История почты и почтовых марок Великобритании

Соединённое Королевство Великобритании и Северной Ирландии
англ. United Kingdom of Great Britain and Northern Ireland
Британский «Чёрный пенни» (1840) считается первой почтовой маркой в мире
История почты
Почта существует	с 1516
Член ВПС	с 1 июля 1875
Почтовые администрации
Королевство Англия (до 1707), Королевство Великобритания (1707—1800), Соединённое королевство Великобритании и Ирландии (1801—1922)	1 фунт стерлингов = 20 шиллингов = 240 пенсов = 960 фартингов
Соединённое Королевство Великобритании и Северной Ирландии	1 фунт стерлингов = 20 шиллингов = 240 пенсов = 960 фартингов (до 1971); 1 фунт стерлингов = 100 пенсов (с 1971)
Royal Mail
Офис почты	100 Victoria Embankment, London, EC4Y 0HQ, UK
Сайт почты	[www.royalmail.com/ almail.com]
Первые почтовые марки
Стандартная	1840
Коммеморативная	(1887) 1924
Полупочтовая	1975
Доплатная	1914
Служебная	1840 (1882)
Телеграфная	1876
Авиапочтовая	2003
Другие	марочный буклет — 1904
Почтовый блок	1978
Филателия
Количество марок в год	около 100
Участник WNS	с 2002
Член ФИП от страны	Ассоциация британских филателистических обществ
Офис общества	Association of British Philatelic Societies Ltd, Greystones, Green Lane, Crowborough, East Sussex, TN6 2BX, UK
Сайт общества	[abps.org.uk/Home/index.xalter g.uk/Home/index.xalter]
Карта Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии

История почты и почтовых марок Великобритании охватывает развитие почтовой связи в Великобритании и эмиссии почтовых марок этой страной и её различных исторических территорий со Средних веков и до наших дней.

История почты Великобритании примечательна, как минимум, в двух отношениях: во-первых, введением почтовых марок в 1840 году и, во-вторых, организацией эффективной почтовой связи на всей территории Британской империи, которая лежит в основе существующей сегодня почты многих стран. Великобритания входит в число стран — основательниц Всемирного почтового союза (ВПС; 1875), a её почтовым оператором является Королевская почта (англ. Royal Mail).

Ранняя история

В XII веке король Генрих I основал службу гонцов (post riders, или messengers) для доставки государственных писем. По оценкам, в период между 1100 и 1135 годом гонцами было перевезено 4,5 тысяч писем. В те времена частные лица были вынуждены сами заботиться о пересылке писем.

Новое развитие английская почтовая служба получила к концу XIII века, когда Генрих III ввёл особую форму для гонцов, а Эдуард I учредил почтовые станции (post houses), где гонцы сменяли лошадей.

Зачатки регулярной почты в Англии встречаются далее около середины XIV века, когда во время правления Эдуарда II появились первые почтовые пометки — сделанные на корреспонденции от руки надписи «Haste, post haste» («Спеши, почта, спеши») и знак виселицы.

В 1516 году Генрих VIII создал Королевскую почту, сделав Брайана Тьюка начальником почты, или почтмейстером (Master of the Postes). В 1567 году Елизавета I назначила Томаса Рэндольфа Главным почтмейстером (Chief Postmaster). В эпоху королевы Елизаветы по-прежнему использовались верховые гонцы. Яков I учредил для своей заграничной корреспонденции специальную почтовую службу.

Карл I сделал пересылку писем как за границу, так и внутри страны монополией государства и учредил почтовые экспедиции в Англии и Шотландии; содержание почты он сдавал на откуп за 7000 фунтов стерлингов. При Томасе Уизерингсе, главном почтмейстере в правление Карла I, Королевская почта стала доступна для частных лиц (1635), располагая налаженной системой почтовых трактов, зданиями и персоналом. С того времени и вплоть до почтовых реформ 1839—1840 годов вошло в обыкновение, чтобы почтовый сбор оплачивал получатель, хотя и можно было уплатить его авансом при отправке письма.

В 1660 году было создано почтовое управление (Post Office), и Карл II назначил Генри Бишопа первым генеральным почтмейстером. В ответ на жалобы клиентов на задержки писем Бишоп ввёл штемпель Бишопа — небольшой круг с указанным внутри него месяцем и днём, который применялся в Лондоне, в Главном почтовом управлении и Заграничном отделе (Foreign section), а вскоре появился в Шотландии (Эдинбург) и Ирландии (Дублин), до конца XVIII века. Корреспонденцию доставляли только между городами, откуда её далее развозили местные предприниматели. В последующие годы почта расширилась с шести трактов до целой сети, охватывающей всю территорию страны, а почтовые отделения возникли как в крупных городах, так и в небольших городках, причём каждое из них имело собственный почтовый штемпель.

В 1680 году в Лондоне возникла частная почта Уильяма Докрея. Она получила название Лондонской пенни-почты, так как за пересылку писем в городе взимался 1 пенни и в пригородах — 2 пенса. Корреспонденция помечалась треугольным штемпелем. Однако ввиду нарушения почтовой монополии, пенни-почта была закрыта в 1682 году.

По закону Королевства Великобритании 1710 года, заведование почтовой частью в Англии, Шотландии и Ирландии, а также в колониях было вверено Главному почтовому управлению. Этим же законом впервые была установлена общая такса для писем по трём направлениям — соответственно в 3, 4 и 5 пенсов. Значительное ускорение в пересылке писем было достигнуто реформой 1784 года, когда, по инициативе Джона Пальмера, верховые гонцы были заменены почтовыми каретами (mail coaches).

