История Юкона

История Юкона, территории на северо-западе Канады, одна из старейших в Северной Америке. Первые жители пришли на плато Юкон из Азии через Берингов перешеек более 10 000 лет назад. Европейцы появились в этом труднодоступном регионе только в XIX веке. Сначала это были исследователи и торговцы пушниной из компании Гудзонова залива, а после открытия золота на реке Фрейзер в Британской Колумбии к ним присоединились золотоискатели. Будучи частью Северо-западной территории, Юкон вошёл в состав Канады в 1870 году. В 1898 году, в самый разгар золотой лихорадки, была образована независимая единица «Территория Юкон» в составе канадской конфедерации со столицей в Доусоне. В 1906 году на территории Юкона было обнаружено серебро, вскоре после этого экономика перешла с добычи золота на другие полезные ископаемые.

Во время Второй мировой войны через Юкон проходил северный маршрут ленд-лиза, который сопровождался строительством аляскинской трассы. Новейшая история Юкона включает в себя изменение экономических приоритетов территории. За определением зонтичного соглашения в 1984 году последовало подписание соглашений об управлении территорий с большинством общин коренных народов. Принятие нового акта о Юконе, вступившего в силу 1 января 2003 года, зафиксировало последние изменения в политике субъекта и дало ему современное название (из старого названия было убрано слово «территория»).

Ранняя история

Многие результаты археологических исследований в северном Юконе вступают в противоречия с представлениями ряда учёных-геологов и гляциологов о доисторическом времени в Северной Америке. Общая точка зрения заключается в том, что люди пришли на континент из Сибири по Берингийскому сухопутному мосту, однако нет единого мнения о том, когда это произошло. В 1966 году на равнинах Олд-Кроу в пойме реки Поркьюпайн были найдены кости карибу, обработанные человеком. Радиоуглеродный анализ определил, что находки датированы 25 тыс. до н. э. Сенсация привлекла внимание многих археологов, но найти дополнительные доказательства не представлялось возможным из-за геологических особенностей равнин. В 1985 году был проведён более точный анализ и оказалось, что возраст по меньшей мере части находок не превышает 3 тысяч лет.

Вместе с тем, подобные находки неопределённого возраста встречались также около города Доусон. Сторонники теории раннего проникновения считают, что было две миграционных волны. С их точки зрения, заселение Америки действительно происходило 10 — 12 тысяч лет назад, но было второй волной миграции. Первая волна произошла 25 — 28, а по некоторым предположениям до 60 тысяч лет назад. В интервале между этими волнами движение на восток было невозможно, так как весь север континента, включая Аляску, был перекрыт мощными Лаврентийским и Кордильерским ледниковыми покровами с отдельными местными центрами оледенения.. Согласно мнению других исследователей, благодаря рельефу местности, а именно горам Святого Ильи, большая часть территории Юкона и центральной Аляски избежала оледенения во время последнего ледникового периода, который закончился 10 тысяч лет назад, когда территория ещё была частью Берингии.

Территория представляла собой тундровое редколесье, заселённое лошадьми, мамонтами, карибу, овцебыками, бизонами, горными овцами, лосями, волками и медведями. Около 16 тысяч лет назад климат стал теплее, и сюда поднялась северная граница таёжной ландшафтно-климатической зоны. Ещё через четыре тысячи лет регион оказался полностью в зоне тайги с преобладанием хвойных лесов. Позднее крупные животные исчезли. В перекрытых лёссами трёх карстовых пещерах по известнякам вблизи посёлка Олд-Кроу (пещеры Блуфиш) были вскрыты толщи пещерных осадков. В них реконструирована геохимическая информация о возможных климатических изменениях территории с 20 тыс. до н. э. по 10 тыс. до н. э. В доступных для исследования временных интервалах нет общепризнанных артефактов, указывающих на присутствие в пещерах человека. Однако, некоторые учёные всё же полагают, что часть находок являются артефактами, относящимися к культуре денали, — это некоторые орудия труда из кости и камня: каменные ножи, топоры, скребки и т. д.

Результаты археологических изысканий на более устойчивых геологических формациях Юкона допускают период появления здесь людей 9500 — 7500 лет назад до н. э.. В настоящее время самыми древними следами пребывания человека в южной части Юкона признаются артефакты, найденные при археологические раскопках на реке Эйшихик около Аляскинской трассы. Они датируются 5200 годом до н. э. и относятся к северной палеоиндейской культуре.

На территории Юкона и Аляски выделяют три археологические культуры, принадлежащие раннеберингийской традиции: ненана, денали и северная палеоиндейская. Первые жители Юкона, преодолев Берингов перешеек, не отправились сразу дальше на юг или на восток. Их расселение по континенту началось только с полным завершением последней (висконсинской) ледниковой эпохи Северной Америки. В это же время, в связи с деградацией оледенения и общим подъёмом уровня Мирового океана, уже мог быть полностью затоплен Берингийский сухопутный мост, однако миграции отдельных видов животных и растений, согласно некоторым гипотезам, по этому пути всё ещё продолжалась (приблизительно до 2000 года до н. э.). К этому времени в бассейне Юкона сформировались и основные ареалы органического мира..

Коренные народы Юкона

Оценки численности населения Юкона в начале XIX века сильно разнятся. Ранее историки предполагали, что на территории жили 8000 человек, от 7000 до 8000 человек , или более 9000 человек. Другие оценки говорят, что к 1830-му году численность коренного населения составляла 4700 человек.

Основную часть территории современного Юкона заселяли различные племена атабасков. На севере, в бассейнах рек Пил и Поркьюпайн жили индейцы кучины, или гвичин, как они себя называют. В среднем течении реки Юкон, по границе с Аляской жили близкие им индейцы хан. Большую часть центрального Юкона, в бассейнах рек Пелли и Стьюарт, занимали северные тутчоне, а юго-западного — южные тутчоне. На юго-востоке, в бассейне реки Лиард жили индейцы каска. На юге, в районе озёр в верховьях Юкона жили близкие им тегиш. На юго-западе, в верховьях реки Уайт-Ривер жили верхние танана.

