История буддизма

Предпосылки возникновения буддизма

Прежде всего буддизм настическое учение, поэтому ему непосредственно предшествовали джайнизм и локаята.

Буддизм зародился в северо-восточной части Индии, где находились древние государства Магадха, Кошала и Личчхави, в середине I тысячелетия до н. э. Скудность научных данных об индийском обществе того времени не позволяет дать ясных ответов на многие вопросы, однако можно предположить достаточно очевидные причины возникновения и укрепления буддизма в древнеиндийском обществе:

1. Середина I тысячелетия до н. э. была в Индии временем острейшего кризиса древней ведийской религии, что вызвало появление новых неортодоксальных альтернативных учений. Создавали их странствующие философы, аскеты, шраманы. Одним из них и был Сиддхартха Гаутама, исторический основатель буддизма.
2. В это же время происходили интенсивные процессы укрепления государственной власти, что требовало повышения авторитета царей и воинов (варны кшатриев) в противовес брахманам (на наличие такого конфликта между светской властью и жречеством косвенно указывают произведения поздневедийской и пуранической литературы). Поскольку буддизм являлся оппозиционным к брахманизму учением, он и был выбран для укрепления власти кшатриев. Что буддизм в Индии был «царской религией», свидетельствует такой пример. В VII—XIII вв. цари некоторых индийских государств перестали поддерживать буддизм и он стал там исчезать. Но в странах, управители которых продолжали покровительство­вать буддизму (династия Пала), его расцвет продолжался.

Жизнь Будды

Согласно традиции, исторический Будда Гаутама Сиддхарта родился в роде Шакья касты кшатриев в стране Магадха (546—324 до н. э.), в районе Лумбини на юге современного Непала. Его также называли Шакьямуни — мудрец, принадлежащий к клану Шакья.

После жизни в роскоши во дворце своего отца, короля Капилавасту (царство которого потом вошло в государство Магадха), Сиддхарта случайно столкнулся с жестокой реальностью и сделал вывод, что реальная жизнь связана со страданиями и горем. Он отказался от жизни во дворце и стал вести аскетическую жизнь вместе с лесными отшельниками, в том числе выполняя практики мучения и умерщвления тела. Позднее он пришёл к выводу, что крайние формы аскетизма не ведут к освобождению от страданий, связанных с рождением и смертью, и следует находить промежуточный путь между стремлением к чувственным удовольствиям и стремлением самоумерщвлению.

Во время медитации под деревом Бодхи он принял решение во что бы то ни стало найти Истину, и в возрасте 35 лет достиг Просветления. После этого он стал называться Будда Гаутама, или просто Будда, что означает «пробуждённый».

Остальные 45 лет жизни он путешествовал по Центральной Индии в долине Ганга, обучая своих последователей и учеников.

В дальнейшем последователи Будды в течение последующих 400 лет сформировали много разных учений — школы раннего буддизма (Никая), из которых сохранилось учение Тхеравада и многочисленные ветви Махаяны.

Ранний буддизм

</tr>

Хронология развития и распространения буддийских школ (450 год до н. э. – 1300 год н. э.)
	450 до н.э.		250 до н.э.	100 н.э.		500		700	800		1200
Индия	ранняя Сангха
		Школы раннего буддизма				Махаяна		Ваджраяна
Шри-Ланка и Юго-Восточная Азия			Тхеравада
									Ваджраяна в Юго-Восточной Азии
Центральная Азия			Греко-буддизм					Тибетский буддизм
			Буддизм Великого Шёлкового пути
Дальневосточный буддизм				Чань, Тэндай, Буддизм Чистой Земли, Дзэн, Нитирэн					Сингон
	450 до н.э.		250 до н.э.	100 н.э.		500		700	800		1200
Обозначения:   = Тхеравада   = Махаяна   = Ваджраяна

Ученики Будды в соответствии с обычаем кремировали тело Учителя. Правители соседних государств прислали гонцов с просьбой дать им частицы останков Будды. Как описывается в [dhamma.ru/canon/dn16.htm#_Toc42753388 Махапариниббана сутте], останки были разделены на восемь равных частей. Эти части останков были помещены в особые реликварии — ступы, культовые строения конусовидной формы, в столицах государств. Одну из частей, в ступе древнего города Капилаваттху, обнаружили в 1898 году вблизи деревни [web.archive.org/web/20021122191238/www.uq.net.au/slsoc/bsq/bud_arc.htm Пипрахва]. Сейчас эта часть останков находится в [www.nationalmuseumindia.gov.in/arch.html Индийском Национальном музее] в Нью-Дели.

Эти ступы стали как бы предшественниками китайских пагод и тибетских чортенов (монгольских субурганов).

