэ, отпечатана была в типографии Кристофа Фрошауэра. Помимо цвинглианства в Цюрихе также возникло и другое течение Реформации — анабаптизм. В то же время центральная часть Швейцарии оставалась католической, в значительной мере потому, что цвинглианство осуждало использование наёмных армий, а для жителей этого региона служба наёмниками была основным источником дохода. Конфликт протестантов и католиков дважды выливался в гражданские войны: Первую Фильмергенскую войну</span>^ru_en 1656 года и Тоггенбурскую войну</span>^ru_en 1712 года. Основные сражения обоих войн проходили вблизи селения Фильмерген.

Не без сопротивления внедрялась Реформация в Женеве. Здесь главными идеологами реформирования Церкви стали изгнанный из Парижа французский богослов Жан Кальвин и его соотечественник Гийом Фарель. Следует отметить, что протестанты мало отличались от католиков в отношении к еретикам: показательным примером этому служит судьба испанского мыслителя и естествоиспытателя Мигеля Сервета, осуждённого католиками в Лионе и казнённого по настоянию Кальвина в Женеве. Не уступали реформаторы и в охоте на ведьм — за период с 1590 по 1600 год только в одном протестантском кантоне Во было на кострах сожжено более 300 женщин. Зато в протестантских кантонах охотно принимали гугенотов (сторонников Реформации) из Франции, а также из других европейских стран, где господствовал католицизм. Больше всего их было в Женеве, Невшателе и Базеле. Поскольку среди них многие были ювелирами, банкирами и часовщиками, благодаря им западная Швейцария стала центром банковского дела и производства часов.

Центром контрреформации (католической реформации) в Швейцарии стал город Люцерн. Здесь обосновался Карло Борромео, один из самых видных деятелей контрреформации. В 1577 году в Люцерне открылся иезуитский колледж, а веком спустя — иезуитская церковь.

В 1648 году в Вестфальском мирном договоре между крупнейшими европейскими державами независимость Швейцарии была закреплена официально.

Начало индустриализации

Несмотря на противостояние католиков и протестантов, жизнь в Швейцарии в XVII—XVIII веках была достаточно мирная. Отсутствие расходов на регулярную армию и королевский двор позволило в некоторых городах упразднить налогообложение. Доходы от службы наёмников позволили аккумулировать значительные средства, которые были направлены на развитие промышленности, в первую очередь текстильной и часовой. К концу XVIII века около четверти населения Швейцарии было занято в промышленности, только в одной Женеве было более тысячи часовых мастеров. Значительные доходы давало также ссуживание денег под проценты воюющим странам, главным образом Франции, благодаря чему Женева постепенно становилась финансовым центром Европы.

Текстильная промышленность зародилась на территории Швейцарии в XIV веке, однако её дальнейшее развитие задержала пандемия чумы, от которой погибла пятая часть населения Швейцарского союза. Расцвет ткачества пришёлся на XVII век, когда помимо традиционных шерстяных тканей было освоено производство шёлковых и муслиновых тканей. Из-за ограничений городских гильдий, промышленность главным образом развивалась в сельской местности, в основном рядом с Цюрихом, Винтертуром, Санкт-Галленом, Аппенцеллем и Гларусом. Католические (центральные) кантоны и кантон Берн оставались преимущественно аграрными.

Швейцария в 1798—1815 годах

В XV—XVIII веках Швейцария представляла собой довольно плохо сплочённое объединение кантонов, в каждом из которых правили небольшое количество богатых семей. С 1650 по 1790 года периодически происходили крестьянские бунты против такой патрицианской олигархии, однако все они были были жестоко подавлены. В XVIII веке ситуация начала меняться, поскольку всё очевидней была необходимость перемен. Центром политической мысли стал Цюрих, где в 1761 году было основано Гельветическое общество (Helvetische Gesellschaft), целью которого было создание цельного государства с равноправием для всех его граждан.

Однако революция в Швейцарии стала возможной лишь после Французской Революции. Началась она с кантона Во в 1795 году и распространилась на другие франкоязычные кантоны. В ответ на попытки Берна и немецкоязычных кантонов подавить революцию Франция в 1797—98 оккупировала Швейцарию. 12 апреля 1798 года была провозглашена Гельветическая республика. Её конституция была очень близкой французской: были учреждены двухпалатный парламент, Совет директоров (правительство) и Верховный суд. Федерализм Швейцарии был упразднён. Совет директоров новообразованной республики первым делом подписал пакт о создании военного альянса с Францией. В 1799—1802 годах Гельветическая республика (вместе с югом Германии и севером Италии) стала ареной военных действий второй коалиционной войны Франции против Великобритании, Австрии и России. К этому времени относится знаменитый переход Суворова через Альпы.