Помимо атабасков, на арктическом побережье современного Юкона, в том числе на острове Хершел, жили инуиты (эскимосы). А на юге, по реке Теслин жили материковые тлинкиты (теслин), язык которых вместе с атабаскскими языками входит в семью на-дене.

Находящиеся на крайнем юго-западе Юкона горы Святого Ильи, покрытые снегами, были незаселенны.

Во всех частях территории образ жизни индейцев зависел от природных богатств конкретной местности. Тлинкиты передвигались небольшими группами по своей территории и занимались охотой и собирательством. На севере осенняя миграция оленей карибу в районе реки Поркьюпайн привлекала всех окрестных жителей. Для ловли животных строили специальный загон из двух длинных деревянных направляющих с ловушкой в конце. Животное, попавшее в ловушку, убивалось с помощью стрел. Около десяти племён кучинов занимались охотой на лосей и ловлей лосося. По уровню развития технологий они были схожи с другими индейцами Субарктики, при этом присутствовали и западные элементы: большие металлические ножи, сани, переносные тенты из шкур карибу. Индейцы племени хан, жившие по реке Юкон, сделали основой своего питания рыбу.

Ещё до прихода европейцев индейцы научились добывать медь в районе Уайт-Ривер. Они украшали медными наконечниками свои стрелы, а также торговали медью. После высадки европейцев на северо-западе континента (русских в 1740-х годах и британцев в 1770-х) торговля претерпела существенные изменения, а племена индейцев начали менять свои места обитания. Кроме того, европейцы принесли с собой множество заболеваний, существенно сократив и без того небольшую численность первых народов. Резкое сокращение численности отражено в устной традиции индейцев Юкона.

Первые поселения, первопроходцы и миссионеры

К 1830-м годам Юкон был одним из немногих белых пятен на карте Северной Америки. Учитывая возможные богатства территории, такая ситуация не должна была долго продолжаться. Первым европейцем, перезимовавшим в арктической части Америки, был британский морской офицер сэр Джон Франклин. В 1819 году британское адмиралтейство поручило ему нанести регион на карту. Первая экспедиция Франклина чуть не закончилась катастрофой, он прошёл около 340 км побережья в условиях суровой зимы и потерял 11 человек из 19.. В 1825 году сэр Джон Франклин начал вторую экспедицию в поисках Северо-западного прохода и нанес на карту арктическое побережье от устья реки Маккензи до Аляски, в частности остров Хершел, центр китобойного промысла на территории Юкона. Последняя экспедиция Франклина в 1845 году была очень хорошо оснащена, но пропала без вести. Многочисленные экспедиции в поисках Франклина, которые продолжались до конца XX века, провели обширные исследования Арктики и сформировали современную карту региона.

Последующие пятьдесят лет присутствие европейцев на территории составляло только несколько человек. Торговцы мехом основали четыре торговых поста, а через несколько лет после них появилась одна или две религиозные миссии. На севере Юкона, около нынешнего Олд-Кроу был основан Лапьер-Хауз (англ. Lapierre House), на западе — Рампарт-Хауз (англ. Rampart House), в центральной части — форт Селкёрк (англ. Fort Selkirk), а на юго-востоке — Франсес-Лейк-Пост, или Форт-Франсес (англ. Frances Lake Post, или англ. Fort Frances).

Торговые компании

В 1840-х годах торговцы мехом и исследователи из компании Гудзонова залива воспользовались информацией Джона Франклина. Роберт Кэмпбелл исследовал западную часть бассейна реки Маккензи, верховья реки Лиард, реку Пелли и достиг реки Юкон в 1840 году. Джон Белл направился на север по реке Пил, где основал Форт-Мак-Ферсон, а затем двинулся на запад. Перейдя хребет Ричардсона, он исследовал реку Поркьюпайн и достиг медленного течения реки Юкон в 1845 году.

В 1840 году Роберт Кэмпбелл основал первый торговый пост компании, расположенный на озере Франсес. В 1846 году Белл основал небольшой торговый пост Лапьер-Хауз западнее хребта Ричардсона. В 1847 году Александр Хантер Маррей основал Форт-Юкон на слиянии рек Юкон и Поркьюпайн, определив в то же время, что эта местность находится за границей британских владений. В 1848 году Роберт Кэмпбелл основал Форт-Селкёрк в устье реки Пелли, на территории северных тутчон. Северные тутчоне занимались рыболовством и торговлей с индейцами с побережья Атлантического океана, племенем тлинкитов, которые боролись за свои рынки сбыта и были недовольны соглашением между Россией и Великобританией, которое разделило их территорию на части. Форт-Селкёрк разрушал торговую монополию племени и подвергался нападениям, в 1852 году, не дожидаясь жертв, торговцы покинули форт, который впоследствии был сожжён индейцами.

Индейцы, жившие на берегах Юкона, торговали с европейцами на равных. Этому способствовал суровый климат местности и относительно малое количество торговцев. В частности, индейцы могли торговаться, снижать цены, припрятывать товар. Кроме того, индейцы пугали торговцев компании Гудзонова залива возможными атаками русских, а также угрожали сами. Уилья Огилви в 1913 году так описывал торговый ритуал коренных жителей:

Ни тогда, ни сейчас, индеец не ведёт торговлю второпях; он любит прийти к торговому посту и в первую очередь торжественно пожать руки всем вокруг, немного поговорить и покурить, затем съесть столько, сколько сможет и чем больше он при этом выпьет чая — тем лучше. После одного или двух дней, или насколько вам хватит терпения, он готов приступить к торговле, но и теперь вы должны быть очень дипломатичны, утаивая ваше раздражение, или вы потеряете бизнес. Оригинальный текст (англ.)   The Indian did not then, nor does he yet, care to do business in the rush method; he likes to come to the post, and first have a solemn shake hands all around, then after a short talk he likes to take a friendly smoke, then as much to eat as he can get, and the more tea to drink with it the better; after a day or two, or as much of this as your patience will stand he is ready to trade, but you must be very diplomatic in concealing your feelings of annoyance, or you may ruin the business.

