История книгопечатания в Европе

Книгопечатание до XVI века

Германия

Изобретённый Гутенбергом новый способ печатания книг не мог долго содержаться в тайне. Уже в 1460 г. Ментелин имел типографию в Страсбурге, Пфистер — в 1461 г. в Бамберге. После взятия Майнца герцогом Нассауским, когда типография Шеффера и Фуста была уничтожена, работники, или, как их называли, «дети Гутенберга», разбежались во все стороны и разнесли с собой и типографское искусство. В Кёльне Ульрих Целль работал уже в 1466 г.; за ним следуют Базель, с 1471 г.; Аугсбург, где Гюнтер Цайнер работал с 1468 г.; Ульм — с 1469 г.; Нюрнберг — Генрих Кеффер и Иоганн Зензеншмидт, с 1470 г. Для Северной Германии раньше всего была основана типография во Франкфурте-на-Майне, а затем в Любеке, Лейпциге, Эрфурте и др. В Вене первая типография открылась в 1482 г., но постоянная — лишь в 1491 г. К концу XV века в Германии было свыше 50 типографий, а печатников — свыше 200. Из Германии новое искусство распространилось по другим странам.

Венгрия

Первая книга была напечатана в Венгрии в Буде венгерским первопечатником немецкого происхождения Андрашем Хессом в 1473 году. Ею стала «Будайская хроника» (лат. Chronicon Budense), описывающая историю венгров до коронации короля Матьяша.

Италия

В Италии первыми печатниками были немцы Конрад Свейнхейм и Арнольд Паннарц, которые были приглашены монахами из Субьако, близ Рима, в 1465 г., а в 1467 г. переехали в Рим. В Венеции Иоганн Шпейерский получил привилегию на печатание книг в 1469 г.; он умер в следующем году, и его дело продолжал его брат, Венделин Шпейерский, в сообществе с Иоганном Кёльнским; в том же году там поселился искусный гравёр Николя Жансон, по происхождению француз. Вообще, печатное дело в Венеции достигло высокой степени развития, так что насчитывают в XV веке до 250 типографий; тогда же была основана знаменитая типография Альдова (1495). За Венецией следуют Болонья (1471), Неаполь (1471), Флоренция (1472) и другими.

Испания

В Испании первая типография была основана в 1474 г. в Валенсии; первыми печатниками были немцы и голландцы. В Португалию впервые печатное искусство было занесено евреями в 1484 г. в г. Лейрии; в 1495 г. королева Элеонора вызвала в Лиссабон немецких печатников.

Франция

Во Франции первая типография возникла сравнительно поздно. Ни один из «детей Гутенберга», рассеявшихся по разным странам, не прибыл в Париж: вероятно, они не были допущены туда происками переписчиков и книгопродавцев, опасавшихся возникавшей конкуренции. Между тем Фуст дважды привозил в Париж и продавал там в большом количестве свои произведения. Лишь в 1470 г. благодаря стараниям двух профессоров Сорбонны, Иоганна Гейлина из Штейна (de Lapide) близ Констанца и Гийома Фише из Савойи, в Париж были вызваны три немецких печатника из Мюнстера: Ульрих Геринг, Михаил Фрибургер и Мартин Кранц. Первая напечатанная ими книга была «Gasparii (Barsisii) Pergamensis epistolae» («Письмовник» Гаспарена де Бергамо", 1470); затем они продолжали печатать книги гуманистического направления, но, когда их покровители покинули Париж, они начали печатать более ходкие сочинения теологическо-канонического содержания и популярные книги. В 1477 г. Кранц и Фрибургер покинули Францию, а вместо них появились другие печатники, например, Паскье Боном, напечатавший первую книгу на французском языке: «Большие французские хроники» (1477), и Антуан Верард, издатель поэтов и рыцарских романов; они ввели в употребление шрифт, подобный французскому письму (так называемый батард), и вообще обращали особенное внимание на изящную отделку книг. За Парижем следует Лион, где в 1473 году печатник Бартелеми Бюйе издаёт свою первую книгу; затем там возникло до конца XV века свыше 50 типографий; Лион имел большое значение также как книжный рынок.