Позднее в ступы стали класть тексты сутр, почитавшихся как запись подлинных слов Будды. Поскольку суть Будды есть Дхарма, его Учение, то сутры как бы представляли собой Дхарму как духовное тело Будды. Эта замена (физическое тело — духовное тело; «мощи» — тексты; Будда — Дхарма) оказалась очень важной для последующей истории буддизма, поскольку здесь, видимо, коренятся истоки чрезвычайно важного учения махаянского буддизма о Дхармовом Теле Будды (Дхармакая).

Первый буддийский собор, V век до н. э.

Предание утверждает, что вскоре после нирваны Будды произошёл первый буддийский «собор», когда собрались все ученики Будды и трое из них — Ананда, Упали и Махамаудгальяяна на память воспроизвели всё, чему учил Будда — нормы и правила монашеского общежития, «дисциплинарный устав» сангхи (Виная), проповеди и поучения Будды (Сутры) и его философское учение, «сверх-Дхарму» (Абхидхарма). Так возник буддийский Канон — Трипитака (на пали — Типитака), то есть «Три Корзины» Учения (в Древней Индии писали на пальмовых листьях, которые носили в корзинах). Первый из известных нам вариантов Канона — палийская Типитака — долгое время, в соответствии с традицией, передавался устно, и был впервые записан на Ланке около 80 до н. э. в связи с угрозой потери Учения. И в наши дни некоторые монахи, которых называют «держателями Типитаки» («типитакадхара»), традиционно заучивают наизусть отдельные части Типитаки или всю её полностью.
В Синей Летописи указано, что сложилась иерархия учения (В смысле передачи Винаи): от Шакьмуни к Кашьяпе, от него к Ананде, от него к Шанавасике, от него к Упагупте, от него к Дхитике, от него к Кришне, от него к Сударшане

Второй буддийский собор 383 до н. э.

Второй буддийский собор провёл царь Каласока в Вайшали, и был он связан с конфликтом между традиционными школами буддизма и более либеральными интерпретациями, известными как Махасангхика.

В соответствии с традиционными школами, Будда был лишь обычным человеком, достигшим просветления, и этот опыт могли повторить монахи, следуя монашеским правилам. Преодолевая страдания, монахи могли стать архатами. Сторонники Махасангхики считали такой взгляд эгоистичным. Они считали, что цель достижения архатства несущественна, а истинная цель — достижение полного состояния Будды. Подобное воззрение в дальнейшем переросло в Махаяну. Они были сторонниками более облегчённого монашеского устава, отчего их поддерживало большинство монахов и сторонников буддизма.

Собор закончился осуждением Махасангхиков, которые покинули собрание. В дальнейшем сторонники Махасангхики обитали в северо-западной Индии и Средней Азии.

Разделение на 18 школ

В Сумагадхавадане сказано, что милостынедателем Будды Кашьяпы был царь Крикин. Этот царь увидел во сне: царь-слон не может пролезть в окно и даже засунуть туда хвост, жаждущий, которого преследует источник, продажа одной меры муки и меры жемчуга, равная цена на дерево и сандал, грабители, уносящие из сада цветы и плоды, царевич-слон пугается молодого слона, грязная обезьяна мазью натирает другую, возведение обезьяны на царство, появление целого куска ткани сразу у 18, после того как они ткань поделили, спорящих и дерущихся людей.
Напуганный Царь попросил Кашьяпу растолковать сон. Кашьяпа ответил, что в будущем человеческая жизнь будет длиться 100 лет и будет учение Будды Шакьямуни. Слон, окно и его хвост означает привязанность монахов к вихарам и богатству; жаждущий и источник — монахи не внимательны к учению; жемчуг и мука — получившие Учение вынуждены передавать его за деньги, чтобы заработать средства к существованию; равная цена на дерево и сандал — уравнение Дхармы Будды и еретических учений; ограбление сада — хищение мирянами имущества монахов; испуганный царевич-слон — добродетельные монахи, подавленные греховными; обезьяны — хорошие монахи выносят оскорбления плохих; коронация обезьяны — глупый царь взойдёт на престол; разорванная ткань — Дхарма, разделённая на 18 школ, каждая из которых, однако, даёт возможность достичь освобождения; спорящие и дерущиеся — раздоры в сангхе.