Руководство Русской Америки неоднократно снаряжало экспедиции для исследования бассейна реки Юкон, которые по большей части не достигали канадской территории. Вместе с тем, во время подготовки к строительству русско-американского телеграфа 9 мая 1867 года исследователи Франк Кетчум и Майк Лебарж прошли на берестяных каноэ вверх по реке Юкон от Форт-Юкона на Аляске и 25 июня достигли Форт-Селкёрка, что было пределом проникновения экспедиций по Юкону. Вскоре после возвращения из экспедиции путешественники узнали о закрытии проекта в связи с началом функционирования атлантического кабеля.

В 1867 году Аляска была продана Соединённым Штатам Америки. Американцы начали проводить агрессивную политику в регионе. Они не разделяли ритуалы, которыми индейцы сопровождали торговые операции, и которые соблюдали представители Русской Америки и Канады. Компания Гудзонова залива имела договорённости, по которым представители Русской Америки не препятствовали вести меховую торговлю в фортах Аляски, в частности в Форт-Юконе. Однако в 1867 году американцы предложили британским торговцам покинуть форт. Некоторое время продолжались политические интриги вокруг ухода, однако в компании Гудзонова залива полагали, что из форта придётся уйти. В 1869 году руководитель форта Джеймс Макдугал получил приказ сжечь Форт-Юкон, но не успел этого сделать.

В 1870 году Макдугал был вынужден основать торговый пост Рампарт-Хауз на берегу реки Поркьюпайн, ошибочно полагая, что он уже находится за границей Аляски. Пост не нашёл своего применения, позиции компании на территории Юкона заметно ослабели и было решено перебазироваться в небольшой Лапьер-Хауз. На этот раз Макдугал не повторил своей ошибки и сжёг пост дотла. Однако, Лапьер-Хауз находился в чересчур изолированном месте и не мог в полной мере служить торговым целям. В 1872 году было решено повторно построить Рампарт-Хауз, но теперь в твердой уверенности, что он находится на канадской территории.

Миссионеры

В 1860-х годах в Юконе появились миссионеры римской католической церкви и англиканской церкви, однако огромная территория не позволяла им оказывать большое влияние на регион и его коренных жителей. Вместе с тем, протестанты и католики спешили захватить большее влияние в регионе и соревновались друг с другом. Первенство захватили представители англиканской церкви.

Весной 1862 года преподобный Уильям Вест Киркби, позже ставший архидиаконом англиканской церкви, отправился из Форт-Симпсона на запад. Он начал путешествие 29 мая, отправившись вниз по течению реки Маккензи, затем вверх по реке Пил и через хребет Ричардсона . В ходе путешествия он посетил торговый пост Лапьер-Хауз, где его тепло встретили, а 9 июля он прибыл в Форт-Юкон. Через семь дней он отправился в обратный путь и 29 августа вернулся в Форт-Симпсон. Вдохновлённые успехом Киркби, на территорию устремились другие служители церкви: Роберт Макдугал (в ряде других источников, Роберт Макдональд) руководил миссией в Форт-Юконе, а Уильям Карпентер Бомпас изначально не был привязан к конкретному месту. Англиканская миссия в Рампарт-Хаузе была основана в 1869 году. С 1862 по 1900 годы Роберт Макдугал проводил время в многочисленных поездках по территории между Форт-Юконом и Форт-Мак-Ферсоном.

Представители католической церкви появились через год после протестантов. Отец Джон Сегуин, миссионер Облаты Непорочной Марии, обнаружил, что торговцы относятся лояльно к протестантским священникам.

Канадская конфедерация

В 1870 году компания Гудзонова залива передала свои земли доминиону Канада. Владения компании включали землю Руперта и Северо-западную территорию, частью которой являлся Юкон. Канадская конфедерация поначалу не была заинтересована в исследовании новых отдалённых территорий.

В 1874 году американцы Джек Маккуэстен и Алфред Мейо, зная о покупке Аляски Америкой, основали торговый пост коммерческой компании Аляски Форт-Релайанс недалеко от современного Доусона. Следующие восемь лет они вели активную торговлю, и форт был региональным центром.

В 1883 году лейтенант армии США Фредерик Сватка возглавил экспедицию, основной целью которой было нанесение на карту бассейна реки Юкон. Сватка прошёл перевал Чилкут и в ходе своего похода, который продолжался около трёх лет, сделал наиболее аккуратную на тот момент карту местности. Параллельно Сватка дал название ряду географических объектов вдоль реки. Канадское правительство поначалу не заинтересовалось экспедицией Сватки, хотя большая её часть проходила по канадской земле, однако позже было решено отправить экспедицию канадских исследователей.

В 1888 году Роберт Макконел из Геодезического общества Канады отправился для нанесения на карту поста Рампарт-Хауз, однако он решил добраться до Форт-Юкона, а там ждать лодки, что задержало его на целый год. В то же время небольшая американская команда геодезистов под руководством Генри Тёрнера прибыла, чтобы определить американо-канадскую границу на реке Поркьюпайн. По их вычислениям торговый пост Рампарт-Хауз оказался на 52,8 км в глубине американской территории.

Зимой 1888 года геодезист Уильям Огилви провёл много времени за определением точного местонахождения 141-го меридиана. По его подсчётам выходило, что граница, установленная командой из США, заходит на 90 миль (около 150 км) вглубь территории Канады. Огилви совершил длительное путешествие, чтобы показать результаты своих измерений. Когда была установлена правильная граница между Аляской и Канадой, оказалось, что большая часть богатств реки Фортимайл находится на территории Канады.

Развитие территории

Китовый промысел

В 1889 году китобои Аляски с корабля «Тетис» («Thetis») основали зимнюю базу на острове Хершел в арктических водах Юкона. Остров был единственным безопасным местом для судов на участке от мыса Барроу до дельты реки Маккензи и пользовался большой популярностью у американских китобоев, которые истребляли китов и притесняли коренное население при попустительстве канадской стороны. Одновременно на острове могло находиться до ста промысловых судов. Менее чем за 20 лет китобои почти полностью истребили гренландских китов в регионе. Например, известно, что судно «Мэри Д. Хьюм» («Mary D. Hume») из Сан-Франциско, занимаясь промыслом с 19 апреля 1890 года по 29 сентября 1892 года, провело две зимы около острова Хершел. Было убито 38 китов, на общую сумму 400 000 долларов США.