В дальнейшем в действующие почтовые таксы вносились новые подразделения, а в эпоху наполеоновских войн они несколько раз повышались. По тарифу 1812 года, простое письмо весом до 1 унции, но состоявшее не более чем из одного листка, оплачивалось по одиннадцати направлениям (на которые были подразделены расстояния от 15 до 500 миль) в размере от 4 до 14 пенсов; на расстояния свыше 500 миль за каждые 100 миль делалась надбавка в один пенс. Если письмо состояло из нескольких листков, то каждый листок оплачивался как отдельное письмо.

Викторианская эпоха

Почтовая реформа Хилла

Развитие почтовых сношений в Англии тормозилось непомерно высокими таксами, равно как неповоротливостью почтового механизма. Новая эра в истории почтового дела в Англии открылась с введением в 1840 году, по предложению Роуленда Хилла, единообразной и умеренной таксы для писем. Эта реформа, в связи с распространением железных дорог и пароходных линий, довела почтовые сообщения Англии до высшей степени развития.

В своей знаменитой брошюре «Post Office Reform; its Importance and Practicability» (Лондон, 1837) Хилл, как отмечено в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, «показал, что за время с 1815 до 1835 года почтовый доход, несмотря на рост населения и народного благосостояния, не увеличивался и что это неподвижное состояние почтового дохода обуславливается теми тормозами, которые свободное развитие почтовых сношений встречает в тарифе и вызываемых им проволочках. Облегчение почтовых сношений должно было, по его мнению, не только дать более благоприятные финансовые результаты, но и оказать благотворное влияние на религиозное, нравственное и интеллектуальное развитие народа. Исходя из того положения, что издержки по перевозке писем в весьма малой степени зависят от расстояния», Хилл «предложил ввести единообразный тариф, по которому во все пункты Соединённого королевства, независимо от расстояния, взималось бы с писем весом до ½ унции по 1 пенсу, под условием предварительной оплаты письма отправителем с помощью марок».

В 1839—1840 годах Р. Хилл продолжал отстаивать идею реформирования британской почты в стремлении обратить вспять процесс постоянного роста финансовой убыточности почты. Несмотря на упорное сопротивление Главного почтового управления, объявившего проект Хилла диким и фантазёрским, английский парламент, уступая оживлённой агитации в обществе, одобрил его. Вначале Хилл убедил парламент ввести всеобщую четырёхпенсовую почту, в соответствии с которой, независимо от расстояния, устанавливался твёрдый тариф в размере 4 пенсов за пол-унции веса (эквивалентно £1,18 за 1 кг в отношении более тяжёлой корреспонденции). Этот тариф вступил в действие 5 декабря 1839 года, но применялся в течение всего лишь 36 дней. Нововведение сразу же оказалось успешным, и 10 января 1840 года была учреждена Всеобщая пенни-почта с единым почтовым тарифом, в соответствии с которым нужно было платить только 1 пенни за предоплаченные письма и 2 пенса при взимании сбора с получателя. Почтовая реформа 1840 года предполагала для оплаты пересылки писем не только почтовые марки, но и штемпельные конверты, а также предусматривала заказные письма.

Хотя надежды Хилла на увеличение корреспонденции не сбылись, а почтовый доход Англии даже сильно понизился и лишь в 1874 году достиг уровня, на котором находился в 1839 году, тем не менее, благотворное влияние реформы было вне всяких сомнений. Основные её положения заключаются в том, что издержки по пересылке писем главным образом обуславливаются операциями по их приёму и доставке и в несравненно меньшей степени зависят от их перевозки по тому или другому расстоянию, а предварительная оплата писем представляет собой существенное облегчение в ведении почтового дела. Эти положения являются незыблемыми основами всех последующих почтовых тарифов. Не сразу оценённая, реформа Хилла постепенно была усвоена в других странах — Россией в 1843—1844 годах, Францией в 1849 году, Австрией в 1861 году, Северогерманским союзом в 1868 году.

По некоторым данным, первым мысль о преобразовании внутренней почты в Англии подал британский зоолог и первый филателист Джон Эдуард Грей.

Первые почтовые марки

Фиксированные тарифы означали, что для отправки письма становилось целесообразным не иметь дела с деньгами, а использовать «клейкий ярлык» («adhesive label»). Соответственно, 6 мая 1840 года «Чёрный пенни» стал первой поступившей в обращение наклеиваемой почтовой маркой в мире. Почти одновременно (8 мая) был выпущен и «Синий двухпенсовик».

Почтовые марки сперва предназначалась только для использования на территории Соединённого королевства Великобритании и Ирландии и фактически первоначально были местными марками. По этой причине на рисунке марок не было указано название страны. Эта практика была продолжена по соглашению с почтовыми ведомствами других стран при условии, что на марке имеется изображение монарха. Конверты, продаваемые с предоплаченным почтовым тарифом, не предусматривали этого, поэтому название страны на них указывалось. Лишь в 1951 году на специальном памятном выпуске к Фестивалю Британии было дано название «Britain» («Британия»). Это можно считать первым случаем указания страны на почтовых марках Великобритании, хотя слово «British» («Британский») появлялось на памятных марках, посвящённых Британской имперской выставке 1924 года.

Вскоре стало очевидным, что чёрный цвет — не самый подходящий для почтовой марки, поскольку на нём были трудно различимы оттиски штемпелей гашения, и после 1841 года марки печатались кирпично-красного цвета. «Красный пенни» оставался в обращении в течение десятилетий.