Существует 2 классификации 18 школ. Первая:

• Стхавиравада
  • Собственно Стхавиравада — хаймавата
  • Вибхаджьявада
  • Ватсипутрия
  • Дхармоттария
  • Бхадраяния
  • Саммитья
  • Курукуллака
  • Махишасака
  • Дхармагуптака
  • Суваршакия
  • Кашьяпия
• Махасангхика (прото-махаяна)
  • Собственно Махасангхика
  • Экавьяхарика
  • Локоттаравада
  • Бахушрутия
  • Праджняптивада
  • Чайтика
  • Уттара Шайла
  • Апара Шайла

Вторая:

 Стхавиравада ----------------------------Махасангхика------------------Вибхаджьявада
 |                                             | |||||||                         ||||
 |                                  Махасангхика |||||||               Махишасакия|||
 |----------------|                    Пуравашайла||||||                   Кашьяпия|| 
Сарвастивада      |                      Апарашайла|||||               Дхармагуптика|
                  |                      Раджагирика||||                  Тамрашитрия
             Ватсипутрия                    Хаймавата|||
             |------------|                   Чайтьяка||
             |----------| |                Сиддхартхака|
             |-------|  | |                     Гокулика
      Саммитья       |  | |
                     |  | |
          Дхармоттария  | |
                        | |
               Бхадраяния |
                          |
                Шаннагарика

Правление царя Ашоки (около 260 до н. э.)

Царь империи Мауриев Ашока (273—232 до н. э.) обратился в буддизм после того, как он учинил кровавую расправу над территорией Калинга (штат Орисса) на востоке Индии. Раскаиваясь в содеянном, царь решил обратиться к вере и построить многочисленные ступы и колонны в знак уважения ко всем живым существам, и чтобы побудить население следовать Дхарме. По всей стране он построил дороги и больницы.

В это время буддизм стал распространяться за пределы Индии. Согласно колоннам и ступам с надписями короля Ашоки, эмиссары были посланы во все страны с целью проповеди буддизма, а также в греческое царство на западе (в соседнюю греческую Бактрию, но, возможно, и далее до Средиземноморья).

Третий буддийский собор 250 до н. э.

Царь Ашока провёл собор около 250 до н. э. в Паталипутре (современная Патна). Собрание проводил монах Тисса Моггалипутта. Речь шла о примирении различных буддийских школ, очищении буддийского движения от оппортунистских фракций, выросших под царской опекой, и организации миссионеров через весь известный к тому времени мир.

В это время более чётко установился состав канона Трипитаки, содержащего слова, переданные непосредственно от Будды.

Третий собор осудил школы сарвастивады и дхармагуптаки, которые потом были влиятельными в северо-западной Индии и Средней Азии во времена Кушанской империи в начале нашей эры. Дхармагуптаки считали, что Будда отделён от общины и находится над ней. Сарвастивадины выдвигали тезис о однородности времени — настоящего, прошедшего и будущего.

Миссии Ашоки в эллинистическом мире

Некоторые из эдиктов короля Ашоки описывают деятельность Ашоки по распространению буддизма в эллинистическом мире, который простирался от Индии до Греции. Из эдиктов видно, что Ашока хорошо разбирался в структуре и организации греческих стран, там присутствовали имена царей, которые обозначены как новопринявшие буддизм — селевкидский царь Антиох II Теос (261—246 до н. э.), Птолемей II Филадельф — египетский фараон (285—247 до н. э.), Антигон Гонат, царь Македонии (276—239 до н. э.), Магас Киренский (288—258 до н. э.) и Александр Эпирский (272—256 до н. э.).

Согласно палийским источникам, многие эмиссары Ашоки были греками, что показывает широкий обмен религиозными идеями между культурами того времени.

Не совсем ясно, насколько эти связи реально повлияли на Грецию, но ряд авторов отмечают, что в это время вполне могли происходить процессы соединения эллинистических и буддийских способов мышления. Имеются упоминания о буддийских общинах, в первую очередь в Александрии (по упоминанию Клиемента Александрийского), и дохристианских монастырях Терапевты — по-видимому, название произошло от трансформации палийского слова Тхеравада.

В Александрии были найдены также и буддийские надгробия эпохи Птолемеев, украшенные изображениями Колеса Дхармы (Тарн, «Греки в Бактрии и Индии»).

Распространение буддизма в Азии

К востоку от Индии на территории Мьянмы индийская культура оказала сильное влияние на народ мон. Мон, как утверждается, обратились в буддизм примерно в 200 году до н. э. в результате миссии царя Ашоки, ещё до разделения буддизма на Махаяну и Хинаяну. Ранние храмы в государствах Мон, такие как Пейтхано в центральной Бирме, были основаны в период I—V веков. Буддийское искусство монов претерпело сильное влияние индийского искусства времён династии Гупта и последующих династий, и этот стиль распространился далее по Юго-Восточной Азии в результате экспансий государства Мон в V—VIII веках.

Под влиянием этого государственного образования учение Тхеравады широко распространилось, пока не было заменено буддизмом Махаяны в VI веке.

