История догматов

История догматов — теологический трактат немецкого либерального лютеранского теолога Адольфа фон Гарнака, опубликованный им в 1889 году.

Содержание

Христианство Гарнак определяет как веру в Бога как Отца Иисуса Христа. Догматы он трактует как положения веры, сформулированные и принятые Церковью. История догматов не тождественна истории христианства и начинается в III веке, когда Христос был воспринят как Логос. Конец истории догматов Гарнак связывает с Реформацией, поскольку тогда институт Церкви от имени которой могли бы формироваться новые догматы был подвергнут критике. Гарнак критикует представление о догмате как о «чистом изложении Евангелия». «Освобождение церкви от догматического христианства» он называл благом и эмансипацией. Вместе с тем, догматы никогда не скрывали «основные мысли Евангелия», которая заключается в познании Бога посредством молитвы и дел. Гарнак задается вопросом о различении в христианстве «своего» и «заимствованного» (суеверий). Он обращает внимание, что христианство стало всемирной религией «на греко-римской почве», хотя изначально Евангелие было возвещено лишь иудеям. Суть Евангелия Гарнак сводил к трем аспектам: владычество Бога (монотеизм), заповедь любви и прощение грехов. Первым богословом христианской общины он называет Павла, который выделил христианство из иудаизма (окончательное размежевание произошло после падения Иерусалима). Именно Павел акцентировал внимание на искупительной миссии (смерти и воскресении) Иисуса Христа. Четвертое (несиноптическое) Евангелие позже посланий Павла и адаптирует эллинистическую идею Логоса (предвечность и богоравность бытия Иисуса Христа), хотя в синоптических евангелиях присутствует масса мест, где Христос описан как человек. При этом Гарнак замечает, что современный апостолам иудаизм был уже неоднороден (в качестве аргумента упомянут Филон Александрийский).

Создателями первых догматов были гностики (Василид и Валентин), отвергавшие мир и Ветхий Завет. Гарнак даже утверждает, что «гностицизм предвосхитил католицизм» (идея «единосущия», культовая магия, умножение таинств). Маркион (испытавший вляниние сирийского гностицизма) уже создал первый канон Нового Завета. Лишь в 3 веке из разрозненных христианских общин начала сплачиваться единая «католическая» церковь, объединенная культовой практикой (что было неразрывно связанно с сословием священников), исповеданием и общим Новым Заветом. Первыми христианским раскольниками стали монтанисты (самым известным представителем которых был Тертуллиан). Собственно понятие догмата в христианство вводят апологеты (Юстин Философ), которые также закрепляют представление о Христе как Логосе (Климент Александрийский) и о троичности Бога (Феофил Антиохийский). В отличие от радикальных элитаристских гностиков апологеты были демократическими консерваторами. Черту под гностической модой в христианстве подвел Ириней Лионский. Именно он впервые формулирует идею богочеловечества, хотя понятие Троицы в его сочинениях не фигурировало. «Творцом церковной догматики» Гарнак называет Оригена. Из отвержения Христа как Логоса рождается ересь адопцианства, представителем которой был Павел Самосатский (его учение позже возродилось в несторианстве). Афанасий Александрийский ввел в христианство учение о «единосущии» и тем самым обосновал монашескую практику. Внешнее единство церкви обеспечил император Константин Великий, созвавший Никейский собор. Роль вселенских соборов Гарнак оценивает критически, отмечая зыбкость грани между вселенским и поместным собором, а также критикуя роль византийского государства в организации этих соборов. Юстиниан утвердил авторитет первых 4-х соборов, а для греков выражением истины являются постановления 7-ми соборов. Причем торжество иконопочитания Гарнак рассматривает как победа «плохо скрытого политеизма», «суеверия» и «низшей религии» над «духовной религией»

Высоко оценивается роль Августина, который наиболее полно раскрыл понятие личного греха перед Богом, благодати и поднял авторитет церкви. Гарнак называет его «отцом римской церкви и реформации, библеистов и мистиков». Григорий Великий вводит в католицизм учение о чистилище. Представление о католической церкви как иерархической сакрально-юридической корпорации оформилось к 13 в. Из провозвестников Реформации Гарнак выделяет Виклифа и Гуса. Сама Реформация не только расколола католицизм, но и привела к его укреплению через Тридентский собор. Реформацию Гарнак называет «окончанием истории догмы». Однако в теологии Лютера он находит пережитки католицизма: «смешение Священного Писания со Словом Божиим», «смешение евангельской веры с древними догмами», разделение оправдания и возрождения (при интерпретации крещения младенцев).

Ссылки

[www.krotov.info/history/04/alymov/harn_00.html Учебник истории догматов] (Lehrbuch der Dogmengeschichte, 1886—1889) // Оп.: История догматов, в кн.: Общая история европейской культуры, СПб., 1911, т. 6

Отрывок, характеризующий История догматов

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.