Нидерланды

В Нидерландах первый город, в котором была основана типография, стал Утрехт (в 1473 г., Николаем Кетелером и Жераром фон Леемптом); за ним следуют Лувен (1474), Брюгге (1475) и Антверпен (1476).

Англия

В Англии первая типография основана Уильямом Кекстоном около 1474 г. первоначально в Вестминстере, затем в Лондоне; число его изданий превышает 400. Вообще, книгопечатание в Англии не распространилось с такой быстротой, как на континенте: до конца XV в. типографии были основаны только в Оксфорде и С.-Альбоне, кроме Англии.

Скандинавия

В скандинавских странах книгопечатание введено в Оденсе (Фиония) в 1482 г. Иоанном Снелльлем; в Копенгагене — в 1490 г. Готфридом фон Гемен; в Стокгольме — в 1483 г. В Осло первая типография основана лишь в XVII веке.

Армения

Первое издание на армянском языке осуществил Иоган Шильдбергер в Майнце в 1475 году латинским шрифтом (молитва «Отче наш»).

В 1486 г. Брайнденбах издал армянский текст ксилографической типографией.

Начало армянского книгопечатания относят к 1512 году, когда в Венеции Акоп Мегапарт издал книгу «Урбатагирк». Сохранились 32 наименования армянских книг, изданных в XVI веке, причем 19 из них — армянскими книгопечатниками исключительно на армянском языке. В 1639 году была основана армянская типография в Джуге (Джулфа) — первая типография в Иране. В 1666—1668 гг. в армянской типографии Амстердама печаталось первое издание Библии на армянском языке с иллюстрациями А. Дюрера. В 1675 году была издана первая печатная книга на новоармянском языке «ашхарабаре».

Первые армянские типографии были основаны в 1512 г. в Венеции и в 1567 г. в Константинополе, затем открылись армянские типографии в Риме (1584), Львове (1616), Милане (1621) Париже (1633), Ливорно (1643), Амстердане (1660), Марселье (1673), Лейпциге (1680) , Падуа (1690), Лондоне (1736), Санкт-Петербурге (1781) и т. д.

С 1512 до 1800 года вышло более 1170 наименований армянских книг (второе по численности после русскоязычных издании среди языков СНГ и Прибалтики).

В следующем столетии армянские типографии открылись в Москве (1820), Шуше (1828), Нью-Йорке (1857), Ереване (1876), Бостоне (1899) и т. д. До 1920 года в мире действовало более 460 типографий, печатавших книги, журналы и газеты на армянском языке.

Около 1696 года в Амстердаме была напечатана первая географическая карта на армянском языке.

Болгария

Самое раннее болгарское издание: «Огледало ради потребы и ползовані препростейшимъ и некнижнымъ іазыкомъ болгарскимъ долні Мессии», напечатано в Будапеште в 1816 г. священником КостоЙ Стоисичем из Призрена. В 1838 г. основана была типография в Солуни, сгоревшая в 1842 г.; в 1843 г. учреждена при константинопольской патриархии славянская типография; издан Новый Завет на болгарском языке в Смирне (в 1840 г.). С 1846 г. духовные книги издавала и самоковская типография Кара-Стоянова.

Турция

В Турции книги печатались евреями, тайно; в 1490 г. вышла «История народа Божьего», сочинение Иосифа бен Горион. В 1567 г. Абгар Токатеци в Константинополе открыл армянскую типографию.
Первые турецкие книги были изданы в 1720-е гг.

Чехия

В Чехии книгопечатание появилось около 1475—78 гг. одновременно в Праге и Пльзене, затем в Брюнне (Брно) — в 1486 г., в Куттенберге — в 1489 г. (Мартин Тисновский) и в Ольмюце (Оломоуц) — в 1500 г. (Конрад Баумгартен).

Польша

В Польше первой напечатанной книгой является «Explanatio in Psalterium» Иоанна де Туррекремата, на которой обозначено место печатания (Краков), но нет даты (около 1474 года); первым печатником считается Гюнтер Цайнер из Аугсбурга.

