Иудаизм в Сингапуре

Иудаизм в Сингапуре исповедают около тысячи иудеев проживающих в стране. Евреи, главным образом из Ирака, начали переселяться в Сингапур с 1840 года, когда семейство Сассун открыло в городе свои первые торговые предприятия.

Для религиозной общины иудеев действуют синагоги «Маген Авот» и «Хесед Эль».

История

В 1878 г. открылась синагога «Маген Авот» (в 1925 г. перестроена и расширена); свитки Торы были доставлены в неё из Багдада. К началу ХХ в. в центре Сингапура возник крупный еврейский квартал. В 1904 г. начала работать синагога «Хесед Эль» и талмуд-тора; их строительство финансировал глава общины Сингапура сэр Менаше Меир (1831–1930), считавшийся богатейшим евреем Дальнего Востока.

К 1932 г. в Сингапуре проживали 832 еврея, в основном выходцы из Ирака и Великобритании. Среди евреев Сингапура преобладали бизнесмены и представители свободных профессий, они были (наряду с арабами) в числе крупнейших владельцев недвижимости в городе. В 1930-х гг. в Сингапур прибыло значительное число ашкеназов из России (в основном через Китай), Германии, Нидерландов. К 1939 г. в Сингапуре насчитывалось около 1500 евреев; в 1942 г., когда город заняли японские войска, многие из них эвакуировались, оставшиеся были интернированы. После окончания Второй мировой войны часть евреев Сингапура эмигрировала в Австралию, Великобританию, Соединенные Штаты Америки и Израиль. В 1955 г., с предоставлением Сингапуру ограниченного внутреннего самоуправления, главным министром правительства стал лидер еврейской общины Д. Ш. Маршалл.

В послевоенный период численность еврейского населения Сингапура непрерывно сокращалась: если в начале 1950-х гг. она составляла около тысячи человек, то к 1963 г. сократилась до 750 человек, к 1968 г. — до 600 человек, к 1980 г. — до 500 человек. В начале 1990-х гг. в Сингапуре оставалось около 240–250 евреев; их единственная представительная организация — Еврейский комитет социальной помощи, созданный вскоре после Второй мировой войны. В городе действуют две синагоги, есть микве, еврейская воскресная школа, дом престарелых, магазин, где продаются кошерные продукты.

Отрывок, характеризующий Иудаизм в Сингапуре

– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.