Гельветическая республика не встретила поддержки у населения. Сразу после вывода французских войск в июле 1802 года в центральных кантонах началось восстановление старого порядка. В октябре того же года французские войска вновь были введены в Швейцарию, и в начале 1803 года Наполеон, к тому времени уже взявший бразды правления Францией в свои руки, утвердил стране новую Конституцию («Акт посредничества»), вернувшую федерализм и увеличившую количество кантонов с 13 до 19. Увеличение количества кантонов было вызвано наделением статусом кантонов прежде ассоциированных членов Швейцарского союза: Санкт-Галлен, Граубюнден, Аргау, Тургау, Тичино и Во. Новая конституция действовала до 1815 года. После поражения Наполеона Швейцария вернулась к крайне федеральной форме правления. После возврата Францией аннексированных в 1798 году кантонов (Вале, Невшатель и Женева) их количество дошло до 22. Парижским мирным договором 1815 года за Швейцарией был закреплён статус нейтрального государства.

Швейцария при действии договора 1815 года (1815—1848)

Согласно договорам Венского конгресса 1814—15 годов, Швейцария становилась независимой от Франции и в ней восстанавливался прежнее устройство. «Акт посредничества» был заменён Федеральным пактом, в котором новым по сравнению с положением до 1798 года было лишь количество кантонов (22 равноправных кантона), отмена крепостного права и обязательное начальное образование. Но движение за либерализацию страны не исчезло совсем. После Французской июльской революции 1830 года во многих кантонах начались преобразования: в 12 кантонах была упразднена власть аристократов, увеличивалось количество политических газет и журналов, были открыты Цюрихский университет (1833 год) и Бернский университет (1834 год). В то же время начали проявляться все недостатки отсутствия централизации власти. Даже внутри кантонов возникали неразрешимые противоречия: между городским и сельским населением (что привело к расколу кантона Базель на город Базель и отдельный кантон Базель), между католиками и протестантами, между сторонниками старого строя и сторонниками реформ. В 1839 году произошёл Цюрихский путч — крестьянские волнения, вызванные приглашением на работу в местном университете известного либерала-теолога Давида Штрауса. В 1845 году католические кантоны Люцерн, Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг, Фрибур и Вале образовали сепаратистскую Зондербундскую лигу. В неё не вошли два католических кантона Золотурн и Тичино, что указывает на то, что это было скорее политическое объединение, нежели религиозное. В июле 1847 года Совет, представляющий большинство либеральных (протестантских) кантонов, объявил Зондербундскую лигу противоречащей Федеральному пакту и потребовал её роспуска. После отказа в ноябре 1847 года началась Зондербундская война</span>^ru_en, продолжавшаяся всего 29 дней и унёсшая 80 жизней. Большего кровопролития удалось избежать благодаря генералу Гийом-Анри Дюфуру, а также большому численному перевесу.

Швейцария при действии конституций 1848 и 1874 годов

Победа в Зондербундской войне позволила протестантам и сторонникам реформирования Швейцарии укрепить своё влияние принятием в 1848 году Конституции. Образцом для этой конституции стал основной закон США: провозглашались основные права человека, вводился двухпалатный парламент (Федеральное собрание Швейцарии), федеральное правительство (Федеральный совет Швейцарии) и Верховный суд. В ведение федеральных органов переходили вопросы заключения договоров с другими государствами, таможенная и почтовая служба, чеканка монет. С 1850 года швейцарский франк стал единой валютой страны, а федеральной столицей Швейцарии — Берн. Официальным названием страны стало Швейцарская конфедерация. Пересмотр конституции в 1874 году закрепил возможность прямой демократии в виде референдума по наиболее важным вопросам, а также увеличил роль федеральных органов в вопросах армии и законодательства в социальной и экономической сферах. На первых же выборах в парламент убедительную победу одержали либеральные и радикальные партии, и удерживали власть в течение оставшейся половины XIX века и всего XX века; Консервативная католическая, Швейцарская народная партия, а позже и социалистическая партии неизменно оказывались в меньшинстве. Первый представитель Консервативной католической партии был избран в Федеральный совет только в 1891 году.

В 1864 году по инициативе швейцарского общественного деятеля Анри Дюнана в Женеве был основан Международный комитет Красного Креста.