Первым печатником книг на церковнославянском был немец Швайпольт Фиоль, жившийц в Кракове, а первая напечатанная кириллицей книга была «Октоих» (1491, Краков, in folio). Для этого издания резал и отливал буквы немецкий мастер Рудольф Борсдорф из Брауншвейга. В том же году Фиоль издал «Часослов», «Триодь постную» и «Триодь цветную».

В конце XV и в начале XVI века в Кракове работал печатник Ян Галлер, издававший книги на латинском языке, а на польском, сколько известно, — одни отрывки и то в виде приложений к некоторым латинским книгам.

В Варшаве первая типография появилась лишь в 1578 г. В городке Пинчове (Краковского воеводства) существовала с 1559 г. типография, заведённая богемскими братьями.

Беларусь

Начало белорусского и собственно восточнославянского книгопечатания связывается с именем полочанина Франциска Скорины, который издал в Праге (в 1517-1519) и в Вильне (1522-1525) издал 46 книг (преимущественно, книги Библии) на местном (белорусском) изводе церковнославянского языка.

В 1559 году князь Николай Радзивилл Чёрный учредил типографию в своем городе Бресте, где в 1563 году была напечатана Библия, переведённая на польский язык советом протестантских учёных. Тот же князь Радзивилл основал типографию в Несвиже, откуда вышел в 1562 году социнианский катехизис Симона Будного на западнорусском языке.

Дальнейшее распространение

Таким образом, книгопечатание уже в XV в. распространилось почти по всей Европе; известно до 1000 имён печатников того времени, число же изданий, вероятно, доходит до 30000 (так называемые инкунабулы); 6/7 этого количества составляют сочинения религиозные и схоластические, остальные — научные и древняя и новая литература. Формат — in folio, разделённый на два столбца, или in quarto. Шрифт остался прежний — письменный готический прямоугольный. Только в Италии печатники начали применять употреблявшийся там ещё с XIV века круглый шрифт, так называемый римский, который впоследствии и вытеснил готический.

XVI век

В XVI веке печатное дело всё более и более распространялось: религиозные споры давали громадный материал для печати.

Во Франции Сорбонна всеми силами старалась наложить запрещение на книгопечатание. Франциск I в 1534 г. издал приказ закрыть все типографии, но сопротивление парламента спасло печатников от угрожавшей им опасности. В Англии было ограничено число типографий; вообще во всех странах, кроме Германии, был установлен бдительный надзор за типографиями.

В этом столетии особенно известен венецианский печатник и гуманист Альд Мануций: он много заботился об издании греческих и латинских классиков, при издании которых впервые применил формат in octavo, раньше употреблявшийся лишь для богослужебных книг; он же ввёл новый итальянский шрифт, названный альдинским. По примеру Альдо печатание классических произведений распространилось по всей Европе. Особенную известность получил Этьенн в Париже: его издания благодаря красивым буквам, качеству бумаги и чернил, изяществу и богатству орнаментных рисунков доставили ему выдающееся место в ряду других современных издателей.
В Антверпене жил знаменитый печатник Христофор Плантен, основавший типографию в 1555 г.; по поручению Филиппа II он напечатал многоязычную Библию (Biblia Poliglota) с текстом на латинском, греческом, еврейском, сирийском и халдейском языках (1569—1573). Плантен был монопольным издателем церковных книг для всех испанских владений; он издал 60 тыс. молитвенников, 100 тыс. требников и 400 тыс. часословов, а всего до 1500 изданий; он стал родоначальником целой династии печатников, Плантенов-Моретов.

XVII век

В XVII в. в Германии вследствие 30-летней войны печатное дело пришло в упадок, несмотря на появление тогда впервые газет. В Англии печатное дело терпит сильные преследования; во Франции оно также в упадке: выдаются лишь своим изяществом произведения королевской луврской типографии, основанной в 1640 г. Только в Нидерландах печатное искусство свободно развивалось: выдвигается в Лейдене и Амстердаме фамилия Эльзевиров, из которых Абрам ввёл в книжном деле весьма удобный формат in 12°; так называемые эльзевиры отличались красивой ровной печатью и безошибочным набором, а также дешевизной. Печатник Блаеу улучшил печатный станок. В то же время увеличилось количество шрифтов; особенно вошли в употребление мелкие шрифты (нонпарель и петит). В 1638 г. печатник Стивен Дей возглавил первую типографию в Америке, в Кембридже (Массачусетс). Затем открылись книгопечатни в Бостоне, Филадельфии и Нью-Йорке; в то же время благодаря иезуитам книгопечатание появилось в Ост-Индии и Японии.

