История кяхтинской торговли

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Приграничная торговля с Китаем и Монголией способствовала развитию различных отраслей сибирской экономики: торговли, пушного промысла, транспорта, скотоводства, земледелия, кожевенной промышленности и т. д. Капиталы, вырученные от торговли в Кяхте, вкладывались в добычу золота, пароходство, промышленность, благотворительность.





История

Торговля с Китаем началась после заключения Нерчинского договора 1689 года. До 1706 года торговля шла в Нерчинске, затем в Селенгинске и Кяхте. В 1693 году по указанию главы Сибирского приказа И. Б. Репнина специально для Сибири был разработан первый таможенный устав. Торговля в Нерчинске не приобрела желаемого масштаба, и в 1719 году в Пекин было отправлено посольство во главе с ка­питаном гвардии Львом Измайловым. Его сопровождал секретарь Лоренц Ланг, который в поездке собрал материалы по истории русско-китайских отношений и Сибири, а также написал труд «Описание государства Китайского».

В 1693—1762 годах Русское государство отправляло в Китай только казённые торговые караваны. С 1706 года свои товары могли иметь в караване только те, кто попал в штат каравана в должности агента, целовальника и т. п. Караван возглавлял доверенный купец, к которому приставлялись правительственный комиссар, четыре целовальника, гвардейский офицер с военной охраной в составе 100 ка­заков. Общая численность администрации и охраны казённого карава­на достигала 200 человек. Караваны организовывались один раз в три года, их движение в одну сторону занимало один год. Движение осуществлялось по маршруту, который получил наименование «Чайный путь»: Москва, Переславль-Залесский, Ярославль, Кострома, Вологда, Устюг Великий, Нижний Новгород, Ирбит, Соликамск, Екатеринбург, Верхотурье, Туринск, Тюмень, Тобольск, Тара, Томск, Енисейск, Илимск, Нижнеудинск, Иркутск, Верхнеудинск, Селенгинск, Кяхта, Урга, Сайншанд, Эрэн-Хото, Калган, Пекин.

Таблица: Караванная торговля с Китаем[1].

Годы Комиссар (агент) Состав каравана, чел. Всего товаров, руб. Прибыль, руб.
1702 Савватеев И. П., гость 400 22319 руб 74 коп. 100 тыс.
1703 Осколков Г. А. 200
1705—1709 Худяков П. Л., гость 200 270 тыс.
1707—1711 Савватеев И. П., гость 142 тыс. 223 тыс.
1709—1713 Худяков П. Л., гость 220 200 тыс.
1711—1716 Осколков Г. А. 220
1714—1719 Гусятников М. Я.[2] 200
1718—1723 Истопников Ф. С. 200
1719—1735 Третьяков Е. М., купец 205 275403 убыток
1731—1738 Молоков И. 113 100 тысяч мехов 15 тысяч
1734—1740 Фирсов Е. 100,3 мехов 25 тысяч
1758 Владыкин А.

В 1703—1706 годах меняется маршрут следования казённых караванов — торговля перемещается в Селенгинск и Иркутск. В 1713 году Правительствующий Сенат запретил в казённых караванах продавать товары, принадлежащие частным торговцам.

Государственная торговля оказалась не эффективной и приносила убытки. В 1714 году было принято решение разрешить частную торговлю с Китаем. Купцы начинают торговлю в Урге. В 1727 году Россия подписала с Китаем новый торговый договор. Строится город Троицкосавск, в трёх верстах от него основываются торговая слобода Кяхта и китайский торговый город Маймачен. Начинается частный торг с китайскими купцами.

Продолжается торговля в Нерчинске, но там она имеет локальный характер. В 1762 году Екатерина II запретила деятельность казённых караванов и провозгласила полную свободу торговли в Кяхте, в том числе пушниной.

В середине XVIII века через Кяхту проходило 67 % товарооборота России с азиатскими странами. В 1753 году была упразднена внутренняя таможня в Верхотурье, отменены пошлины на ввоз/вывоз товаров. В 1762 году были отменены казённые и частные монополии, в том числе государственная монополия на продажу пушнины за границу. В 1775 году пошлины с купцов, торговавших в Кяхте, составляют 38,5 % всех таможенных поступлений в российский бюджет.

В 1800 году принимаются новые правила торговли с Китаем — устанавливаются фиксированные расценки товаров, разрешены только бартерные операции. Цены устанавливались «общим уговором» торгующих в Кяхте российских купцов. Запрещены покупка и продажа за деньги, а также кредитные операции.