Шри-Ланка была обращена в буддизм сыном Ашоки Махиндой и его шестью сподвижниками во II веке до н. э. Буддизм принял король Деванампива Тисса и многие аристократы. В это время был основан монастырь Махавихара, превратившийся в центр традиции сингальцев. Во время правления короля Виттагамани в Шри-Ланка был написан палийский канон (29—17 до н. э.), традиция Тхеравады достигла расцвета, появились такие знаменитые комментаторы, как Буддхагхоша IV—V века. Хотя Махаяна тоже имела хождение, Тхеравада превалировала, и Шри-Ланка осталась последним оплотом Тхеравады, откуда это учение в XI веке снова распространилось по Юго-Восточной Азии.

По легендам, царь Ашока посылал миссионеров через Гималаи в районы Хотана, в бассейн Тарима, и в страну индоевропейцев Тохаристан.

Преследование буддизма в государстве Шунга (II век до н. э. — I век до н. э.)

Династия Шунга (185 до н. э. — 73 до н. э.) была основана через 50 лет после смерти Ашоки. После убийства последнего царя Мауриев Брихадраты трон занял военачальник Пусьямитра Шунга, ортодоксальный брамин. Он известен своей жестокостью в преследовании буддизма, согласно летописям, он разрушал монастыри и убивал монахов, и снёс около 84 тысяч ступ (Divyavadana, pp. 429—434), предлагая по сто золотых монет за голову каждого буддийского монаха. Большое количество буддийских монастырей были обращены в индуистские храмы, в частности Наланда, Бодхгая, Сарнатх и Матхура.

Греческо-буддийский диалог (II век до н. э. — I век н. э.)

Греческие государства располагались к западу от Индии в Бактрии, на территории северного Афганистана со времён Александра Македонского около 326 до н. э.: царство Селевкидов возникло в 323 до н. э., потом Греко-бактрийское царство возникло в 250 до н. э..

Греко-бактрийский царь Деметрий I вторгся в Индию в 180 до н. э. дойдя до Паталипутры, и основал Индо-греческое царство, которое занимало различные части северной Индии вплоть до конца I века до н. э.. При индо-греческих царях буддизм процветал, и даже считалось, что вторжение греков в Индию было вызвано желанием оказать поддержку империи Мауриев, для защиты буддийской веры от преследований династии Сунга (185—73 до н. э.).

Один из наиболее известных индогреческих царей Менандр I (160—135 до н. э.) активно поддерживал буддизм и в традиции Махаяны он рассматривается как великий покровитель веры, подобно царям Ашоке или Канишке — последнему Кушанскому властителю. Хорошо известен диалог в Милинда между царём Менандром и монахом Нагасеной около 160 до н. э.

Не исключено, что взаимодействие буддийской и греческой культур привели к эволюции Махаяны, кроме того греческое представление о человеко-боге могло повлиять на формирование образа Будды.

См. также Греко-буддизм.

Буддизм и Рим

Римские источники описывают посольство «индийского царя Пандиона (Пандья?)», к Цезарю Августу около 13 н. э.

Они приехали с дипломатическими письмами к грекам, и один из послов был шраманом, который сжёг себя заживо в Афинах для демонстрации веры.

Это событие стало сенсационным, и описано Николаем Дамаскским, который встретил посольство в Антиохии, и упоминается также Страбоном. Могила этого шрамана сохранилась до времени Плутарха, который также оставил упоминание «ΖΑΡΜΑΝΟΧΗΓΑΣ ΙΝΔΟΣ ΑΠΟ ΒΑΡΓΟΣΗΣ» («Мастер шраман из Бхаруха в Индии»). Речь шла о буддистах, а не о брахманах, которым противостояли шраманы.

Отдельные сведения о буддизме достигали запада. Во II веке Климент Александрийский, отец христианского догматизма, писал про Будду:

«Среди индийцев есть философы, следующие рекомендациям Boutta, которого они почитают как бога из-за своей непревзойдённой святости».

Есть и другие упоминания. Некоторые комментаторы указывают на аналогии между историей рождения Будды и историей рождения Христа, а также на некоторые образцы христианской популярной агиографической литературы, вроде романа о Варлааме и Иоасафе, и выводят влияние буддизма на раннее христианство.

Подъём Махаяны I век до н. э. — I век

Подъём буддизма Махаяны в I век до н. э. сопровождался серией политических изменений в северо-западной Индии. Индо-греческое царство пало, а его культура была перенята индоевропейскими кочевниками из Средней Азии, индо-скифами и потом Юэчжи, основавшими Кушанское царство около 12 г. до н. э.. Кушаны поддерживали буддизм, и созвали Четвёртый буддийский собор во время правления царя Канишки около 100 г. н. э. в Джаландаре или в Кашмире, именно этот собор обычно ассоциируется с датой подъёма буддизма Махаяны и его отделения от буддизма Тхеравады. Представители традиции Тхеравады не признают этого собора, и иногда называют его «собором еретических монахов».