XVIII век

В целом, восемнадцатый век считается эпохой упадка типографского искусства. В количественном отношении печатное дело сильно подвинулось вперёд благодаря развитию литературы.

Из тогдашних типографий выдаются: в Берлине — Декера, придворного типографа; в Лейпциге — Брейткопфа, который известен и как издатель; в Париже — Фурнье и Дидо; в Лондоне — Баскервилль.

Для сохранения в целости набора таких книг, которые благодаря своей ходкости требуют частых изданий без перемен (например, Библия, классики, словари), была изобретена стереотипия проповедником И. Мюллером в Лейдене (1711); впрочем, в XVIII в. она не вышла за пределы опытов. Конец этого века ознаменован решительной переменой в положении типографского дела. Французская революция уничтожила всякого рода патенты на занятие им и объявила его свободным для всех. Хотя это разрешение скоро было отменено, но раз данный толчок не остался безрезультатным.

Изобретение цветной печати

La Lettera Apologetica

Раймондо де Сангро, купив 25 октября 1745 года у падре Ильянеса, приехавшего из Чили, рукопись Historia et rudimenta linguae piruanorum (1600—1638), составленную на основе секретного документа «Exsul immeritus blas valera populo suo» и написанную иезуитскими миссионерами в Перу Джованни Антонио Кумисом и Джованни Анелло Оливой, включил в свою книгу La Lettera Apologetica (1750) многие знаки токапу из капак-кипу, правда переделав их и придав им закругленные, а не квадратные формы.

В 1747 году Мадам де Графиньи издала свои «Письма перуанки», в которых знатная перуанка Силия (Zilia) использовала кипу для записей и переводила с него сразу на французский. В Письме XVI Графиньи приводит описание кипу, как письменности. Переиздана книга была в 1749 году. Издатель сборника «Coleccion de documentos literarios del Peru» (1874) Мануэль де Одриосола предположил, что эти письма послужили «одному итальянцу из Академии де ла Круска и одной графине, той же национальности, написать толстый том „в одну четверть“ озаглавленный „Apologea de los quipos“. Использовав Гарсиласо, автор столь уверенно использует грамматику, словарь из кипу, представляющие собой кипуграфию, позаимствованную от некого Кипу-Камайока из инков, но как бы они не ошибались в своих предположениях».

Именно в этой книге, имевшей полное название Lettera Apologetica dell’Esercitato accademico della Crusca contenente la difesa del libro intitolato Lettere di una Peruana per rispetto alla supposizione de' Quipu scritta dalla Duchessa di S*** e dalla medesima fatta pubblicare, использовано 40 «ключевых слов» якобы древней системы записи Инков. Ключевые слова в кипу были раскрашены разными цветами и имели форму круга. Метод цветной печати был неизвестен на то время и был изобретён самим Раймондо.

Как видно, именно Мадам де Графиньи (графиня S***) и князя Раймондо де Сангро (являлся академиком де ла Круска) имел в виду Одриосола.

Опубликование князем книги La Lettera Apologetica, содержавшей опасные еретические мысли, привело к отлучению Раймондо де Сангро от Церкви папой Бенедиктом XIV в 1752 году.

XIX век

В начале XIX в. во многих государствах Германии были уничтожены цехи, чем типографское дело было освобождено от многих пут и к нему привлечены новые силы и новые капиталы. В XVIII в. в Германии насчитывалось всего 434 города с типографиями, а в 1855 г. было уже в 818 городах 2565 типо и литографий, в 1890 г. — в 1891 городе 6530 заведений, с 36612 мастерами. В такой же прогрессии распространились печатные заведения и в остальных странах Европы.