Федеральная конституция позволила стабилизировать ситуацию в Швейцарии, что способствовало экономическому развитию. Индустриализация Швейцарии началась рано, уже в 1801 году стране начали собирать первые машины по образцу британских, а к 1814 году машины полностью вытеснили ручной труд из текстильной промышленности. В течение XIX века, особенно его второй половины, в Швейцарии появились предприятия различных отраслей:

• Saurer — производитель швейного и текстильного оборудования (с 1853 года), с 1896 по 1980 год также выпускал легковые и грузовые автомобили и двигатели;
• Sulzer — производитель машин и оборудования с 1834 года;
• Nestlé — производитель продуктов питания с 1866 года;
• Ciba — компания химической промышленности с 1884 года;
• Sandoz — компания химической промышленности с 1886 года;
• Hoffmann–La Roche — фармацевтическая компания с 1896 года;
• часовые компании, в основном в городе Ла-Шо-де-Фон.

Важную роль в экономическом развитии Швейцарии играли банки, такие как основанный в 1856 году Credit Suisse и основанный в 1862 году банк Винтертура (позже переименованный в UBS).

Первой железнодорожной линией на территории Швейцарии стало ответвление французской линии Страсбург — Базель, начавшее работать в 1844 году. Первая сугубо швейцарская железнодорожная линия соединила Цюрих и Баден в 1847 году. В 1887 году была построена альпийская железная дорога, прошедшая через Готардский железнодорожный тоннель. В 1901 году крупнейшие частные железные дороги были национализированы для формирования федеральной сети железных дорог.

Начиная с 1850 года в Швейцарии начал развиваться туризм.

Швейцария во время мировых войн (1914—1945)

Как в Первой, так и во Второй мировых войнах Швейцария занимала позицию вооружённого нейтралитета. С началом Первой мировой войны, 1 августа 1914 года, в Швейцарии прошла мобилизация, собравшая около 220 тысяч человек. Однако роль армии ограничилась лишь охраной границ от возможного вторжения, и в последующие года её численность заметно снизилась, до 12 500 к концу войны. На время войны нейтральная страна стала приютом для беженцев, русских революционеров, а также деятелей искусства, основавших в Швейцарии течение дадаизм. Ноябрь 1918 года ознаменовался массовой забастовкой (около 400 тысяч человек) и попыткой государственного переворота, подавленного с помощью армии.

10 января 1920 года Швейцария стала одной из 42 стран-учредителей Лиги Наций, а в ноябре штаб-квартира этой организации переехала из Лондона в Женеву.

10 мая 1923 года на конференции в Лозанне был убит советский дипломат В. В. Воровский. После того, как его убийца с сообщником были оправданы швейцарским судом, СССР разорвал дипломатические отношения со Швейцарией (были возобновлены в 1946 году).

В 1931 году начали работать три национальных радиопередатчика, в 1941 году они были модернизированы для вещания на зарубежные страны в коротковолновом диапазоне, и в годы Второй мировой войны стали единственным немецкоязычным противовесом нацистской пропаганде.

В 1932 году было основано швейцарское отделение НСДАП, которое некоторое время пользовалось небольшой поддержкой населения и даже получило одно место в парламенте (из 187). Однако позже отношение подавляющего большинства населения Швейцарии к нацистам стало резко отрицательным, и в стране начали появляться многочисленные общества, объединённые в движение «Духовная оборона».

В 1934 году федеральный парламент принял закон о банковской деятельности (Federal Act on Banks and Savings Banks), положивший начало банковской тайне в Швейцарии. С тех пор выдача информации о владельце счёта в швейцарском банке является уголовным преступлением. Изменения в этой сфере начались лишь после 2010 года под давлением США и других стран, в частности в мае 2015 года между Швейцарией и Евросоюзом было подписано соглашение об обмене информацией о счетах клиентов начиная с 2018 года.

С началом Второй мировой войны также была проведена мобилизация, которая собрала 430 тысяч военнослужащих (20 % от числа работающих). Главнокомандующим швейцарских войск во время войны был Анри Гизан. Значительным отличием от Первой мировой войны было то, что теперь швейцарская армия значительно уступала возможным агрессорам в количестве современного вооружения. У германского командования был план «Танненбаум» по захвату Швейцарии, однако он не был приведён в исполнение ценой значительных уступок, в первую очередь финансовых. Швейцария, не производя достаточного количества продовольствия и почти не имея сырья для промышленности, во время войны вынуждена была вести внешнюю торговлю в основном с Италией и Германией. Помимо продовольствия и угля Швейцария покупала и золото в обмен на швейцарские франки; всего с 1939 по 1945 год Швейцарский национальный банк купил у Рейхсбанка золота на 1,321 млрд франков, а также предоставлял кредиты и осуществлял денежные переводы клиентов из швейцарских банков в германские. В конце 1996 года в Берне начала работу комиссия под руководством швейцарского историка Жан-Франсуа Бержье (Jean-François Bergier), известная как комиссия Бержье (Bergier commission), которая расследовала факты сотрудничества Швейцарии с нацистским режимом. Её [www.uek.ch/en/schlussbericht/synthesis/ueke.pdf окончательные результаты] были опубликованы в 2002 году. Следует отметить, что некоторые авторитетные историки, например Серж Кларсфельд высказывали сомнения в отношении объективности выводов комиссии.