Царь Канишка собрал в Кашмире 500 бхикшу во главе с Васумитрой для редакции Трипитаки. В течение собора было собрано триста тысяч стихов и более девяти миллионов положений, которые приводили в порядок около двенадцати лет. Новый канон не опирался более на палийскую Типитаку, а был переписан на классическом Санскрите вместе с основными положениями Махаяны.

Новая форма буддизма опиралась на представление о подобии Будды божеству, и о том, что все существа обладают природой Будды, а также включала ряд культурных веяний из северо-западной Индии и Кушанского Царства.

Распространение Махаяны (I—X века н. э.)

С этого времени Махаяна стала процветать и распространяться на восток из Индии в юго-восточную Азию, на север в Среднюю Азию, а также в Китай, Корею и наконец в Японию в 538.

Индия

После распада Кушанского царства буддизм расцвёл в Индии при династии Гупта (IV—VI век). Были созданы многочисленные центры по изучению Махаяны, в первую очередь — университет Наланда в северо-восточной Индии, который многие сотни лет был наиболее влиятельным из буддийских университетов, где преподавал в частности Нагарджуна. Буддийское искусство стилей династии Гупта распространилось по юго-восточной Азии и попало в Китай.

Индийский буддизм ослаб в VII веке по причине вторжения белых гуннов и нашествия ислама. Однако у буддизма был ещё период подъёма в империи Пала, в которой буддизм Махаяны процветал с VIII по XII века, они строили немало храмов в различных стилях буддийского искусства.

Большой удар по буддизму был нанесён в 1193 году, когда тюрки во главе с мусульманским фанатиком Мухаммадом Кхилджи разрушили Наланду. В конце XII века, когда мусульмане заняли ключевые буддийские места в Бихаре, значение буддистов в Индии стало несущественным. В это же время набрали силу индуистские движения, в первую очередь адвайта и бхакти.

Хотя буддизм родился в Индии, к XX веку здесь остались лишь небольшие островки буддизма на окраинах.

См. также Буддизм в Индии.

Северная и центральная Азия

Средняя Азия

Буддизм проник в Среднюю Азию вероятно со времён самого Будды. Согласно палийским легендам, два брата-торговца из Бактрии Тапассу и Бхалика посетили Будду и стали его учениками. Потом они вернулись в Бактрию и построили буддийские храмы (Ричард Фольц).

Средняя Азия играла важную роль как место встречи Китая, Индии и Персии. Во II веке до н. э. экспансия Китая (династии Хань) на запад привела к контакту Китая с эллинистической цивилизацией, и в частности с Греко-Бактрийским Царством. Таким образом распространение буддизма на север привело к формированию буддийских общин и государств в среднеазиатских оазисах. В ряде городов Великого Шёлкового Пути имеется множество буддийских ступ и монастырей, которые видимо использовались для обслуживания путников.

Различные школы раннего буддизма существовали в Средней Азии и Китае вплоть до VII века. Потом стала доминировать Махаяна, но в монастырях сохранялись ещё порядки Винаи, как в школах Сарвастивада и Дхармагуптака.

Буддизм в Средней Азии стал приходить в упадок с приходом ислама начиная с VII века. Здесь мусульмане не были толерантны, так как буддисты не принадлежали к народам «Книги». Они считали буддистов идолопоклонниками и преследовали.

См. также Великий Шёлковый Путь, Буддизм в Средней Азии.

Таримский бассейн

Восточная часть Средней Азии (Китайский Туркестан, Таримский бассейн, Синьцзян) знаменита богатством буддийского искусства (настенная роспись, рельефы в пещерах, картины на холсте, скульптуры, ритуальные предметы), заметно при этом влияние как индийской, так и эллинистической культур.

Историки отмечают, что Средняя Азия могла играть ключевую роль в распространении буддизма на восток. Первые переводы буддийских сочинений на китайский язык могли быть как парфянскими (Аньси) как Ань Шигао (148 н. э.) или кушанскими (Ань Сюань) народа Юэчжи как Локаксема (178 н. э.), а также согдийскими (Канцзю) типа Кан Сенкай. Большинство из тридцати семи ранних переводчиков буддийских текстов могут быть идентифицированы как выходцы из Средней Азии.

Фрески Таримского бассейна показывают взаимосвязь среднеазиатских и китайских буддийских общин вплоть до X века.

См. также Дуньхуан, Хотан.

Китай

Предположительно, буддизм проник в Китай в I веке н. э. из Средней Азии, хотя имеются легенды о том, как буддийские монахи посетили Китай во время правления царя Ашоки. До VIII века Китай был очень активным очагом буддизма.

67 н. э. считается официально годом появления буддизма в Китае, который принесли монахи Мотон и Чуфарлан. В 68 г. н. э., под покровительством императора они основали Храм Белой лошади (白馬寺), который до сих пор сохранился недалеко от столицы Лояна. В конце II века большая община была основана в Пэнчэне (сейчас Сюйчжоу, пров. Цзянсу).