Распространению типографского дела много способствовали также изобретения и улучшения в технике этого дела. Изобретены особые машины для отливки букв (в 1805 г., Вингом и Вайтом); улучшена стереотипия (лордом Стенгоп, в 1804 г.); изобретён станок, дающий возможность печатать одновременно на обеих сторонах листа (им же, в 1800 г.). В 1810 г. изобретён Кёнигом паровой печатный станок; ротационная машина дала возможность печатать до 12000 листов в час (Типографское дело).

Постепенно печатное дело не ограничивается одной лишь типографией: неотъемлемой принадлежностью большой типографии стала литография; ей же служит гравировка на дереве и металле, цинкография, фото и гелиография и т. п., так что в настоящее время большие типографии представляют собою полиграфические институты.

Только в Америке в типографском деле появилась специализация труда: там существуют особые заведения для приготовления набора или стереотипа, особые — для печатания; в большом употреблении там и маленькие печатные машины, позволяющие каждому иметь у себя дома печатню для собственных целей.

См. также

• Книгопечатание
• Инкунабула
• Палеотип
• Газеты в Германии в XVII веке
• Газеты спроса и предложения в Германии в XVIII веке

Литература

Дореволюционная литература

• Wetter J. Kritische Geschichte der Erfindung der Buchdruckerkunst. — Meinz, 1836.
• Schaab. Geschichte der Erfindung der Buchdruckerkunst. — 2. Ausg. — Meinz, 1855.
• Bernard Ang. De l’origine et des débuts de l’imprimerie en Europe. — P., 1853.
• Sotheby. Principia typographica. — L., 1858.
• Dupont P. Histoire de l’imprimerie. — P., 1869.
• Bigmore и Wyman. Bibliography of printing. — L., 1880—84.
• Didot A. F. Histoire de la typographie. / Extrait de l’Encyclopédie moderne. — P., 1882.
• De Vinne. The invention of printing. — 2nd ed. — N. Y., 1878.
• Голике Р. Р. Сборник снимков с славяно-русских старопечатных книг. — СПб., 1895.
• Шибанов П. Каталог русских и славянских книг, напечатанных вне Москвы и Петербурга с основания типографий до новейшего времени. — М., 1883.
• Старопечатные славянские издания // Вестник славянства. — Вып. X. — 1895.
• Остроглазов. Книжные редкости // Русский архив. — 1891. — № 8, 9.
• Голубев. О начале книгопечатания в Киеве // Киевская старина. — 1886. — № 6.
• Ляхницкий. Начало книгопечатания в России. — СПб., 1883.
• Лихачев Н. Документы о печатании книг и грамот в 1694 г. — СПб., 1894.
• Лихачев Н. Книгопечатание в Казани за первое пятидесятилетие существования в этом городе типографий. — СПб., 1895.
• Карамышев И. Краткие исторические сведения о СПб. типографиях.
• Божерянов И. Исторический очерк русского книгопечатного дела. — СПб., 1895.
• Владимиров П. В. Начало славянского и русского книгопечатания в XV—XVI вв. — К., 1894.
• Собко, «Ян Галлер» // Журнал Мин. нар. просв., 1883, № 11;
• Петрушевич А. С. Иван Фёдоров, русский первопечатник. — Льв., 1883.
• Пташицкий О. Л. Иван Фёдоров, русский первопечатник. // Русская старина. — 1884. — № 3.
• Дринов М. Првата Блгарска типография в Солун и некои от напечатанише в нея книги. — 1890.
• Обзор I Всерос. выставки печатного дела. — СПб., 1895; 34.