Кроме того, американские китобои сильно мешали торговым операциям компании Гудзонова залива. Они торговали с индейцами алкоголем и винтовками винчестер, что было запрещено канадским правительством, и переманили индейских торговцев от торгового поста Рампарт-Хауз. Инспектор Константин писал, что в 1895—1896 годах на острове было более 1000 человек с 12 американских судов, которым практически нечего было делать во время зимовки. У них было большое количество алкоголя, которое они использовали для обмена с индейцами. Часть людей сбежала с кораблей и отправилась в поисках золота.

В ответ на притеснения с американской стороны, в 1893 году на остров пришли миссионеры англиканской церкви (по другим данным это произошло в 1896 году). С миссией на остров прибыл Исаак Стрингер, позднее ставший епископом Юкона. Стрингер просил Оттаву о помощи. Однако силы порядка в Юконе были немногочисленны и не могли помочь отдалённому острову. В 1903 году ставший к тому времени суперинтендантом Константин основал пост полиции в Форт-Мак-Ферсоне, руководить которым было поручено Фрэнсису Фицджеральду. Одним из данных ему поручений было патрулирование острова Хершел и основание там форта в случае необходимости. В августе 1903 года Фицджеральд вместе с переводчиком совершили экзаменационную поездку. На острове было обнаружено семь кораблей, только один из них подозревался в наличии алкоголя и продажи его инуитам.

Мода на использование китового уса в одежде закончилась в 1910 году, а к 1914 году китовый промысел на острове прекратился. Полиция оставалась на острове для демонстрации канадского присутствия вплоть до 1964 года.

Первые старатели

По утверждениям торговцев мехом и миссионеров, золото в притоках Юкона находили давно. Опасаясь притока старателей, данные находки тщательно скрывались. Вместе с тем, открытие золота в Британской Колумбии и небольшая лихорадка в округе Кассиар в 1874 году привели старателей и на берега реки Юкон. В 1880 году американские военные заключили договор с тлинкитами об использовании перевала Чилкут в горах Аляски и Британской Колумбии. Тлинкиты, которые поначалу никого не пускали через перевал, быстро обнаружили, что могут получать выгоду, пакуя продовольствие для многочисленных старателей. Перевал открывал доступ к верховьям реки Юкон и вскоре стал основным маршрутом старателей. Чтобы уменьшить проблему голода, канадское правительство выпустило указ, по которому на территорию пускались только люди, имеющие запас продуктов весом 1000 фунтов, а также имеющие возможность содержать себя в течение года.

В это время основано несколько центров золотодобычи. Сначала золото было найдено на реке Стьюарт в 1885 году. В 1886 году с района было вывезено золота на 100 000 канадских долларов, что только увеличивало активность старателей. Вскоре было обнаружено золото на реке Фортимайл.

Город Форти-Майл, первый город на территории Юкона, был основан зимой 1887 года, когда 160 человек основали поселение на территории индейцев хан, предшественников современных Тшондэк-Хвэчин. Поначалу управление городом находилось в руках самих старателей, они устанавливали наказание для воров и предупреждали торговцев спиртными напитками от совершения сделок с коренным населением. Название города и реки связано с расстоянием от Форт-Релайанса (40 миль вниз по течению), по аналогии существовал и Сиксти-Майл (60 миль вверх по течению).

Епископ Бомпас основал в городе миссию Бакстон, а также написал два письма в Оттаву, выражая недовольство потерей морали среди золотоискателей, что оказывает негативное влияние на индейцев. Примерно в то же время в город прибыл Джон Хили и основал торговый пост Форт-Кудахи (англ. Fort Cudahy) на противоположном берегу реки Фортимайл. Во многом благодаря стараниям этих двух человек в город для выяснения ситуации было направлено два представителя Северо-западной конной полиции: инспектор Чарльз Константин и сержант Чарльз Браун. За несколько недель пребывания в Форти-Майле они подтвердили права Канады на территорию и собрали таможенных сборов на сумму около 3200 канадских долларов. Константин описывал необходимый отряд следующим образом:

Отправляемый отряд … должен работать на не менее чем двухгодичной основе и состоять из мужчин 22 или 23 лет, крупного телосложения, непьющих. Необходимо помнить, что они одни в стране … оторваны от остального мира восемь месяцев в году. Оригинальный текст (англ.)   The Force sent in … should be of not less than two years service and from twenty-two to thirty-two years of age, of large and powerful build, - men who do not drink. It should be remembered that they are alone in the country … shut out from the outer world for eight months of the year.

Инспектор Константин настаивал на отряде из 40 человек, однако ему было выделено только 20. В июле 1895 года инспектор Константин с отрядом вернулся в Форти-Майл. Первый год они занимались в основном строительством форта Константин. Впервые применить силу им пришлось в 1896 году, когда у них потребовали зарегистрировать участок, полученный насильственными методами. Отряд из двенадцати вооружённых представителей полиции совершил марш длиной 48 км и вернул участок законным владельцам. Именно в Форти-Майле находился офис по регистрации участков золотодобычи.

Золото Клондайка

Карта Клондайка

Карта Клондайка 1897 года

Клондайкская золотая лихорадка началась после того, как 17 августа 1896 года старатели Джордж Кармак, Джим Скукам и Чарли Доусон обнаружили золото на ручье Бонанза-Крик, впадающем в реку Клондайк. Они зарегистрировали права на землю 24 сентября того же года, уложившись в 60-дневный срок, предписанный правительством в то время. Новость об этом быстро облетела обитателей бассейна реки Юкон. Однако, понадобился ещё год, чтобы информация достигла большого света. Золото не вывозилось до июня 1897 года, когда открылась навигация и океанские лайнеры «Экскелсиор» (англ. Excelsior) и «Портлэнд» (англ. Portland) приняли груз с Клондайка.

«Экскелсиор» прибыл в Сан-Франциско 17 июля 1897 года с грузом на сумму около полумиллиона долларов, возбудив интерес публики. Когда через три дня «Портлэнд» прибыл в Сиэтл, его встречала толпа. Газеты сообщили о половине тонны золота, но это было преуменьшением, так как корабль перевез более тонны металла.