Доминируют в торговле купцы европейской части России. На долю сибирских купцов приходится меньше половины торговли.

Таблица: Товарооборот кяхтинской торговли.

Годы 1744 1755 1757 1760 1770 1773 1780 1784 1792 1798 1800
Товарооборот,
тысяч рублей
580 840 1333 1360 2620 2251 5400 6083 4940 5570 8380

В 1807 году правительством России принят манифест — с Китаем разрешено торговать только купцам 1-й гильдии. Количество купцов в Кяхте сокращается. Купцы из европейской части России завышают договорные цены на пушнину, чтобы сделать более выгодным обмен своих мануфактурных товаров. Обороты сибирских купцов сокращаются — в 1839 году у них осталось не обменянным пушнины на 4 миллиона рублей, что было 1,5 раза больше среднегодовой торговли. Позднее купцам второй гильдии разрешили торговлю в Кяхте, но их обороты не должны были превышать 90 тысяч рублей.

Таблица: численность купцов в Кяхте

Годы 1830 1835 1840 1845 1850 1854 1860
Численность купцов 43 122 133 125 92 105 73

В 1820 году приняты «Подтвердительные правила о свободе внутренней торговли».

В 1822 году разрешён въезд торговцев в кочевья и стойбища инородцев, что стимулировало пушную торговлю.

В 1835 году в Кяхте открылось училище китайского языка, в котором готовили переводчиков для обслуживания торговли.

1 августа 1854 года разрешено свободное ценообразование в торговле с Китаем.

В 1855 году были отменены ограничения в обмене товаров, разрешалась закупка товаров на золотую монету. В. А. Кокорев в статье «Экономические провалы» указывал, что

стали являться в С.-Петербург из Москвы как Кяхтинские торговцы, так и фабриканты, работавшие для Китая (в числе их припоминаю часто бывавших у меня Е. С. Морозова и И. А. Корзинкина), и умолять властных лиц, в видах общей и государственной пользы, оставить дело при старом порядке; но золото Англии, как гласила тогда народная молва, превозмогло, и потому интересы государственного торгового баланса, Сибирского тракта, московских фабрик и вообще всего русского народа с его потомством были принесены в жертву интересам чужестранным.

Пекинский трактат разрешил китайцам торговать в России. Китайцы появляются в Верхнеудинском уезде. Они занимаются мелкой торговлей или работают на золотых приисках, цементном заводе, занимаются кустарным промыслом. Верхнеудинское полицейское управление каждому китайцу выдавало билет, дающий право находиться на территории Российской империи сроком на один год. Китайцы торгуют без уплаты сборов и пошлин. Кяхтинские купцы обратились к министру финансов с прошением разрешить вопрос о пошлинах для китайских подданных. В 1869 году китайцам разрешили вести беспошлинную торговлю на расстоянии 50 верст от границы. Китайским торговцам было предписано оформлять «гильдейские» или «мелочные» торговые свидетельства и, как и русским купцам, платить налоговые сборы.

В 1861 году таможню из Кяхты перевели в Иркутск. Русские купцы начинают отправлять чай из Китая морем в порт Одессы. Так закончилась монополия Кяхты в торговле с Китаем.

В 1862 году начинает издаваться еженедельная газета «Кяхтинский листок». Редактор П. С. Андруцкий. Газета публикует сведения о вывозе чая. До выхода газеты информация о торговле публиковалась в циркуляре «Коммерческих сведений от агентов торгующего в Кяхте купечества»[3].

В 1869 году открылся для судоводства Суэцкий канал. Морской путь из Европы в Китай значительно сократился. Но даже после этого ввоз китайского чая через Кяхту увеличился. Морем перевозили дорогие сорта байхового чая. Дешёвые сорта, широко употреблявшиеся в России, продолжали везти через Кяхту.

Транспорт

До конца XVIII века основным рынком сбыта китайских товаров была Москва. Позднее центр торговли китайскими товарами переместился на Нижегородскую ярмарку.

Основным способом транспортировки товаров до строительства Сибирского тракта оставался водный транспорт. Из Кяхты товары доставляли до реки Селенги, там их перегружали на барки и другие суда. По Селенге суда доходили до Верхнеудинска, и через Байкал, Иркутск, реки Ангара и Енисей доходили до Енисейска. Из Енисейска по Маковскому волоку переходили в реки Кеть и Обь. В Томске товары «весновали», и с началом новой навигации отправляли в Тобольск, и далее в Нижний Новгород, Москву и Петербург. На доставку товаров в Европейскую часть России уходило два года, что существенно замедляло оборот купеческих капиталов.