В 1946 году по соглашению с союзниками (в первую очередь США) Швейцария выплатила центробанкам Западных стран компенсацию за золото, похищенное нацистами во время оккупации и затем проданное Швейцарии. Общая сумма выплат составила 250 млн швейцарских франков.

В военном смысле, несмотря на декларируемую политику нейтралитета, Швейцарская конфедерация ограниченно сотрудничала с нацистской Германией: по секретному соглашению с вермахтом, Швейцария отправила несколько медицинских миссий на германо-советский фронт. Целью врачей было лечение немецких раненых в госпиталях на оккупированных территориях СССР. Уже во время войны это сотрудничество было осложнено сведениями о военных преступлениях, свидетелями которых стали швейцарские врачи.

Швейцария в наши дни (с 1945)

Сразу после окончания Второй мировой войны, в 1946 году, в Швейцарии появились планы по созданию своего ядерного оружия. Центром разработок стала Швейцарская высшая техническая школа Цюриха. Однако из-за недостаточного финансирования планы реализованы не были, и в 1969 году Швейцария подписала, а в 1977 году и ратифицировала Договор о нераспространении ядерного оружия, хотя проект полностью был закрыт только в 1988 году. В 1960 году был построен первый в стране ядерный реактор.

В Женеве и прилегающих территориях на границе Швейцарии и Франции работает крупнейшая в мире лаборатория физики высоких энергий. Первоначально, в 1954 году, она была создана как Европейский совет по ядерным исследованиям (фр. Conseil Européen pour la Recherche Nucléaire) и продолжает быть известной по аббревиатуре этого названия — CERN (ЦЕРН). Помимо значительных достижений в изучении атомного ядра, лаборатория известна ещё известна своим компьютерным центром, в котором в 1989 году было положено начало Всемирной паутине (англ. World Wide Web (WWW)), а в 1991 году были созданы первый веб-сервер, сайт и браузер.

С 1959 года был принят постоянный состав Национального совета (правительства): два представителя от Либеральной партии, два от консервативной, два Социал-демократа и один представитель Швейцарской народной партии. Такая пропорция сохранялась до 2003 года, когда Швейцарская рабочая партия получила второе место в Совете.

В 1960 году Швейцария стала одним из основателей Европейской ассоциации свободной торговли и продолжает оставаться её членом, так и не войдя в Европейский союз. Также Швейцария вошла в некоторые другие международные организации, такие как Международный валютный фонд и Всемирный банк (оба в 1992 году), Всемирную торговую организацию (1995 год).

Женщины получили право голоса только в 1971 году (в некоторых кантонах — с 1959 года).

В 1979 году по результатам референдума из Бернского кантона был выделен кантон Юра.

В 1999 году на федеральном референдуме была принята новая конституция. В частности она закрепила разделение трёх кантонов (до этого они состояли из шести полукантонов). Новыми полноправными кантонами стали Базель-Ланд и Базель-Штадт, Аппенцелль-Аусерроден и Аппенцелль-Иннерроден, Нидвальден и Обвальден (ранее они составляли кантон Унтервальден, один из трёх основателей Швейцарского союза). Общее количество кантонов в Швейцарии теперь составляет 26.

В 2002 году Швейцария стала членом Организации объединённых наций (ранее, на референдуме в 1986 году, три четверти населения проголосовали против вступления в ООН).

В 2009 году Швейцария вошла в Шенгенское соглашение, в 2008 году также ратифицировала Дублинскую конвенцию (Dublin Regulation), уточняющую трактовку Женевской конвенции 1951 года для стран ЕС и некоторых других европейских стран, в ЕС не входящих.

Литература

• 1. «Всемирная история. Даты и события». Москва. Международные отношения. 1968 г.
• 2. «Weltgeschichte in Daten». ГДР 1965 г.

Ссылки

• [ru.wikisource.org/wiki/ЭСБЕ/Швейцария Швейцария] в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона в Викитеке
• [history-switzerland.geschichte-schweiz.ch/index.html История Швейцарии — Geschichte Schweiz]
• [www.britannica.com/place/Switzerland/History История Швейцарии] в Энциклопедии Британника

Отрывок, характеризующий История Швейцарии

На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.