Первые тексты школы Махаяна перевёл на китайский язык кушанский монах Локакшема в Лояне между 178 г. и 189 г. н. э.

Процветание буддизма пришлось на период правления династии Тан (618—907 гг). В это время Китай был открыт иноземному влиянию, тогда восстановились отношения с Индией, и многие китайские монахи ездили в Индию с IV по XI век.

Столица династии Тан Чанъань (современный Сиань) превратился в духовный центр буддизма. Отсюда буддизм распространился в Корею и Японию.

Однако к концу эпохи Тан иностранное влияние перестало приниматься с радушием и в 845 г. император У-цзун запретил все иностранные религии, включая несторианство, зороастризм и буддизм, чтобы поддержать китайский даосизм. По всей территории Китая он конфисковал собственность буддийских общин, разрушил монастыри и казнил монахов, после чего культурное и интеллектуальное преобладание буддизма в Китае закончилось.

Школы Чистых земель и Чань смогли при этом продержаться ещё несколько столетий, школа Чань передалась в Японию в виде Дзен. В Китае период расцвета Чань приходится на династию Сун (1127—1279), когда чаньские монастыри превратились в мощные культурные и учебные центры.

Буддийское искусство в Китае хорошо сохранилось до настоящего времени, многие памятники искусства и архитектуры охраняются как мировое культурное наследие ЮНЕСКО.

См. также Буддизм в Китае.

Корея

Буддизм проник в Корею около 372 года, когда китайские послы посетили королевство Когурё, принеся с собой рукописи и изображения. Буддизм расцвёл в Корее, и в частности школа Сон (Дзэн) начиная с VII века. Однако с началом правления неоконфуцианской династии И (Ли) периода Чосон в 1392 году буддизм стал преследоваться и почти исчез, за исключением оставшейся школы Сон.

См. также Буддизм в Корее.

Япония

Сейчас Япония стала самой большой буддийской страной. Буддизм пришёл в Японию в VI веке, принесённый странствующими монахами. С буддизмом пришли многочисленные книги и произведения искусства. В следующем веке буддизм был принят как государственная религия.

Находясь на дальнем конце Великого Шёлкового Пути, Япония смогла сохранить немало аспектов буддизма, которые были утрачены в Индии или подавлены в Средней Азии и Китае.

C 710 н. э. множество храмов стало строиться в столице Японии, Нара, в частности пятиярусная пагода и знаменитый Золотой Павильон. Бесчисленные картины и скульптуры создавались нередко при поддержке государства. Особенно значительные произведения искусства были созданы в периоды Нара, Хэйан и Камакура.

В XII—XIII век наступил расцвет дзэн-буддизма и связанной с ним утончённой культуры.

Сейчас в Японии находится около 80,000 буддийских храмов, которые регулярно реставрируются.

См. также Буддизм в Японии, Японское искусство, Дзэн.

Тибет

Тантрический буддизм возник в восточной Индии в V—VI веке. Много практик тантрического буддизма пришли из брахманизма (мантра, йога, сожжение сакральных жертв). Тантрический буддизм стал доминировать в Тибете начиная с VI века.

По другим данным буддизм в его китайском варианте принес Тибету царь Сонгцен Гампо (627—649 гг). Он женился на непальской (622 г.) и китайской (640 г.) принцессах; обе принцессы привезли с собой изображения Будды, а также астрологические и медицинские тексты тех традиций, которым следовали. Все трое очень почитаются в Тибете и играют важную роль в его мифологии.

В 781 году указом цэнпо (царя) Тисонга Децэна буддизм был объявлен государственной религией Тибета, причем не в китайском, как ранее, а в индийском его варианте.

См. также Тибетский буддизм.

Юго-восточная Азия

В течение I века н. э. торговля по Великому Шёлковому Пути была ограничена по причине подъёма Парфии, находившейся во вражде к Риму, хотя римляне богатели и их потребности в азиатской роскоши возрастали. По этой причине стали широко использоваться морские пути между Средиземноморьем и Китаем через посредство Индии. С этого времени влияние Индии на страны Юго-восточной Азии возросло. Торговые пути соединяли Индию с южной Бирмой, центральным и южным Таиландом, нижней Камбоджей и южным Вьетнамом, где были построены города и укрепления.

Более тысячи лет культуру стран Юго-восточной Азии определяло индийское влияние, туда попадали священные тексты на пали и на санскрите, индийские сочинения, Тхеравада, Махаяна, Веды, Рамаяна и Махабхарата попадали непосредственно от индийских проповедников и торговцев.