К тому же на Байкале действовали пираты. Разбойники грабили как купеческие суда, так и небольшие ярмарки. Самым известным байкальским пиратом был разбойник по кличке Сохатый, ставший героем народных легенд, авантюрных повестей и романов, например «Сохатый (Сибирское предание)»// Н. А. Полевой, Денница, Москва, 1830 год[4][5]..

В 1730-х годах началось строительство Сибирского тракта. Дорога проходила через Екатеринбург, Тюмень, Тобольск, Омск, Каинск, Колывань, Томск, Ачинск, Красноярск, Нижнеудинск до Иркутска. К 1760-м годам строительство тракта было завершено. Срок доставки грузов до Европейской части России сократился до 2—3 месяцев. За два месяца товары доставляли до Ирбитской ярмарки. К началу XIX века водным транспортом перевозилось всего 10—30 % товаров, приобретённых в Кяхте.

На доставку товаров тратились значительные суммы. Например, в 1842 году грузооборот кяхтинской торговли составил 650 тысяч пудов, а транспортные расходы — 6,4 миллиона рублей ассигнациями, или 1 823 500 рублей серебром. Основная часть уходила на оплату труда ямщиков, численность которых достигала 10 тысяч человек.

Распределение товаров

Около половины кяхтинских товаров отправлялось в Европейскую часть России. Оставшаяся часть продавалась в сибирских городах. Например, в 1751 году товары из Кяхты на общую сумму 450,4 тысяч рублей были отправлены в города:

Город Сумма, тысяч рублей
Европейская часть России 210,7
Иркутск 94,3
Ирбитская ярмарка 66,6
Нерчинск 24,5
Якутск 13,8
Тобольск 11,3
Енисейск 10,2
Барнаул 5,9
Селенгинск 5,4
Томск 3,6
Илимск 1,0
Красноярск 0,8
Ямышевская и Семипалатинская крепость 2,3

Финансы

До 1740-х годов существовал запрет на вексельные переводы из России в Сибирь и обратно. Правительство опасалось, что воеводы и губернаторы, прикрываясь купеческими вексельными операциями, смогут выводить из Сибири свои деньги. В Сибирь деньги перевозились в наличном виде.

С 1769 года появились в обращении ассигнации (бумажные деньги). После разрешения вексельного перевода платежей из России в Сибирь начал распространяться безналичный расчёт, начинается становление банковской системы. Открываются государственные банковские конторы для кредитно-вексельных операций в 1772 году в Тобольске, а в 1779 в Иркутске.

В 1800 году правила торговли с Китаем разрешали только бартерные операции. Запрещены покупка и продажа товаров за деньги, а также кредитные операции. В 1842 году русские купцы, зная, что находившийся в состоянии войны с Англией Китай нуждается в драгоценных металлах, начали нелегально приобретать китайские товары на золотую монету. Товарооборот увеличился на 30 %. Несколько сибирских купцов привлекался судебной ответственности за контрабандную торговлю золотой монетой.

В 18421850 гг. в Кяхте обращалось ежегодно от 400 до 500 тысяч рублей серебром, то есть примерно 5 % — 6 % общей ценности товаров. В 18541861 годах около 50 % стоимости китайских товаров оплачивалось нетоварными средствами, что позволяло снизить затраты купцов на доставку товаров в Кяхту.

В 1830-е — 1860-е годы появляются городские общественные банки. В Кяхте банк открыт в 1844 году на деньги купца I гильдии Я. А. Немчинова. Яков Немчинов (Тара) стал одним из самых богатых купцов России XIX века. По разным оценкам его состояние составляло от 17 до 48 миллионов рублей. Основа его капитала была заложена в русско-китайской торговле.

Купеческие компании

Российское правительство ещё при Петре I намеревалось создать для торговли с Китаем компанию, по образцу Ост-Индийской. В 1768 году российские купцы организовали в 6 обществ: Московское, Тульское, Архангельское, Вологодское, Тобольское и Иркутское. Московское товарищество ввозило в Кяхту сукна, плис, мех бобров и выдр, московские и иностранные изделия. Тульское общество — мерлушку и кошку. Архангельское и Вологодское — лисью лапу, финляндскую лисицу, русскую выдру, песцов, московские товары. Тобольское и Иркутское — белку, песцов, мерлушку, лисицу, юфть. Указом 1800 года купеческие компании должны были избирать по одному члену для установки цен на товары[6].