В том же году офис по регистрации участков был перенесён в Доусон, откуда ушли индейцы, вытесняемые прибывавшими толпами людей. В городе не хватало денег, продуктов питания, обычных предметов первой необходимости и жилой площади, несмотря на высокую стоимость аренды. Оплата проводилась в основном золотом, которое стоило 16 долларов за унцию. Город активно строился несмотря на очень высокую цену на стройматериалы. В частности, 1000 кубических футов пиломатериалов (около 28 м³) стоили в Доусоне около 140 долларов, а, например, в Онтарио — менее 7 долларов. К 1898 году все участки были разобраны и многократно перепроданы или сданы в аренду.

Уже в конце 1898 года лихорадка стала ослабевать, тысячи людей покинули труднодоступные места. Ещё больше людей уехало, когда в 1899 году было обнаружено золото на Аляске. Золотая лихорадка способствовала развитию инфраструктуры территории. В 1900 году железнодорожная компания «White Pass & Yukon Route» основала город Клоузлейт (позже ставший Уайтхорсом) и соединила его с Скагуэем на Аляске. Через два года между ним и Доусоном была проложена зимняя трасса.

Во время золотой лихорадки существенно менялась численность населения Юкона и его населённых пунктов. В июле 1896 года город Доусон не существовал, год спустя его население составляло 5000 человек, а ещё через год 30 000 человек (по другим данным максимальная численность населения в городе составляла 16 000 человек). По данным статистической службы Канады население Юкона в 1901 году составляло 27 219 человек, в 1911 — 8512 человек, а в 1921 — 4157 человек. Кроме того, изменился и расовый состав: если до начала золотой лихорадки на одного коренного индейца на территории приходилось два приезжих человека, то по переписи 1901 года соотношение составляло 1 к 8.

К 1906 году относительно лёгкая добыча золота прекратилась, а территория досталась крупным компаниям с дорогостоящим оборудованием. Золотодобыча являлась основой экономики Юкона до 1920-х годов. Следуя за ценой на золото, индустрия возрождалась в 1940-х годах, а затем ещё раз в 1970-х. Общее зарегистрированное количество золота, добытого в Юконе с 1885 года, составляет 12,5 млн унций.

Клондайкская золотая лихорадка

Перевал Чилкут открывал доступ на Клондайк	Лагерь старателей на ручье Бонанза-Крик	Очередь на регистрацию участков

Серебро района Мейо

Конец золотой лихорадки совпал с открытием месторождений серебра. Старатели в поисках золота исследовали все ручейки на территории Юкона. В 1903 году Джейк Дэвидсон обнаружил серебристый минерал и зарегистрировал права на участок. Он считается первым человеком, обнаружившим серебро в Юконе. В 1906 году первый груз серебряной руды пришёл из района Мейо. В 1914 году с шахты Силвер-Кинг было вывезено около 1000 тонн руды. Начиная с этого времени экономика Юкона стала переходить с золота на добычу других полезных ископаемых.

В последующие годы было открыто множество месторождений, на месте шахт основывались поселения, которые становились пустыми, как только шахты переставали давать руду. Таких заброшенных, или почти заброшенных поселений на территории Юкона довольно много. Самыми известными являются Кино-Хилл, где руда добывалась с 1919 года, и Элса, где руда добывалась с 1930-х годов.

В 1914 году был основан город Элса, а в 1918 году было открыто большое месторождение серебра близ Кино. В 1920 году компания Keno Hill Limited, дочернее предприятие Yukon Gold Company из Доусона, зарегистрировала 600 участков только в районе Кино. Спустя несколько лет было открыто месторождение на Галена-Хилл. Первая обогатительная фабрика была построена в 1925 году. В 1932 году казалось, что месторождения Кино были исчерпаны, однако регион Галена-Хилл выглядел перспективным и компания Keno Hill Limited перебазировалась в Элсу.

Добыча серебра продолжалась вплоть до 1989 года с перерывом на 1941—1945 годы. По данным правительства Юкона за период с 1913 по 1989 год только с шахт Кино было вывезено 5,37 млн тонн руды с содержанием серебра 1148,72 грамм/тонну, свинца — 5,62 % и цинка — 3,14 %. Эти показатели делают регион вторым по величине добычи серебра за всю историю Канады. Всего в регионе Майо добывалось и добывается более 100 видов минералов.

Вторая мировая война

Во время Второй мировой войны правительство США было обеспокоено безопасностью поставок самолётов по ленд-лизу на Аляску и дальше в СССР по маршруту Аляска — Сибирь. Совместной комиссией США и Канады было принято решение о строительстве аляскинской трассы, которая была построена за 10 месяцев 1942 и 1943 годов. Трасса соединяет Досон-Крик, Британскую Колумбию и Фэрбенкс, Аляска, и проходит по территории Юкона.

Северо-западный маршрут

В 1920-х годах на территории Юкона стало развиваться авиасообщение. Частные самолёты летали на север без радиосвязи и погодных сводок. Перелёты были возможны только в летнее или зимнее время. Растущие авиаперевозки привели в 1930-х годах к идее создания большой авиасети, связывающей северо-запад Канады с Аляской, Китаем и Сибирью. В 1935 году министерство транспорта Канады провело соответствующие исследования, в результате которых было принято решение о строительстве аэродромов между Эдмонтоном, Альберта и Уайтхорсом, Юкон. Строительство было начато в 1940 году. Уже готовые авиабазы в Гранд-Прэри, Форт-Сент-Джоне, Форт-Нельсоне, Уотсон-Лейке и Уайтхорсе планировалось соединить, используя через каждые 100 миль (160 км) запасные взлётно-посадочные полосы, а через каждые 200 миль (320 км) — радиостанции. В сентябре 1941 года по маршруту, названному Северо-западным (англ. Northwest Staging Route), начались полёты.

После вступления США во Вторую мировую войну Северо-западный маршрут использовался для поставок по ленд-лизу и его дальнейшая разработка осуществлялась совместными усилиями. Только на территории Юкона были построены дополнительные авиабазы в Теслине, Аишихике и Снаге, всего на территории Канады было построено 8 баз. В связи с военным значением маршрута его правление было передано от министерства транспорта Королевским канадским воздушным силам. В 1943 году по маршруту проходило около 450 самолётов ежемесячно.