Дальнейшее развитие почты

В викторианскую эпоху почтовой частью, вместе с телеграфной, заправляло Главное почтовое управление, глава которого, генеральный почтмейстер, входил в состав Kабинета. Постоянное руководительство почтовым делом принадлежало трём секретарям, которые не находились в зависимости от перемены министерств. Почтовые учреждения ведались Главным управлением непосредственно, окружных установлений не существовало, и лишь для ведения надзора все местные почтовые учреждения были распределены между 16 инспекторами (Surveyor). Дополнительно в Эдинбурге имел пребывание главный инспектор (Surveyor General) для Шотландии, а в Дублине — секретарь для Ирландии. Почтовые учреждения подразделялись на головные (Head Offices) и подчинённые (Sub Offices) отделения. Сверх того, для облегчения обращения писем в городах существовали городские пункты приёма писем (Town Letter Receiving Offices). В Лондоне, который один отправлял и получал около 80 % всех писем, пересылавшихся по английской почте, существовали 12 головных, 91 подчинённое отделение и до 900 приёмных пунктов.

В этот же период наблюдался резкий рост экспериментирования, когда в Англии впервые были введены почтовые переводы и устроены почтовые сберегательные кассы. Неэффективность отрезания почтовых марок из марочного листа ножницами вдохновила Г. Арчера на опыты с просечкой, вошедшей в историю под названием арчеровской просечки, и на разработку марочно-перфорационной машины. Это привело к изобретению перфорации, которая стала повсеместно использоваться в 1854 году. В 1857 году была изобретена машина для штемпелевания марок на письмах. Её создателем был сын Р. Хилла, П. Хилл. Машина имела пропускную способность 118 писем в минуту.

1 июля 1875 года Великобритания вошла в число стран — учредительниц ВПС.

О числе и деятельности почтовых учреждений Англии в конце XIX века можно судить по данным 1894 года:

• Почтовые учреждения:
  • общее число — 4463,
  • одно почтовое учреждение на
    • 1 км² — 54,9,
    • жителей — 4372.
• Общее количество отправлений — 761 641 000,
  • в том числе в тысячах:
    • писем — 418 542,
    • открытых писем — 117 021,
    • произведений печати — 176 513,
    • почтовых переводов — 17 391,
    • посылок — 31 769.
• На одного жителя приходилось 28,7 почтового отправления.
• Превышение дохода почтового ведомства над расходами — 3 186 608 рублей.

Услуги британской почты в это время регулировались различными правилами и тарифами. Например, для бандерольных отправлений устанавливался высший предельный вес, который для произведений печати доходил до 5 фунтов. При наличии определённых условий взимались особые усиленные таксы с письменной корреспонденции, включая, например, письма, которые были приняты для отправки по истечении обычных часов приёма (late fee) или же подлежали отправке с поездами, с которыми почта вообще не пересылалась (rail way letters, с 1891 года).

Для отправки заказных писем в 1906 году впервые начали применять специальные заказные ярлыки.

Выпуски почтовых марок

Периодизация британских почтовых марок соответствует правлениям монархов этого государства, поскольку при смене правителя каждый раз требовалось эмитировать новые почтовые знаки с изображением очередного короля или королевы.

Виктория

Все марки с портретом королевы Виктории и номиналом в 1 пенни, выходившие до 1880 года, имели номер печатной плиты (пластины) в углах марочного листа, а на краях листа были проставлены стоимость марок в листе и указания по их употреблению.

Вслед за ранними марками викторианской эпохи, в 1847 году одношиллинговая (£ 0,05) восьмиугольная почтовая марка стала первой выпущенной тиснёной маркой Великобритании. В 1848 году её дополнила марка похожего дизайна номиналом в 10 пенсов, а в 1854 году — номиналом в 6 пенсов (£ 0,025). Марки 1854 года выпуска имели размер зубцовки 16. Такая мелкая перфорация приводила к тому, что лист марок распадался, и зубцовку на последующих марках сделали более крупной (размером 14). Для печатания марок 1847—1848 годов номиналом в 10 пенсов и 1 шиллинг применялась специальная бумага с шёлковыми нитями.

Почтовые марки, напечатанные типографией De La Rue способом рельефной печати, впервые увидели свет в виде марки номиналом в 4 пенса в 1855 году и впоследствии стали стандартными. Розово-красный полупенсовик (Halfpenny) и красный полуторапенсовик (1½d — Penny Halfpenny), выпущенные в 1870 году, стали последними гравированными марками с изображением королевы Виктории; следующие гравированные марки вышли в обращение лишь в 1913 году. На всех выполненных способом рельефной печати марках 1860-х и 1870-х годов был представлен один и тот же профиль Виктории, варьировали лишь рамки, водяные знаки и буквы в углах марки.

Почтовая марка номиналом в 5 шиллингов (£ 0,25) впервые появилась в 1867 году. За ней последовали марки номиналом в 10 шиллингов (£ 0,50) и один фунт стерлингов (£ 1) в 1878 году, а в 1882 году — марка номиналом в пять фунтов (£ 5).