Товары

Из России в Китай вывозились:

Скот

На ранних этапах торговли (Нерчинск, Урга) большую роль играла торговля скотом. В 1699 году из Иркутска в Нерчинск было отправлено 488 голов рогатого скота и 236 лошадей. После перемещения торговли в Кяхту торговля скотом увеличилась.

Хорошим спросом у китайцев пользовались лошади. В 1758 году в одном только Красноярском уезде было закуплено для обмена около 60 тысяч лошадей, что привело к росту цен на лошадей с 5 — 7 рублей до 15. В 17591761 годах на долю лошадей пришлось 2,5 % российского экспорта.

В 1813 году российское правительство предписало сократить в Кяхте торговлю зерном и скотом. Торговля скотом существенно сократилась — в 18471850 на её долю приходилось 0,23 % от российского экспорта.

Кожа

Сырая кожа продавалась для дальнейшей выделки. Частично не обработанная кожа использовалась в качестве упаковочного материала — ящики с чаем обшивались кожей. В начале 1850-х годов для упаковки чая ежегодно требовалось до 80 тысяч кож.

Спрос со стороны чайной торговли вызвал рост цен на кожу. В первой половине XIX века цены на кожу в Юго-Восточной Сибири выросли с 1 рубля ассигнациями до 5 рублей серебром. Это вызвало кризис кожевенной промышленности Иркутской губернии и Забайкальской области — подорожавшее сырьё делало их продукцию не конкурентоспособной.

Шкуры

В больших количествах выменивалась мерлушка (выделанная овечья шкура) и овчина. В 1770-е — 1780-е годы ежегодно в Кяхту завозилось от 600 тысяч до 1 миллиона шкур. К концу XVIII века ежегодный экспорт вырос до 1 миллиона 200 тысяч шкур. В XIX веке вывоз шкур сократился, но всё ещё оставался значительным: 1850 году 600 тысяч шкур. Немногим менее половины мерлушки в XIX веке закупалось в Забайкалье.

Юфть

На долю юфти в первой половине XIX века приходилось от 7 % до 16 % российского экспорта. В 18501852 годах сибирские купцы ежегодно сбывали в Кяхте в среднем 116,7 тысяч юфти и других выделанных кож.

Пушнина

Пушнина была основой кяхтинской торговли после отмены в 1762 году государственной монополии на внешнюю торговлю мехами. Торговля пушниной дала значительный прирост объёмов торговли: с 1760 по 1800 год годовые обороты торговли в Кяхте выросли с 1,4 млн рублей до 8,4 млн рублей. В 17571784 гг. пушнина составляла около 85 % российского экспорта в Китай. В дальнейшем её доля снижалась, но она по-прежнему значительно превосходила объёмы торговли металлами, тканями, скотом и другими товарами.

До отмены государственной монополии на пушную торговлю, широко ведётся нелегальная торговля мехом. Так в 1750 году российскими купцами было променяно мехов на 164,3 тысячи рублей.

Пушнина оставалась главной статьёй российского экспорта в Китай до 1840-х годов — на первое место вышли шерстяные и хлопчатобумажные ткани. В 1850-е годы текстиль составляет до 50 % российского экспорта.

Годы 1757 — 1784 1790-е 1824 — 1828 1836 — 1840
Доля пушнины 85 % 70 % 50,7 % 34,5 %

Таблица: удельный вес пушнины в российском экспорте в Китай

Годы 1757-1759 1826 1830 1835 1840 1845
Стоимость 96,3 2900 3161 4291 1107 950

Таблица: стоимость пушного экспорта в Китай, тысяч рублей

Пушнина закупалась на ярмарках: Туруханской и Енисейской, поставлялась из Якутии, Камчатки.

Также из Кяхты в Китай и Монголию вывозились железо, медь, краска, зеркала, пшеница, пенька, бакалея, тюменские ковры, томская крупчатка, мед, масло, мороженая рыба, стеариновые свечи, мыло, железные изделия, скобяной товар и т. д. Пшеница поставлялась для приграничного китайского населения.

Импорт из Китая

Из Китая в Россию ввозились: шелковые и хлопчатобумажные ткани, фарфор, чай, сахар-леденец, золото, серебро, жемчуг, драгоценные камни. До XIX века на долю тканей приходится 2/3 всего ввоза. С 1824 по 1850 год импорт китайских тканей уменьшился в шесть раз. Россия сама начала продавать ткани в Китай — до 1 миллиона аршин. В северной части Китая российские ткани стали предметом широкого потребления.