Между тем, канадское правительство выражало обеспокоенность послевоенным использованием маршрута американцами и потенциальной опасностью для суверенитета страны. Чтобы избежать возможные коммерческие претензии со стороны США в будущем, Канада полностью оплатила строительство на своей территории. По разным оценкам сумма составила от 58 до 75 миллионов долларов.

Аляскинская трасса и нефтепровод Канол

Строительство трассы стало одним из ключевых моментов в истории Юкона. На строительстве было задействовано более 10 000 американских военных и 15 000 гражданских лиц США и Канады. Скорость строительства составляла 13 км в день. Было преодолено пять горных перевалов, построено 133 моста длиной от 6 метров и более.

Трасса предназначалась для тяжёлой военной техники. После окончания войны на специальной церемонии, прошедшей в апреле 1946 года, американское военное командование передало трассу Канаде, которой оставалось либо забыть про неё, либо реконструировать, чтобы использовать в гражданских целях. В том же году военные части прибыли в Уайтхорс. Восемнадцать лет военные занимались восстановлением трассы и 29 июня 1964 года передали её в ведение федерального министерства. Несмотря на военные цели строительства трассы, в мирное время она способствовала развитию горной и нефтяной промышленности, индустрии туризма и автоперевозок в Британской Колумбии и Юконе. Кроме того, она стала важным звеном в преодолении изоляции севера Канады. После войны население территории начало постепенно восстанавливаться. По данным статистической службы Канады в 1941 году в Юконе проживало 4914 человек, в 1951 — 9096 человек, а в 1956, когда перепись стала проводиться каждые пять лет, — 12 190 человек.

Вместе с аляскинской трассой канадское правительство под напором американских военных приступило к проекту строительства нефтепровода длиной более 1000 км, соединяющего нефтяные месторождения Северо-Западных территорий с аляскинской трассой и нефтеперерабатывающим заводом в Уайтхорсе. Расходы на строительство нефтепровода, получившего название Канол (англ. Canol (Canadian Oil)), превысили в пять раз предполагаемую смету расходов в 24 миллиона долларов. Нефтепровод был запущен 16 февраля 1944 года, проработал 13 месяцев и прекратил свою работу в марте 1945 года, став «монументом глупости военщины» (англ. «junkyard monument to military stupidity»). После войны трубопровод был разобран и использован повторно для строительства нефтепровода, соединяющего Северо-Западные территории и Альберту.

Асбест на Клинтон-Крик. Медь и цинк близ Фаро

Добыча асбеста на берегах Клинтон-Крик около Доусона была ещё одним кратковременным эпизодом в истории Юкона. Добыча проводилась с 1967 по 1978 годы под руководством компании Cassiar Asbestos Corporation. Клинтон-Крик является самым северным месторождением Канады, где добыча ведётся открытым способом. С 1967 года здесь было произведено более 861 000 тонн асбеста.

Кроме асбеста вклад в историю Юкона внесли рудники Фаро, на которых добывались медь и цинк. Ещё в 1953 году группа старателей под руководством Эла Кулана заявили права на землю около Фаро, на которой впоследствии будет находиться одноименный рудник. В 1960 году для работы на участке была образована компания Dynasty Explorations. В 1965 году на участке работало более 100 человек.

Официальное открытие шахты состоялось в 1969 году. Компания-владелец Cyprus Anvil Mining Corporation быстро стала самой крупной частной компанией в Юконе, составляющей третью часть экономики территории. Вместе с шахтой рос и город. Несмотря на лесной пожар, случившийся в 1969 году и почти уничтоживший только что отстроенный город, компания восстановила его. В 1979 году численность населения Фаро составляла 800 человек, а в 1981 — около 2000 человек.

Однако снижение цен на металлы и рецессия середины 1980-х годов привели к закрытию шахты. В 1985 году в городе проживало 97 человек. Так как деятельность компании составляла основу экономики Юкона в 1970-е годы, правительству Юкона пришлось искать новые пути экономического развития.

Развитие туризма

После многих лет забвения в 1962 году правительство Канады приняло решение восстановить некоторые здания времён золотой лихорадки и превратить Доусон в туристическую мекку. Основной задачей проекта было восстановление театра Гранд-Палас, построенного в 1899 году архитектором из Аризоны Чарли Мидоусом. В июле 1962 года восстановленный театр был открыт постановкой бродвейского мюзикла «Foxy», и, хотя в Доусоне ещё не хватало условий для развития туризма, в него вернулся «дух золотой лихорадки». Со временем были восстановлены также здания библиотеки Карнеги и почтового офиса, построенные в начале XX века.

В 1991 году встала на своё постоянное место около ручья Бонанза-Крик драга номер 4, названная Королём Клондайка. Она была построена в 1912 году и работала на реках и ручьях Юкона до 1959 года. С помощью этой драги было добыто золота на сумму почти 9 млн долларов, в то время, когда цена на него не превышала 35 долларов за унцию.

В настоящее время пять национальных исторических мест, обслуживаемых агентством Парки Канады, расположено на территории Юкона. В основном они связаны с золотой лихорадкой. Ведутся активные работы по сохранению и реставрации различных зданий того времени. Кроме того, в 2006 году был подписан план управления национальным историческим местом Форти-майл, которое находится на территории индейцев Тшондэк-Хвэчин. План также предусматривал реставрацию сооружений, однако наводнение, случившееся в 2009 году, нанесло значительный ущерб некоторым объектам.

По данным Статистической службы Канады численность населения Юкона в 1991 году вернулась ко временам золотой лихорадки и составила 27 797 человек. Последняя перепись населения, проведённая в 2006 году, показала численность 30 372 человека.

Политическая история

Формирование границ

В 1825 году компания Гудзонова залива и Русско-американская компания достигли соглашения о разделе торговых территорий на Аляске. Основным документом явилось соглашение между Россией и Великобританией, подписанное 28 февраля 1825 года. По этому соглашению граница определялась от южной точки острова принца Уэльского, вдоль по проливу, до суши на 56-м градусе северной широты. Оттуда по хребту гор параллельно берегу до 141-го градуса западной долготы и далее на север до Северного Ледовитого океана. Установленные в соглашении границы было крайне тяжело демаркировать физически , поэтому долгое время точные границы не были отмечены. Только в 1895 году была утверждена точная граница между Аляской и Юконом, установленная Уильямом Огилви.