Эпоха красных пенни закончилась вместе с прекращением действия договора на печать почтовых марок с типографской фирмой «Перкинс Бэкон». Новые марки низких номиналов также были напечатаны рельефной печатью: первой в 1880 году вышла в обращение марка номиналом в один пенни цвета венецианский кармин в квадратной рамке. Однако принятие Закона о таможенных пошлинах и внутренних налогах (Customs and Inland Revenue Act) 1881 года обусловило потребность в новых марках, также пригодных к использованию в качестве гербовых марок, в связи с чем в том же году был выпущен «Сиреневый пенни» с надписью на марке «Postage and Inland Revenue» («Почтовый сбор и финансовое управление»). Эта марка оставалась стандартной маркой для франкировки писем до самого конца правления королевы Виктории. Было напечатано огромное число экземпляров этой марки. На более поздних выпусках надпись была сокращена до «Postage & Revenue» («Почтовый и гербовый сбор»), которая превратилась в более знакомую надпись на марках — «Postage Revenue».

В 1883 и 1884 годах проводились эксперименты с использованием для печати почтовых марок нестойких красок. Рисунок марок был довольно простым, марки низких номиналов были сиреневого цвета, а высоких номиналов — зелёного, поскольку это были единственные имеющиеся в наличии цвета. Цель выпуска, известного как «Сиренево-зелёный выпуск королевы Виктории», была достигнута — относительно малое число марок уцелело после использования, поскольку марки обесцвечивались при их отмывке с конверта, — но общественность эти марки невзлюбила.

Последним значительным выпуском времён правления Виктории стал «Юбилейный выпуск» 1887—1892 годов — серия из 12 марок номиналом от ½ пенни до 1 шиллинга, в основном напечатанных в двух цветах (впервые) или на цветной бумаге. Несмотря на то, что эти марки были эмитированы в год юбилея, их выпуск не был приурочен именно к этому событию, поэтому они не являются коммеморативными марками, хотя иногда и причисляются к таковым.

До 1857 года на британских почтовых миниатюрах в нижних углах рисунка проставлялись буквы, указывавшие на положение марки в листе (ряд и место в ряду); в дальнейшем и до 1887 года буквы были по всем четрём углам рисунка.

Эдуард VII и Георг V

Когда в начале XX века на трон взошёл Эдуард VII, возникла потребность в выпуске новых почтовых марок. Однако подход был очень консервативен: снова была использована бо́льшая часть рамок из «Юбилейного выпуска», а изображение короля по-прежнему представляло собой простой профиль, как, например, на редком пурпурном двухпенсовике 1910 года. Поскольку период правления Эдуарда VII оказался довольно коротким, рисунок марок не претерпел значительных изменений, но появилась мелованная бумага.

Почтовые марки с портретом короля в период правления Георга V, напротив, были оригинальными с самого начала. Первый выпуск от 22 июня 1911 года включал марки номиналом в ½ пенни и 1 пенни того же цвета, что и при предыдущем правлении. Хотя вид основного рисунка остался прежним — центральный эллипс для портрета, орнаментная рамка, плакетка номинала в нижней части и корона в верхней, — впервые в рисунке марки был использован портрет в три четверти поворота головы. Марки этого типа, появившиеся в 1911—1912 годах, примечательны для специалистов ещё и тем, что имеют варианты перфорации, водяных знаков, оттенков и сортов бумаги.

В последующих выпусках вернулись к стандартному профилю короля, как это можно видеть на марочной серии 1912—1913 годов. На миниатюрах серии с высокими номиналами, которые поступили в обращение в 1913 году, были запечатлены, кроме портрета короля, символическая фигура Британии и тройка коней в пучине моря.

Первые коммеморативные марки Великобритании были выпущены по поводу Британской имперской выставки в 1924 году. На паре крупноформатных марок был изображён лев в величественной позе. Марки выходили дважды, в 1924 году и в 1925 году, причём на марках каждого года указан год выпуска в обращение.

Вторая серия памятных марок, эмитированная в 1929 году, была посвящена 9-му Конгрессу ВПС, проведённому в том году в Лондоне. Одна из марок серии, номиналом в 1 фунт стерлингов, причисляется к редкостям современной Великобритании, поскольку имела относительно скромный тираж — 61 тыс. экземпляров. В 1935 году производился «Серебряный юбилейный выпуск» в связи с 25-летием пребывания на троне Георга V.

Эдуард VIII и Георг VI

В 1936 году появилась серия из четырёх марок в честь Эдуарда VIII, успевшая попасть в обращение до его отречения от престола. Коронация Георга VI в 1937 году была отмечена коммеморативной маркой, изданной в рамках омнибусного коронационного выпуска, который охватил все колонии Британской империи. На новых стандартных марках был изображён профиль короля на однотонном фоне, основанный на гипсовом слепке, выполненном Эдмундом Дьюлаком. Это был предшественник появившихся три десятилетия спустя марок серии «Машен».

Столетие почтовой марки было отмечено в 1940 году серией из шести марок с изображением Виктории и Георга VI бок о бок. Тем не менее, особенностью английских почтовых эмиссий по-прежнему оставалось преобладание стандартных марок, и за столетний период свет увидели лишь шесть коммеморативных выпусков с эмблемами того события, которому они были посвящены.

В 1941 году трудности военного времени сказались на печати почтовых марок, и марки старого образца (1937 года) печатались с использованием уже меньшего количества краски, что привело к значительно более светлым оттенкам цвета.

Среди послевоенных выпусков были напечатаны коммеморативные марки, посвящённые восстановлению мира, серебряному юбилею свадьбы Георга VI и Летним Олимпийским играм в 1948 году и 75-й годовщине ВПС в 1949 году.