С V по XIII века в Юго-восточной Азии образовались сильные империи, которые активно строили буддийские храмы, в этих странах процветало буддийское искусство. К югу образовалось государство Шривиджая, а на севере - Кхмерское царство, в которых процветала Махаяна c обширным пантеоном Бодхисаттв.

Империя Шривиджая (V—XV века)

Государство Шривиджая с центром на острове Суматра в Индонезии, приняло буддизм Махаяны и Ваджраяны при династии Сайлендра. Это привело к широкому распространению искусства и скульптуры. Многочисленные статуи махаянских Бодхисаттв очень изящной работы было найдено в этом районе. Остался потрясающий по изяществу и архитектурному решению буддийский храмовый комплекс Борободур, построенный на острова Ява около 780. Империя Шривиджая пришла в упадок вследствие конфликтов с индийскими царями Чола, а потом потерпела поражение в период экспансии ислама в XIII веке. См. также «Буддизм в Индонезии».

Кхмерская империя (IX—XIII века)

Позже, в IX-XIII века во всей Юго-Восточной Азии доминировал буддизм Махаяны и индуизм, и центральную роль играла Кхмерская империя. В это время в Камбодже и соседнем Таиланде было построено 900 храмов. Храмовый комплекс Ангкор был в самом центре и обслуживал город с более чем миллионным населением. Великий кхмерский царь Джаяварман VII (1181—1219) построил немало махаянских сооружений в Байоне и Ангкор-Тхоме.

См. также Буддизм в Камбодже.

Так как в XI веке буддизм Махаяны в Индии пришёл в упадок, Махаяна стала приходить в упадок и в Юго-Восточной Азии, а в дальнейшем на смену Махаяне пришла Тхеравада из Шри-Ланки.

Возрождение Тхеравады XI век

C XI века, когда буддизм Махаяны после исламского завоевания Индии стал приходить в упадок, сократились торговые пути через Индию, но стали развиваться пути из Ближнего Востока в Китай через Шри-Ланку. Это привело к тому, что Юго-восточная Азия приняла буддизм Тхеравады от монахов из Шри-Ланки, которые распространили палийский канон.

Основатель бирманской империи царь Аноратха (1044—1077) смог объединить страну и принять Тхераваду, после чего тысячи буддийских храмов стали строиться в Пагане, из которых сохранилось более двух тысяч. Бирманцы ослабевали по мере усиления Таиланда и разграбления Пагана монголами в 1287, но буддизм Тхеравады остался основной религий бирманцев по сей день.

Тхеравада была также принята в новом государстве в Таиланде — королевстве Сукхотай около 1260. Потом Тхеравада снова расцвела в королевстве Аюттая с XIV по XVIII век), став неотъемлемой частью таиландского общества.

В XIII веке Тхеравада продолжала распространяться по континенту, попав в Лаос и Камбоджу. Однако с XIV века на побережье Малайзии и на островах влияние ислама усиливалось и охватило Малайзию, Индонезию и южные Филиппины.

См. также История Бирмы, Буддизм в Мьянме, Буддизм по странам.

Распространение буддизма на Западе

После греко-буддийских контактов, зафиксированных в античные времена, встречи буддизма с западным миром происходили эпизодично, в основном в связи с деятельностью посольств, купцов и христианских миссионеров. Одним из первых таких контактов следует считать визит францисканца Рубрука в Монголию в 1253. Известное путешествие Марко Поло в Китай в конце XIII века позволило европейцам узнать о тибетском буддизме. Первоначальной оценкой Поло буддизма было неприятие, но в итоге оценка буддизма и Будды поменялась на положительную: «Несомненно, что если бы он был крещен в христианстве, то стал бы великим святым наряду с Господом нашим Иисусом Христом».

Знакомство Запада с буддизмом начало происходить и через культурный слой. Очень популярная в Средневековье Повесть о Варлааме и Иоасафе представляла собой переписанные в христианском духе истории о Будде. В конце XV века был открыт путь в Индию по морю, но это не поспособствовало улучшению культурного обмена, так как европейских торговцев и миссионеров не интересовал буддизм.

В XVI веке китайский и японский буддизм заинтересовал иезуитов, нашедших в буддизме большую схожесть с христианством.

Этап серьёзного интереса европейцев к буддизму начался в середине XIX века. С одной стороны этому способствовал кризис рационализма и европоцентризма, с другой развитие общей открытости и демократических институтов, не ограничивающих религиозные взгляды. В этот период на Западе начал происходить интенсивный культурный обмен с Востоком, появились первые подробные тексты об учении и практике буддизма.