Государственная монополия на торговлю ревенем в России была введена в 1687 году (По данным Костомарова в 1657 году[7]). В 1704 году приказано было покупать в сибирских городах ревень для казны не менее 300 пудов в год и свозить его в Москву. В 1727 году государственная монополия была отменена, но в 1731 году монополия была введена вновь. В Кяхте была создана ревенная комиссия. Весь ревень, покупаемый в Кяхте, отправлялся в Москву — в Медицинскую контору, небольшая часть оставалась в Иркутской полевой аптеке, откуда он распределялся по всей Сибири. В 1782 году вышел указ, которым была «дозволена свободная торговля ревенем и ревенным семенем как внутри, так и вне границ России». Через 50 лет главным складочным местом ревеня стал Иркутск.

Доля чая в китайском импорте увеличивалась — чая ввозилось до 400 тысяч пудов в год. В середине XIX века на долю чая приходилось около 95 % стоимости российского импорта из Китая.

Годы Ввоз чая в Россию, руб
1792 540236
1802 1872600
1802 — 1807 2165300
1812 — 1820 3838000
1821 — 1831 5953500
1831 — 1840 6218400
1909 62080

Таблица: Ввоз чая в среднем, в год[8].

См. также

  • Великий чайный путь
  • [sibirica.su/sunduk/traktat-mezhdu-rossiey-i-kitaem-ob-opredelenii-vzaimnich-otnosheniy Трактат между Россией и Китаем об определении взаимных отношений] 1858 год.

Напишите отзыв о статье "История кяхтинской торговли"

Примечания

  1. Курц Б. «Государственная монополия в торговле с Китаем», Киев, 1929
  2. 1714, февраля 8. Об отправлении в Китай купеческого комисара Гусятникова для продажи казённых товаров // Памятники сибирской истории XVIII века. Книга 2. 1713-1724. СПб. 1885. стр. 34
  3. Петряев Е. Д. «Кяхтинский листок». Улан-Удэ, 1963.
  4. Э. В. Дёмин Чёрный парус\\Молодёжь Бурятии. 1989 1 июля.
  5. Э. В. Дёмин И чёрный парус над волною…\\Наш Байкал 1990 ноябрь.
  6. И. В. Щеглов Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. Издание ВСРГО. Иркутск. 1883. стр. 214—215
  7. Костомаров Н. И. Очерк Торговли Московскаго государства в XVI и XVII Столетиях. С-Петербург. В Тип. Н. Тиблена и Комп., 1862
  8. А. К. Старицкий Река Селенга в Забайкальской области. Санкт-Петербург. 1913. стр. 73 — 74, 99

Литература

  • [sibirica.su/sunduk/zhivopisnoe-puteshestvie-ot-moskvi-do-kitayskoy-granitsi Андрей Мартынов. Живописное путешествие от Москвы до китайской границы. 1816 год. ]
  • [sibirica.su/sunduk/ivan-noskov-kyachta Иван Носков. Кяхта. 1861 год.]
  • [sibirica.su/sunduk/kyachta Дмитрий Стахеев. Кяхта. 1865 год.]
  • А. В. Старцев, Ю. М. Гончаров «История предпринимательства в Сибири» (XVII — начало XX в.). Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1999 ISBN 5-7904-0087-6
  • В. Н. Разгон, «Сибирское купечество в XVIII-первой половине XIX в. Региональный аспект предпринимательства традиционного типа». Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1998. ISBN 5-7904-0109-0
  • Единархова, Нина. «О чае и чайной торговле»// Земля Иркутская.- 1996.- № 5
  • Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Новосибирск, 1995
  • Тагиров Ж. З. «Кяхтинское купечество: социально-психологический портрет» // Проблемы культуры городов России: материалы II всероссийского научно-практического семинара. Часть I. Омск, 1996
  • Старицкий А. К. Река Селенга в Забайкальской области. — СПб, 1913
  • Демин А. Г. «Яков Андреевич Немчинов, тарский 1-й гильдии купец» // Степной край. 1894 год, № 26.
  • «Краткий очерк возникновения, развития и теперешнего состояния наших торговых с Китаем отношений через Кяхту». Москва, 1896
  • Курц Б. «Государственная монополия в торговле с Китаем». Киев, 1929.
  • [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1680_1689gg/akty_istoricheskie_1681g/1681_04_01/73-1-0-616 Акты исторические собранные и изданные Археографическою Коммиссиею. Спб. (1842). Т. 5 Царская грамота Верхотурскому воеводе Илариону Лопухину, об отбирании в казну ревеня, провозимого из Сибири в Россию, и о взыскании с таможенного головы пени за тайный пропуск его чрез Верхотурскую заставу. ]

Отрывок, характеризующий История кяхтинской торговли

Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.