Внутренние границы округа Юкон были определены в несколько этапов. Основной проблемой являлась определение морских границ. Так, изначально в 1895 году в округа Юкон, Маккензи и Франклин входили все острова, находящиеся в прибрежной 3-мильной зоне. Это означало, что острова за этой полосой не принадлежали ни одному субъекту. В 1897 году границы были изменены. Юкон и Маккензи получили все острова отстоящие от материка не более чем на 20 миль, всю остальную морскую территорию получил округ Франклин.

Границы округа Юкон отличались от чётких границ южных округов по меридианам и следовали топографическим ориентирам, так как целью создания округа было установление закона в местах золотой лихорадки. Поэтому округ Юкон включал реку Юкон и все её притоки и водные маршруты, иными словами, всю территорию, на которой была возможна золотодобыча. В 1897 году произошло изменение границы: западные притоки реки Пил были отданы округу Маккензи, чтобы граница округа Юкон шла точно по бассейну реки Юкон.

При отделении территории Юкон в 1898 году были использованы границы 1895 года. Официальное изменение границ по результатам 1898 года произошло в 1901 году.

Определение статуса

Определение Юкона в качестве отдельного округа в составе Северо-западных территорий произошло в 1895 году, когда вместе с Юконом были выделены также округа Франклин, Киватин, Маккензи и Унгава. Несмотря на то, что Юкон формально входил в состав Северо-Западных территорий, правительство Канады финансировало работу правительства округа, которое занималось управлением Юкона с его растущим населением.

В 1897 году правительство Северо-Западных территорий отправило в Доусон агента, который должен был регулировать рынок алкоголя и взимать ежегодно 2000 долларов за лицензию с каждой питейной точки. Этот шаг был предпринят без участия Клиффорда Сифтона, федерального министра, ответственного за территории. Недовольный Сифтон объявил, что сделает Юкон отдельным округом под своим руководством.

В начале 1898 года вопрос об отделении Юкона обсуждался в палате общин Канады. Акт о территории Юкон почти полностью повторил акт о Северо-Западных территориях, подписанный в 1871 году. Руководить территорией должен был комиссар Юкона, который подчинялся непосредственно Сифтону. Законодательное собрание территории решено было сделать назначаемым правительством Канады, а не выборным, как у Северо-Западных территорий. Основной причиной этого стало то, что 90 % жителей Юкона были приезжими, в основном американцами.

В 1905 году правительство Канады пришло к выводу, что новые площади готовы к ответственности на уровне провинций. Было решено, что земли севернее 60 градуса северной широты не приспособлены для ведения сельского хозяйства и маловероятно наличие постоянных поселений на этой территории. Постоянные поселения, однако, необходимы для стабильного управления провинцией. Так был подтверждён статус территории.

Столица

Столицей территории с момента её образования был город Доусон, который являлся центром золотой лихорадки. Однако к середине XX века численность населения Доусона заметно сократилась. Центром экономической активности постепенно стал Уайтхорс. В 1943 году в него была перенесена штаб-квартира юконского подразделения Королевской канадской конной полиции, а в 1951 году Уайтхорс получил два места в законодательном собрании территории. За год до этого, в 1950 году Уайтхорс получил статус города с мэром и городским советом, состоящим из четырёх человек.

12 марта 1951 года федеральное правительство объявило о переносе столицы. После целого ряда подготовительных работ, включающих строительство нового федерального здания, 1 апреля 1953 года новой столицей территории Юкон официально стал Уайтхорс. Первое заседание законодательного собрания в Уайтхорсе состоялось уже 8 апреля.

Уайтхорс — столица Юкона с 1953 года.

1910 год	1940-е годы	2008 год

Формирование органов управления

Правительство Юкона, основанное в 1898 году, состояло из четырёх человек, назначаемых правительством Канады, во главе с комиссаром территории. В 1902 году Юкон получил одно место в парламенте. В 1909 году правительство, которое к тому времени состояло из 10 человек, стало выборным.

В 1970-х годах произошли важные изменения в политической системе Юкона, которые связаны с именем Эрика Нильсена (англ. Erik Nielsen), члена парламента Канады от Юкона, долгое время выступавшего за придание территории статуса провинции. Благодаря его активности в 1975 году Юкон получил право назначать одного сенатора от территории, после чего на федеральном уровне Юкон представлен двумя политиками. Кроме того, в 1979 году министр по делам индейцев и севера Канады, Джейк Эпп, написал письмо комиссару Юкона Ионе Кристиансен, в котором давал указания отойти от ежедневного участия в делах территории и оставить за собой только протокольные функции. До 1979 года комиссар Юкона был одновременно и главой правительства (премьером), и главой субъекта (лейтенант-губернатором). Эти указания, получившие впоследствии название письмо Эппа (англ. Epp letter), фактически привели к созданию в Юконе ответственного правительства.

На протяжении многих лет правительство Канады передавало правительству Юкона ряд полномочий, приближая территорию к уровню провинций. В 2002 году был подписан новый акт о Юконе, вступивший в силу уже в 2003 году. Акт максимально увеличил полномочия правительства территории и предоставил ему контроль над программами провинциального уровня. По новому акту «Территория Юкон» сменила название и стала называться «Юкон».

Зонтичное соглашение

В 1902 году Джим Босс, вождь общины Таан-Квачан, глядя на последствия золотой лихорадки для индейцев Юкона, сказал:

Скажите королю, что мы хотим что-нибудь для наших индейцев, потому что они забрали нашу землю и места для охоты. Оригинальный текст (англ.)   Tell the King very hard, we want something for our Indians because they take our land and game.