В 1950 году цвета всех марок низких номиналов были изменены. В 1951 году вышла новая серия марок высоких номиналов (2 шиллинга 6 пенсов, 5 шиллингов, 10 шиллингов, 1 фунт стерлингов), а также две памятные марки в честь национальной выставки «Фестиваль Британии».

Елизавета II

Когда трон после отца в 1952 году унаследовала Елизавета II, возникла потребность в новых марках. Так появилась серия марок, включавшая ряд вариаций, в основе которых лежал портрет королевы Елизаветы II работы фотографа Дороти Уайлдинг, благодаря чему этот выпуск получил известность как серия «Уайлдинг».

В 1958 году в работе английской почтовой службы начали использовать сортировальные машины с электронными фиксаторами, срабатывающими на определённые вещества. В связи с этим на миниатюры стандартной серии стали наносить полосы из графита или фосфора. Число полос и их расположение на марке варьировало. Позднее от графитных полос отказались, однако фосфорные продолжали применяться. В 1962—1967 годах почти все памятные марки издавались двух видов — в обычном варианте и с фосфорными полосками, причем последние имели значительно меньшие тиражи. С 1967 года все марки стали выходить с фосфорными полосками.

Всего с 1840 по 1963 год в Великобритании было эмитировано 369 почтовых марок.

Марки типа «Уайлдинг» оставались в обращении до 1967 года, когда 5 июня появились выпуски типа «Машен». Рисунок типа «Машен» («Голова Машена») хоть и прост — профиль королевы на однотонном фоне, — но очень популярен и по-прежнему остаётся действуюшей британской стандартной маркой (по состоянию на 2014 год). «Машены» печатались во множестве различных цветов; кроме того, переход на десятичную валюту потребовал выпуска марок новых номиналов, и, вместе с техническим усовершенствованием процесса печати, всё это привело к появлению буквально сотен разновидностей, известных специалистам филателии.

Ниже приводится перечень выпусков марок из серии «Машен» начиная с 1967 года:

Хронология эмиссии марок типа «Машен»

1967 — 3, 4, 9 пенсов, 1 шиллинг, 1 шиллинг 3 пенса и 1 шиллинг 9 пенсов

1968 — ½, 1, 2, 5, 6, 7, 8, 10 пенсов

1969 — 4, 8 пенсов, 2 шиллинга 6 пенсов, 5, 10 шиллингов и 1 фунт

1970 — 10, 20, 50 новых пенсов и 1 фунт

1971 — ½, 1, 1½, 2, 2½, 3, 3½, 4, 5, 6, 7½, 9 и 10 новых пенсов

1972 — 1 фунт

1973 — 4½, 5½ и 8 новых пенсов

1974 — 6½ и 7 новых пенсов

1975 — 8½ новых пенсов

1976 — 9, 9½, 10, 10½, 11 и 20 новых пенсов

1977 — 50 новых пенсов, 1, 2 и 5 фунтов

1978 — 10½ новых пенсов

1979 — 11½, 13 и 15 новых пенсов

1980 — 3, 4, 12, 13½, 17, 17½, 22 и 75 новых пенсов

1981 — 2½, 11½, 14, 15½, 18 и 25 новых пенсов

1982 — 5, 12½, 16½, 19½, 26 и 29 новых пенсов

1983 — 3½, 16, 17, 20½, 23, 28, 31 пенс и 1 фунт 30 пенсов

1984 — 10, 13, 18, 22, 24, 34 пенса и 1 фунт 33 пенса

1985 — 7, 12 пенсов и 1 фунт 41 пенс

1986 — 1 фунт 50 пенсов и 1 фунт 60 пенсов

1987 — 26 пенсов

1988 — 2, 4. 5, 14, 19, 20, 23, 27, 28, 32, 35 и 75 пенсов

1989 — 3, 15, 20, 24, 29, 34, 37 пенсов и безноминальные 1-го и 2-го класса

1990 — 10, 17, 22, 26, 27, 31, 33, 50 пенсов и безноминальные 1-го и 2-го класса

1991 — 6, 18, 24, 28, 34, 35 и 39 пенсов

В 1992 году марки серии «Машен» не выпускались.

1993 — 1, 5, 6, 10, 19, 20, 25, 29, 30, 35, 36, 38, 41, 50 пенсов и безноминальные 1-го и 2-го класса

1994 — 60 пенсов

1995 — 2 пенса и 1 фунт

1996 — 20, 25, 26, 31, 37, 39, 43 и 63 пенса

1997 — 1, 2, 4, 5, 6, 10, 20, 26, 30, 31, 37, 39, 43, 50, 63 пенса, 1 фунт и безноминальные 1-го и 2-го класса

1998 — безноминальные 1-го и 2-го класса

1999 — 7, 19, 38, 44, 64 пенса, 1 фунт 50 пенсов, 2, 3, 5 фунтов и безноминальная тарифа «Е»

2000 — 8, 33, 40, 41, 45, 65 пенсов и безноминальная 1-го класса

В 2001 году марки серии «Машен» не выпускались.

