История алфавита

История алфавита началась в Древнем Египте более, чем за тысячу лет до изобретения письменности. Первый алфавит, протосинайская письменность, появился приблизительно в середине XIX века до н.э., он предназначался для языка семитов, работавших в Египте. Принцип этого алфавита был заимствован у египетских иероглифов. Большинство существующих в наши дни алфавитов либо напрямую восходят к финикийскому алфавиту (например, латинский и греческий алфавиты), либо были созданы под его влиянием.

Доалфавитные системы письма

До наших дней дошли две хорошо сохранившиеся системы письма, существовавшие до конца IV тысячелетия до нашей эры: месопотамская клинопись и египетские иероглифы. Обе были хорошо известны в той части Передней Азии, где позднее был изобретён первый алфавит, получивший широкое распространение — финикийский. Есть признаки того, что клинопись предопределила некоторые особенности алфавитов, возникших в странах, где она использовалась (это влияние просматривается, например, в древнеперсидской клинописи). Но современная наука доказала незначительность этого влияния и его несущественность для развития появившихся позднее алфавитов. Библское письмо имеет графическое сходство как с иератической египетской, так и с финикийской письменностью, но так как оно не расшифровано, нельзя высказать никаких предположений о его роли в истории алфавита.

Ранняя история

Древний Египет

К 2700 году до нашей эры древние египтяне выработали набор из 22 иероглифов для передачи согласных звуков своего языка, существовал и двадцать третий иероглиф, возможно, передававший гласные звуки начала или конца слова. Эти символы использовались для чтения логограмм, обозначения грамматических словоизменений, позже и для транскрибирования заимствованных и иностранных слов. По сути, эта система письменности являлась алфавитом, но использовалась она не как алфавит, а часто для логографического письма, так как сказывалось сильное влияние традиционной египетской письменности.

Семитский алфавит

Системы письменности середины бронзового века в настоящий момент ещё не расшифрованны. Но известно, что частично, а возможно, и полностью были алфавитными. Древнейшими образцами этих письменностей являются граффити из центрального Египта, датируемые примерно 1800 годом до нашей эры. По мнению Гордона Гамильтона, эти надписи — доказательство, что изобретение алфавита произошло в Египте.

Семитский алфавит не ограничивался египетскими иероглифами для обозначения согласных звуков, он включал в себя и другие иероглифы общим числом около тридцати. Существует недоказанное предположение, что использовались их семитские, а не египетские названия символов. Остаётся непонятным, использовались ли символы семитской письменности только в качестве алфавитных, по акрофоническому принципу, или могли представлять последовательность согласных или целое слово, как иероглифы. Однако к моменту прихода семитской письменности в Ханаан её символы уже использовались только в качестве алфавитных.

Первое ханаанское государство, начавшее широкое использование алфавита, — Финикия, поэтому позднее ханаанская письменность стала называться финикийской. Благодаря расположению Финикии — рядом с морем, на пересечении множества торговых путей — финикийский алфавит вскоре распространился в Средиземноморье. Две вариации финикийского письма — арамейский и греческий алфавиты — оказали огромное влияние на всю историю письменности.

Развитие арамейского консонантного письма

Как и египетская письменность, арамейский и финикийский алфавиты обозначали только согласные звуки, такой тип называется консонантное письмо. Арамейский алфавит, развившийся из финикийского в VII веке до нашей эры как официальный алфавит Персидской империи, является предшественником почти всех алфавитов современной Азии:

• Современный еврейский алфавит зародился как местный вариант имперского арамейского (исконный еврейский алфавит сохранился в самаритянском письме).
• Арабский алфавит произошёл от арамейского через набатейский алфавит, существовавший на территории современной южной Иордании).
• Возникшее после III века нашей эры сирийский алфавит развился в пехлевийское и согдийское письмо, от которых позднее произошли алфавиты северной Азии, такие как уйгурский, старомонгольский, маньчжурский и, возможно, орхоно-енисейский.
• Происхождение грузинского алфавита остаётся неясным, но, по-видимому, он относится к персидско-арамейской или, возможно, к греческой семье.
• Арамейский алфавит, скорее всего, породил индийские письменности, существующие на полуострове Индостан и — посредством распространения индуизма и буддизма — в Тибете, Монголии, Индокитае и Малайском архипелаге (Япония и Китай, во время принятия буддизма, уже имели собственное логографическое и слоговое письмо).
• Хангыль был изобретён в Корее в XV веке. Принято считать, что изобретение хангыля было независимым, однако Гари Ледьярд полагает, что в хангыле существуют заимствования из тибетского алфавита через имперское монгольское квадратное письмо китайской династии Юань, а тибетский, в свою очередь, принадлежит к индийским письменностям.

Западные алфавиты ←		Финикийский	→ Индийские алфавиты			→ Корейский
Латинский	Греческий		Гуджарати	Деванагари	Тибетский
A	Α		અ	अ	ཨ
B	В		બ	ब	བ	ㅂ, ㅁ
C, G	Г		ગ	ग	ག	ㄱ, (ㆁ)
D	Δ		ધ (ઢ)	ध (ढ)	-
E	Ε		હ	ह	ཧ	(ㅱ)
F, V	Ϝ, Υ		વ	व	ཝ
Z	Ζ		દ (ડ)	द (ड)	ད (ཌ)	ㄷ, ㄴ
H	Η		ઘ	घ	-
-	Θ		થ (ઠ)	थ (ठ)	ཐ (ཋ)
I, J	Ι		ય	य	ཡ
K	Κ		ક	क	ཀ
L	Λ		લ	ल	ལ	ㄹ
M	Μ		મ	म	མ
N	Ν		ન	न	ན
-	Ξ		શ	श	ཤ
O	Ο		?
P	Π		પ, ફ	प, फ	པ, ཕ
-	Ϡ		સ	स	ས	ㅈ, ㅅ
Q	Ϙ		ખ	ख	ཁ
R	Ρ		ર	र	ར
S	Σ		ષ	ष	ཥ
T	Τ		ત (ટ)	त (ट)	ཏ (ཊ)

Таблица: Распространение финикийского алфавита на запад (латинский, греческий) и на восток (индийские, корейский). Соответствие финикийских и индийских (посредством арамейских) знаков (особенно передающих сибилянты и указанных в скобках), возможно, является неточным. Также спорными являются сведения о происхождении букв хангыля из тибетского алфавита (через монгольское квадратное письмо и финикийский алфавит).

Армянский алфавит

После принятия христианства в Армении возникла необходимость в создании национального алфавита. Эта потребность в целом была обусловлена общей политической, культурной и идеологической обстановкой в Армении. Задачу по поручению армянской церкви осуществил Месроп Маштоц приблизительно в 405 году. Некоторые историки склоняются к выводу, что Маштоц не изобретал заново армянский алфавит, а использовал не сохранившиеся к настоящему времени древнеармянские письмена. Удачно отражая фонетику армянского языка, алфавит Маштоца способствовал не только распространению христианства в Армении, но также развитию армянской литературы и поэзии с раннего Средневековья.

Отрывок, характеризующий История алфавита

– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.