Главным источником информации о буддизме в XIX веке стали труды европейских буддологов. Среди наиболее известных буддологов были французский буддолог Эжен Бюрнуф, написавший «Введение в историю индийского буддизма» (1845) и сделавший перевод «Лотосовой сутры» (1852), немецкий буддолог Герман Ольденберг, написавший работу «Будда, его жизнь, его доктрина, его община» (1881), американский буддолог Генри Кларк Уоррен, опубликовавший антологию по Трипитаке «Буддизм в переводах» (1896). В то же время ранняя буддология имела множество проблем, таких как отсутствие принципов систематизации многочисленных переведённых текстов, отсутствие общей картины развития буддизма, неразработанность понятийного аппарата, концентрация на позиции южной «палийской школы», объявившей более поздние течения буддизма «деградированными» и «извращёнными». Особняком в ранней европейской буддологии стояла российская буддология. Буддолог В. П. Васильев указывал на важность изучения буддийских текстов на всех языках, а его ученик И. П. Минаев отмечал, что «палийская школа» стремится приписать своим идеям и текстам общебуддийский характер.

Знакомство Запада с буддизмом в XIX веке происходило и через влияние буддизма на известных философов: А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, Э. Гартмана и других. Одним из первых массовых каналов информации о буддизме стала теософия. Теософы не ограничивались одним лишь распространением информации. Они основали в странах Азии несколько буддийских учебных заведений, попытались объединить различные школы буддизма и создали для этого «Буддийский катехизис», ставший крайне известным текстом по основам буддийского учения..

Широкое распространение буддизма в западных странах наступило в XX веке по многим причинам.

• Массовая эмиграция китайцев, японцев, корейцев и вьетнамцев в США, Австралию, страны Европы и Америки в XX веке.
• Повышение интереса к буддизму в США и в европейском обществе в конце XIX — начале XX века по причине открытия Японии для внешнего мира в 1853 и деятельности Теософского Общества, пытавшегося привлечь внимание широкой публики к оккультизму.
• Основание первых буддийских обществ Дзэн и Тхеравады в западных странах в начале XX века.
• Активизация деятельности тибетских буддийских школ после оккупации Тибета Китаем и поддержки тибетских беженцев западными странами (вторая половина XX века). В этот период тибетский буддизм открылся для западной публики, практически все школы тибетского буддизма нашли поддержку и основали свои общества во многих странах, в первую очередь в США, Германии, Швейцарии, Италии.

В настоящее время в западных странах существуют практически все буддийские направления, имеющие свои общества, храмы, школы и медитационные центры, которые насчитывают миллионы приверженцев.

См. также Буддизм по странам, Буддизм в Европе и Америке, Шамбала-буддизм.

Литература

Использованная литература

• Торчинов Е. А. [anthropology.ru/ru/texts/torchin/buddhism.html Введение в буддологию: курс лекций] — Санкт-Петербург: Санкт-Петербургское философское общество, 2000 г. — 304 С. — ISBN 5-93597-019-8.
• Уланов М. С. [web.snauka.ru/issues/2013/11/28482 К вопросу о начале распространения буддизма на западе] // Современные научные исследования и инновации. — Международный научно-инновационный центр, 2013. — № 11. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2223-4888&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2223-4888].

Рекомендуемая литература

• Торчинов Е. А. Краткая история буддизма. — СПб.: Амфора, 2008. — 432 с. — (Краткая история). — ISBN 978-5-367-00811-1.
• Ашвагхоша. Жизнь Будды. Пер. К. Бальмонта. М., 1990.
• «Dictionary of Buddhism» by Damien Keown (Oxford University Press, 2003) ISBN 0-19-860560-9
• «The Diffusion of Classical Art in Antiquity» by John Boardman (Princeton University Press, 1994) ISBN 0-691-03680-2
• «Living Zen» by Robert Linssen (Grove Press, New York, 1958) ISBN 0-8021-3136-0
• «National Museum Arts asiatiques- Guimet» (Editions de la Reunion des Musées Nationaux, Paris, 2001) ISBN 2-7118-3897-8.
• «Religions of the Silk Road» by Richard Foltz (Palgrave Macmillan, New York, 2010) ISBN 978-0-230-62125-1
• «The Shape of Ancient Thought. Comparative studies in Greek and Indian Philosophies» by Thomas McEvilley (Allworth Press, New York, 2002) ISBN 1-58115-203-5
• «The Times Atlas of Archeology» (Times Books Limited, London, 1991) ISBN 0-7230-0306-8
• «Japanese Buddhism» by Sir Charles Eliot, ISBN 0-7103-0967-8
• «Hinduism and Buddhism: An Historical Sketch» by Sir Charles Eliot, ISBN 81-215-1093-7

Ссылки

• А. Берзин. [www.berzinarchives.com/web/x/nav/n.html_1524722008.html Буддизм и ислам]
• А. Берзин. [www.berzinarchives.com/web/x/nav/n.html_499160815.html История буддизма и бона]

Отрывок, характеризующий История буддизма

– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.