2002 — 37, 42, 47, 68 пенсов, безноминальная 1-го класса и безноминальная тарифа «Е»

2003 — 34 пенса, 1 фунт 50 пенсов, 2, 3, 5 фунтов и безноминальные авиапочтовые, тарифа до 40 грамм для корреспонденции в пределах Европы (вместо номинала указано «Europe up to 40 grams») и по всему миру (вместо номинала указано «Worldwide up to 40 grams»)

2004 — 7, 35, 39, 40, 43 пенса и безноминальная авиапочтовая на тариф для почтовой карточки по всему миру (вместо номинала указано «Worldwide postcard»)

2005 — 9, 35 и 46 пенсов

2006 — 12, 14, 37, 44, 49, 72 пенса, безноминальные 1-го и 2-го классов и безноминальные для массивной корреспонденции 1-го и 2-го класса

2007 — 16, 48, 50, 54, 78 пенсов и 1 фунт

2008 — 15, 56 и 81 пенс

2009 — 5, 17, 22, 50, 62, 90 пенсов, 1 фунт, 1 фунт 50 пенсов, 2, 3, 5 фунтов, безноминальные 1-го и 2-го классов и безноминальные для массивной корреспонденции 1-го и 2-го класса

2010 — 60, 67, 88, 97 пенсов, 1 фунт 46 пенсов и безноминальные авиапочтовые, тарифа до 20 грамм для корреспонденции в пределах Европы (вместо номинала указано «Europe up to 40 grams») и по всему миру (вместо номинала указано «Worldwide up to 40 grams»)

2011 — 1, 2, 5, 10, 20, 68, 76 пенсов, 1 фунт 10 пенсов и 1 фунт 65 пенсов

2012 — 87 пенсов, 1 фунт 28 пенсов, 1 фунт 90 пенсов и безноминальная 1-го класса

2013 — 1, 2, 5, 10, 20, 50, 78, 87, 88 пенсов, 1 фунт, 1 фунт 88 пенсов и безноминальная 1-го класса

2014 — 81, 97 пенсов, 1 фунт 47 пенсов, 2 фунта 15 пенсов

После введения 15 февраля 1971 года десятичной денежной системы соответствующие изменения коснулись обозначения номиналов на знаках почтовой оплаты Великобритании. Отныне на марках пенсовых достоинств денежная единица указывалась буквой «P» вместо «d» — для отличия их от марок, производившихся до 1971 года. Следует отметить, что первые почтовые марки в новых пенсах были выпущены еще в преддверии денежной реформы (10, 20 и 50 новых пенсов 1970 года выпуска). Все марки старых номиналов были выведены из обращения 29 февраля 1972 года. Новые марки высоких номиналов — 1, 2 и 5 фунтов стерлингов — были отпечатаны в 1976 году.

Первый почтовый блок Великобритании появился весьма поздно — в 1978 году, второй — в 1979 году (к 150-летию со дня смерти Р. Хилла) и третий — в 1980 году.

Тематика марок

В 1959 году мне довелось присутствовать в Зале Чайковского на юбилейном вечере, посвящённом 200-летию со дня рождения Роберта Бёрнса. Когда закончилась торжественная часть, ко мне подошёл советский министр связи и вручил мне конверт с марками. На каждой из марок был портрет шотландского барда. Признаться, я испытывал в эту минуту острое чувство стыда. Министр, разумеется, чувствовал вполне законную гордость: ещё бы, в России выпустили марки с портретом Бёрнса, а в Англии нет! Я готов был сквозь землю провалиться, хотя моей-то вины в этом не было.

…Но вот, наконец, в январе сего года и в Англии выпущена первая за всю её историю марка в честь Бёрнса.^{[^]}

Эмрис Хьюз, английский общественный деятель, «Литературная газета» от 1 февраля 1966 года

Вплоть до 1950-х годов памятных марок Великобритании выпускалось мало и выходили они редко: большинство выпускавшихся почтовых марок представляли собой стандартные выпуски, в рисунке которых преобладал портрет правящего монарха. Даже после того, как памятные марки стали выходить чаще в 1950-е и в начале 1960-х годов, изображение монарха доминировало, обычно занимая от четверти до трети рисунка марки, что ограничивало гибкость и креативность.

Перемены в стиле и тематике британских почтовых миниатюр наметились в 1964 году, когда были напечатаны марки одновременно с портретами Елизаветы II и У. Шекспира, в то время как ранее на марках присутствовало лишь изображение монарха. С 1965 года последовал целый ряд других портретных марок, в том числе в честь Роберта Бёрнса. В последнем случае следует отметить, что английская марка с портретом Бёрнса (Скотт #444) появилась в январе 1966 года — значительно позднее трёх советских марок^[≡]. Точно так же марка, посвящённая Чарльзу Диккенсу, вышла впервые в свет в Советском Союзе в 1962 году, а в Великобритании — официально лишь в 1970 году.

В том же 1965 году тогдашний генеральный почтмейстер Тони Бенн принял новые критерии того, что можно изображать на почтовых марках. Художник Дэвид Джентльмен написал Бенну об альтернативных подходах к дизайну, предложив заменить голову монарха другим национальным символом, например, короной, королевским вензелем или словами «Great Britain» или «UK» («Великобритания», «Соединённое Королевство»). Был принят компромиссный вариант: небольшой силуэт королевы на основе используемого на монетах изображения головы работы Мэри Гиллик, который с тех пор стал стандартом для памятных марок начиная с 1966 года. Если портрет монарха является частью основного рисунка марки (как, например, в случае выпусков, посвящённых дню рождения королевы), то нужда в силуэте отпадает, и его на марке не изображают. Исключением из этого правила стал почтовый блок 2000 года, выпущенный в ознаменование 100-го дня рождения королевы-материкогда в дизайн блока были включены почтовая марка с фотографией Елизаветы II и её силуэт.