Современная литература на русском языке

Основная учебная и справочная

1. Баренбаум И. Е., Шомракова И. А. Всеобщая история книги. — СПб., 2005.
2. Владимиров Л. И. Всеобщая история книги: Древний мир, Средневековье, Возрождение. — М., 1988.
3. История книги / Под ред. А. А. Говорова, Т. Г. Куприяновой. — М., 2001 (первое издание: М., 1999).
4. Ростовцев Е. А. История книжного дела. Учеб. пособие. — СПб., [history.spbu.ru/userfiles/Rostovcev/Ch.1.pdf 2007.Ч. 1]; [history.spbu.ru/userfiles/Rostovcev/Ch.2.pdf СПб., 2009. Ч.2]; [history.spbu.ru/userfiles/Rostovcev/Ch.3.pdf СПб., 2011. Ч.3]; [history.spbu.ru/userfiles/Rostovcev/Ch.4.pdf СПб., 2012. Ч.4.]
5. Книга. Энциклопедия. — М., 1999. (Книговедение. Энциклопедический словарь. — М., 1982. — первое издание)

Избранная научная

• Аронов В. Р. Эльзевиры / Под ред. Ю. Герчука. Художники М. Аникст, А. Троянкер. — М.: Книга, 1975. — 116 с., с илл.
• Баренбаум И. Е. Книжный Петербург. — СПб., 2000.
• Баренбаум И. Е. Штурманы грядущей бури. Н. А. Серно-Соловьевич, Н. А. Баллин, А. А. Черкесов. — М., 1987.
• Баркер Р., Эскарп Р. Жажда чтения. — М., 1979.
• Белов С. В., Толстяков А. П. Русские издатели конца XIX — начала XX века. — Л., 1976.
• Блюм А. В. Советская цензура в эпоху тотального террора 1929—1953. — СПб., 2000.
• Бубнов Н. Ю. Старообрядческая книга в России во второй половине XVII в. Источники, типы и эволюция. — СПб., 1995.
• Варбанец Н. В. Иоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе. — М., 1980.
• Васильев В. Г. Издательская деятельность Академии наук в её историческом развитии (от зарождения до наших дней). — М., 1999. — Кн. 1—2.
• Верещагин Е. М. Христианская книжность Древней Руси. — М., 1996.
• Вздорнов Г. И. Искусство книги Древней Руси. Рукописная книга Северо-восточной Руси. — М., 1980.
• Волкова В. Н. Сибирское книгоиздание второй половины XIX в. — Новосибирск, 1995.
• Володихин Д. М. Книжность и просвещение в Московском государстве XVII в. — М., 1993.
• Вольман Б. Русские нотные издания XIX — начала XX вв. — Л., 1970.
• Герчук Ю. Я. Эпоха политпажей. Русское типографское искусство. — М., 1982.
• Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. — М., 1998.
• Динерштейн Е. А. Издательское дело в первые годы Советской власти. — М., 1971.
• Динерштейн Е. А. «Фабрикант» читателей: А. Ф. Маркс. — М., 1986.
• Динерштейн Е. А. И. Д. Сытин. — М., 1983.
• Дуров В. А. Книга в семье Романовых. — М., 2000.
• Ершова Г. Г. Майя: тайны древнего письма. — М., 2004.
• Заболотских Б. В. Книжная Москва. — М., 1990.
• Завадская Е. В. Японское искусство книги (VII—XIX вв.) — М., 1986.
• Ильина Т. В. Декоративное оформление древнерусских книг. Новгород и Псков. XII—XV вв. — Л., 1978.
• Каждан А. П. Книга и писатель в Византии. — М., 1973.
• Кельнер В. Е. Очерки по истории русско-еврейского книжного дела во второй половине XIX — начале XX века. — СПб., 2003.
• Кестнер И. Иоганн Гутенберг. — Льв., 1987.
• Киселева Л. И. Западноевропейская рукописная и печатная книга XIV—XV вв. — Л., 1985.
• Киселева М. С. Учение книжное: текст и контекст древнерусской книжности. — М., 2000.
• Кишкин Л. С. Честный, добрый, простодушный…: Труды и дни А. Ф. Смирдина. — М., 1995.
• Клейменова Р. Н. Книжная Москва первой половины XIX века. — М., 1991.
• Королёв Д. Г. Очерки из истории издания и распространения театральной книги в России XIX — начала XX веков. — СПб., 1999.
• Куприянова Т. Г. Первая династия российских издателей. — М., 2001.