В 1973 году индейские вожди Юкона, представители Братства коренных народов Юкона (англ. Yukon Native Brotherhood), во главе с Элайджа Смитом (англ. Elijah Smith) представили правительству Пьера Трюдо в Оттаве документ, названый «Вместе сегодня для наших детей завтра». С этого момента началась история восстановления прав коренных наций территории. Позднее в том же году Братство коренных народов Юкона и Ассоциация индейцев Юкона без статуса (англ. Yukon Association of Non-Status Indians) объединились в Совет индейцев Юкона, сменивший название на Совет первых наций Юкона.

Пять лет после этого подписывались разрозненные соглашения между правительством Канады и отдельными индейскими общинами. В 1979 году к проекту присоединилось правительство Юкона. В 1984 году было заключено принципиальное соглашение, по которому была определена позиция сторон, а также решено сформировать единое зонтичное соглашение, как рамочный документ и основа соглашений со всеми общинами, проживающими на территории Юкона. В 1993 году соглашение было подписано правительствами Юкона и Канады, а также Советом первых наций Юкона. В настоящее время 11 из 14 индейских племён подписали свои соглашения на основе базового.

Литература

• Kenneth Coates, William Robert Morrison. [books.google.com/books?id=_q_H8vdlezsC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q=&f=true Land of the midnight sun: a history of the Yukon]. — 2. — Montreal: McGill-Queen's University Press, 2005. — 362 p. — ISBN 0-7735-2757-5.
• William Ogilvie. [books.google.com/books?id=dV_0XY9AcfgC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q=&f=true Early Days on the Yukon: And the Story of Its Gold Finds]. — Burnaby: Mitchell Press, 2008. — 384 p. — ISBN 1-409-71214-1.

Ссылки

• История Юкона: тематические медиафайлы на Викискладе
• [www.solon.org/Constitutions/Canada/English/yta_1898.html The Yukon Territory Act, 1898] (англ.). www.solon.org. Проверено 21 декабря 2009.
• [laws.justice.gc.ca/en/Y-2.01/ Yukon Act (2002, c. 7)] (англ.). Министерство юстиции Канады. Проверено 21 декабря 2009. [www.webcitation.org/615FtMjq7 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• [www.eco.gov.yk.ca/pdf/together_today_for_our_children_tomorrow.pdf Together Today for our Children Tomorrow] (англ.). Правительство Юкона. Проверено 21 декабря 2009. [www.webcitation.org/5w2XwMmmg Архивировано из первоисточника 27 января 2011].
• [www.hougengroup.com/yukonHistory/default.aspx Yukon History] (англ.). Hougen Group of Companies. Проверено 21 декабря 2009. [www.webcitation.org/5w2Xxeac6 Архивировано из первоисточника 27 января 2011].
• [www.yukonprospectors.ca/hall.html Зал славы] (англ.). Yukon Prospector's Association. Проверено 21 октября 2013. [web.archive.org/19991005070153/north-land.com/ypa/hall.html Архивировано из первоисточника 5 октября 1999].

Отрывок, характеризующий История Юкона

Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.
«Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et maman me fait chercher pour aller diner chez les Apraksines. Lisez le livre mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait des choses dans ce livre difficiles a atteindre avec la faible conception humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et eleve l'ame. Adieu. Mes respects a monsieur votre pere et mes compliments a m elle Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie».
«P.S.Donnez moi des nouvelles de votre frere et de sa charmante petite femme».
[Вся Москва только и говорит что о войне. Один из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в поход к границе. Наш милый государь оставляет Петербург и, как предполагают, намерен сам подвергнуть свое драгоценное существование случайностям войны. Дай Бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было низвергнуто ангелом, которого Всемогущий в Своей благости поставил над нами повелителем. Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одного из отношений самых близких моему сердцу. Я говорю о молодом Николае Ростове; который, при своем энтузиазме, не мог переносить бездействия и оставил университет, чтобы поступить в армию. Признаюсь вам, милая Мари, что, несмотря на его чрезвычайную молодость, отъезд его в армию был для меня большим горем. В молодом человеке, о котором я говорила вам прошлым летом, столько благородства, истинной молодости, которую встречаешь так редко в наш век между двадцатилетними стариками! У него особенно так много откровенности и сердца. Он так чист и полон поэзии, что мои отношения к нему, при всей мимолетности своей, были одною из самых сладостных отрад моего бедного сердца, которое уже так много страдало. Я вам расскажу когда нибудь наше прощанье и всё, что говорилось при прощании. Всё это еще слишком свежо… Ах! милый друг, вы счастливы, что не знаете этих жгучих наслаждений, этих жгучих горестей. Вы счастливы, потому что последние обыкновенно сильнее первых. Я очень хорошо знаю, что граф Николай слишком молод для того, чтобы сделаться для меня чем нибудь кроме как другом. Но эта сладкая дружба, эти столь поэтические и столь чистые отношения были потребностью моего сердца. Но довольно об этом.
«Главная новость, занимающая всю Москву, – смерть старого графа Безухого и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую то малость, князь Василий ничего, а Пьер – наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безухим и владельцем самого огромного состояния в России. Говорят, что князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный. Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безухим и владельцем одного из лучших состояний России, – я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным. Так как уже два года все забавляются тем, чтобы приискивать мне женихов, которых я большею частью не знаю, то брачная хроника Москвы делает меня графинею Безуховой. Но вы понимаете, что я нисколько этого не желаю. Кстати о браках. Знаете ли вы, что недавно всеобщая тетушка Анна Михайловна доверила мне, под величайшим секретом, замысел устроить ваше супружество. Это ни более ни менее как сын князя Василья, Анатоль, которого хотят пристроить, женив его на богатой и знатной девице, и на вас пал выбор родителей. Я не знаю, как вы посмотрите на это дело, но я сочла своим долгом предуведомить вас. Он, говорят, очень хорош и большой повеса. Вот всё, что я могла узнать о нем.
Но будет болтать. Кончаю мой второй листок, а маменька прислала за мной, чтобы ехать обедать к Апраксиным.
Прочитайте мистическую книгу, которую я вам посылаю; она имеет у нас огромный успех. Хотя в ней есть вещи, которые трудно понять слабому уму человеческому, но это превосходная книга; чтение ее успокоивает и возвышает душу. Прощайте. Мое почтение вашему батюшке и мои приветствия m lle Бурьен. Обнимаю вас от всего сердца. Юлия.