Ещё одной тенденцией является рост выпуска почтовых марок в ознаменование событий, связанных с нынешней королевской семьёй. До воцарения королевы Елизаветы II в 1952 году единственные памятные марки, посвящённые королевским событиям, были эмитированы по случаю:

• 25-летия правления Георга V в 1935 году («Silver Jubilee issue»),
• коронации Георга VI в 1937 году («Coronation issue») и
• серебряной свадьбой Георга VI в 1948 году.

Однако после 1952 года марки эмитировались в честь многих событий из жизни королевской семьи:

• 25-летие («Silver Jubilee issue»; 1977) и 50-летие (2002) правления Елизаветы II,
• 40-летие её вступления на трон (1992),
• её коронация в 1953 году («Coronation issue»),
• её серебряная, золотая и бриллиантовая свадьбы (1972, 1997 и 2007),
• 25-летие и 50-летие её коронации (1978 и 2003),
• её 60-летие и 80-летие (1986 и 2006),
• свадьбы её сыновей и дочери (Анны в 1973 году, две свадьбы Чарльза в 1981 году и 2005 году, Эндрю в 1986 году, Эдварда в 1999 году; вторая свадьба Анны в 1992 году не отмечалась почтовыми выпусками),
• 80-летие, 90-летие и 100-летие её матери (1980, 1990 и 2000),
• торжественная церемония присвоения титула принца Уэльского и её 25-я годовщина (1969, 1994),
• 21-летие Уильяма (2003).

Кроме того, были выпущены траурные почтовые марки после кончины принцессы Дианы (1998) и королевы-матери Елизаветы (2002).

В отношении предыдущих монархов почтовые марки были эмитированы в 1987 году в ознаменование 150-летия воцарения королевы Виктории и в 1997 году по случаю 450-летия со дня смерти короля Генриха VIII. Начиная с 2008 года стала выходить серия почтовых марок, посвящённых всем королям и королевам Англии, включая династии Ланкастеров, Йорков, Тюдоров и др.

Другие виды почтовых марок

Служебные

Если не считать изъятую из обращения и уничтоженную первую служебную марку VR (1840), служебные марки издавались Великобританией только в 1882—1903 годах. Они представляли собой надпечатки или проколы на стандартных марках и были в обращении с 27 сентября 1882 года по 12 мая 1904 года. Так, в 1901—1904 годах в качестве служебных применялась марка в 6 пенсов с портретом Эдуарда VII и надпечаткой, которая считается редчайшей. Неизрасходованные запасы всех таких марок были уничтожены 14 мая 1904 года.

В общей сложности для различных ведомств было изготовлено 111 служебных марок со следующими надпечатками (в алфавитном порядке):

• «Admiralty» — «Адмиралтейство» (военно-морское ведомство);
• «Army official» — «Армейское служебное»;
• «Board of Education» — «Ведомство просвещения»;
• «Govt parcels» — «Правительственные пакеты»;
• «I. R. official» — «Служебное ведомства внутренних доходов»;
• «О. W. official» — «Служебное ведомства общественных работ»;
• «R. H. official» — «Служебное министерства королевского двора».

Доплатные

Согласно британским почтовым правилам 1840 года, получатель был обязан заплатить за не оплаченное отправителем письмо в двойном размере, о чём на конвертах ставились соответствующие пометки. С 1914 года в почтовой практике появились доплатные марки, и до 1963 года было выпущено 65 таких марок, имевших надпись «Postage due» («Почтовая доплата») или «То pay» («Уплатить»). Начиная 17 июня 1970 года номинал доплатных марок стал указываться в десятичных денежных единицах. В 1973 году была издана доплатная марка самого высокого номинала — в 5 фунтов стерлингов. На всех доплатных марках, поступивших в использование после денежной реформы, имеется похожий рисунок: цифра, выражающая стоимость, и надпись «То pay» («Уплатить»).

Авиапочтовые

Что касается авиамарок, в XX веке они не печатались и не вводились официально в обращение британским почтовым ведомством. Однако известны три частные авиапочтовые марки, которые в мае 1933 года были допущены генеральным почтмейстером Великобритании к почтовому употреблению. Эти марки применялись для дополнительной оплаты авиапочтовых отправлений в мае, августе и ноябре того же года и получили статус полуофициальных авиапочтовых эмиссий.

В 2003 году в обращение впервые поступили марочные буклеты с двумя самоклеящимися авиапочтовыми марками (Скотт #C1, C2), а в 2004 году — ещё одна самоклеящаяся авиамарка (Скотт #C3).

Прочие

Для оплаты телеграмм в 1876—1881 годах печатались телеграфные марки. В 1853—1882 годах в качестве почтовых могли употребляться фискальные марки, и таковых гербово-почтовых марок насчитывается шесть видов. 1 июня 1883 года было сделано распоряжение, разрешавшее использовать марки гербового сбора для почтовых нужд.

Первые стандартные сброшюрованные марки, в виде тетрадки (буклета) из 24 марок по 1 пенни (4 листа по 6 марок), поступили в обращение в 1904 году. В 1975 и 1989 годах было сделано два выпуска почтово-благотворительных марок.

Региональные выпуски

Начиная с 1958 года, на Нормандских островах История почты и почтовых марок Гернси и Джерси, на острове Мэн, в Северной Ирландии, Шотландии и Уэльсе стали издаваться региональные марки. На них изображены эмблемы соответствующего региона.

Хотя эти выпуски продаются только в соответствующих регионах, марки для Северной Ирландии, Шотландии и Уэльса действительны на всей территории Великобритании. Нормандские острова (с 1969) и Мэн (с 1973) получили почтовую независимость и теперь выпускают собственные почтовые марки, которые больше нигде не действительны.