• Куприянова Т. Г. Печатный двор при Петре I. — М., 1999.
• Кьера Эдвард. Они писали на глине. — М., 1984.
• Лазурский В. В. Альд и альдины. — М., 1977.
• Левшун Л. В. История восточно-славянского книжного слова. XI—XVII вв. — Мн., 2001. ISBN 985-6479-21-5
• Леликова Н. К. Становление и развитие книговедческой и биографической наук в России в XIX — первой половине XX века. — СПб., 2004.
• Лихачёва В. Д. Искусство книги. Константинополь XI в. — М., 1976.
• Луппов С. П. Книга в России в XVII в. — Л., 1970.
• Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII в. — Л., 1973.
• Луппов С. П. Книга в России в послепетровское время. — Л., 1976.
• Ляхов В. Н. Искусство книги. — М., 1978.
• Ляхов В. Н. Очерки теории искусства книги. — М., 1971.
• Мартынов И. Ф. Книгоиздатель Николай Новиков. — М., 1981.
• Мигонь К. Наука о книге: Очерк проблематики / К. Мигонь; пер. с пол. О. Р. Медведева. — М., 1991.
• Москаленко В. В. Книгоиздание США. Организация, экономика, распространение. — М., 1976.
• Мыльников А. С. Чешская книга. Очерки истории. — М., 1971.
• Назаров А. И. Октябрь и книга. Создание советских издательств и формирование массового читателя. 1917—23. — М., 1968.
• Накорякова К. М. Редакторское мастерство в России. XVI—XIX вв. Опыт и проблемы. — М., 1973.
• Немировский Е. Л. Иван Федоров. — М., 1985.
• Немировский Е. Л. Изобретение Иоганна Гутенберга. Из истории книгопечатания. Технические аспекты. — М., 2000.
• Немировский Е. Л. Начало книгопечатания на Украине. — М., 1974.
• Немировский Е. Л. Начало славянского книгопечатания. — М., 1971.
• Немировский Е. Л. История славянского кирилловского книгопечатания XV — начала XVII века. — М., 2003.
• Немировский Е. Л. Иван Федоров. Начало книгопечатания на Руси : Описание изданий и указатель литературы : К 500-летию со дня рождения великого русского просветителя. — М., 2010.
• Пайчадзе С. А. Книжное дело на Дальнем Востоке: Дооктябрьский период. — Новосибирск, 1991.
• Рассудовская Н. М. Издатель Ф. Ф. Павленков (1839—1900). Очерк жизни и деятельности. — М., 1960.
• Рафиков А. Х. Очерки истории книгопечатания Турции. — Л., 1973.
• Рейтблат А. И. От Бовы к Бальмонту: Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX в. — М., 1991.
• Розов Н. Н. Книга в России в XV в. — Л., 1981.
• Розов Н. Н. Книга Древней Руси (XI—XIV вв.) — М., 1977.
• Романова В. Л. Рукописная книга и готическое письмо во Франции в XIII—XV вв. — М., 1975.
• Самарин А. Ю. Читатель в России во второй половине XVIII в. (по спискам подписчиков). — М., 2000.
• Сапунов Б. В. Книга в России в XI—XIII вв. — Л., 1978.
• Терентьев-Катанский А. П. С Востока на Запад. Из истории книгопечатания в странах Центральной Азии. — М., 1990.
• Толстяков А. П. Люди мысли и добра. Русские издатели К. Т. Солдатенков и Н. П. Поляков. — М., 1984.
• Функе Ф. Книговедение: исторический обзор книжного дела. — М., 1982.
• Халидов А. Б. Арабские рукописи и арабская рукописная традиция. — М., 1985.
• Червинский М. Система книги. Зберский Т. Семиотика книги. — М., 1981.
• Шматов В. Ф. Искусство книги Франциска Скорины. — М., 1990.
• Шустова Ю. Э. Документы Львовского Успенского Ставропигийского братства (1586—1788): источниковедческое исследование. — М., 2009.
• Якерсон С. М. Еврейская средневековая книга: кодикологические, палеографические и книговедческие аспекты. — М., 2003.

Отрывок, характеризующий История книгопечатания в Европе

– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.