Полевая почта

Отделения британской полевой почты действовали во время Крымской войны, колониальных войн, первой и Второй мировых войн. Письма полевой почты не франкировались марками либо применялись марки Великобритании. Встречаются также письма с колониальными марками.

С 1 ноября 1932 года по 12 декабря 1939 года для британских войск в Египте печатались специальные марки, которые служили для контрольных целей. Они наклеивались на оборотной стороне конверта, а на лицевой ставился штамп «Egypt. Postage prepaid» («Египет. Почтовый сбор оплачен»).

Известна также британская полевая почта в Салониках (British post in Salonika (British Field Office)), которая существовала только в 1916 году.

Британская почта за границей

Великобритания организовывала почтовую связь для своих учреждений и военных администраций в других странах, колониях и территориях по всему миру и часто использовала британские стандартные почтовые марки с местными надпечатками.

Частные выпуски

У берегов Великобритании расположено множество островов, находящихся в частном владении и не имеющих государственных почтовых отделений, на которых владельцы устроили частные почты для доставки корреспонденции туристов, а иногда и местных жителей до ближайших почтовых отделений. При этом для оплаты почтовых расходов на этих островах применяются собственные марки, которые наклеивались на оборотной стороне конверта. Подобные частные почты имели место или до сих пор существуют на следующих островах:

• Каф-оф-Мэн (1962—1973),
• Дрейк (с 1973),
• Гаг (1972—1980),
• Херм (1949—1969),
• Джету (1960—1969),
• Лиху (1966—1969),
• Ланди (с 1929),
• Пэбэй (1962—1970 и с 1972),
• Санда (1962—1970),
• Саммер (с 1970).

Количество частных марок, которые печатались даже для необитаемых островов, значительно возросло во второй половине XX века, но они не имеют филателистической ценности. Выпуски для таких островов, как, например, Бардси, Бернера), Сент-Килда, Шуна, Стаффа, Силенд и т. д., рассматриваются как сувенирные виньетки и не относятся к маркам частных почт.

Ещё одним видом частных эмиссий являются марки 1871—1886 годов, имевшие хождение в различных колледжах Оксфордского и Кембриджского университетов и предназначавшиеся для оплаты доставки корреспонденции внутри университетского городка. Эти марки стоили полпенни и могли иметь различные рисунки. В 1886 году они были изъяты изъяты, после чего стали использовалться только специальные конверты. В 1969 году почтовые власти разрешили выпустить частную марку по поводу 100-летия колледжа Кебла в составе Оксфордского университета, которую наклеивали на оборотной стороне конверта.

С конца XIX века частные железнодорожные компании, предоставлявшие услуги перевозки и доставки почтовой корреспонденции, печатали собственные наклейки (labels) для оплаты дополнительного сбора в пользу этих компаний. В 1969 году подобная услуга стала снова оказываться на Фестиниогской железной дороге. Фестиниогская железнодорожная почта тоже использует наклейки дополнительного почтового сбора и, кроме того, производит памятные конверты первого дня и спецгашения (см. иллюстрацию выше). Коллекционерами эти наклейки причисляются к «синдереллам».

К частным выпускам не относятся «марки» виртуальной Фрестонии, использовавшиеся в Лондоне в 1977 году в пропагандистских целях, и выпуски вымышленных Шотландских островов.

Цельные вещи и франкотипы

Первыми британскими цельными вещами были штемпельные конверты, или «конверты Мюльреди», выпущенные в 1840 году одновременно с первыми марками и названные так по имени художника Уильяма Мюльреди, который выполнил для них рисунок. Вместе с конвертами также продавались предоплачиваемые почтовые листы. И конверты, и почтовые листы были двух номиналов — 1 и 2 пенса.

В 1841 году на смену этим конвертам пришли новые, с напечатанным на них знаком почтовой оплаты. В 1963 году в Великобритании начали эмитировать иллюстрированные цельные вещи, включая аэрограммы.

В почтовой практике Великобритании давно и широко применяют ещё один вид знаков почтовой оплаты — франкотипы. В 1970 году в почтовых отделениях N6 и W8 в Лондоне употреблялись машинные штемпели с текстом «1970 — LENIN Centenary Year» («1970 год — год столетия Ленина»). На международной выставке «Почта-70», проходившей в Москве с 25 октября по 4 ноября 1970 года в павильоне Великобритании при демонстрации автоматических франкировочных машин «Неопост» применялись два франкотипа с текстом на русском языке «1970 г. — столетняя годовщина рождения Ленина».

Развитие филателии

Великобритания, как родина первой почтовой марки, имеет давние и прочные филателистические традиции — от организации филателистических обществ до проведения многочисленных филателистических мероприятий и выставок. Примером таковых может служить Всемирная филателистическая выставка «Лондон-90», которая был организована в столице Соединённого королевства в 1990 году в связи со 150-летним юбилеем выпуска «Чёрного пенни».

На заре развития филателии систематическому коллекционированию в Великобритании и в остальном мире способствовало издание каталогов почтовых марок всех стран мира, а также филателистических журналов, которые стали выходить в Европе, в том числе и в Англии. Так, каталог С. Гиббонса печатался ежегодно с 1879 года, а в Ливерпуле в 1861 году начал издаваться журнал «The Stamp-Collector's Review and Monthly Advertiser».

Одновременно возникали филателистические дилеры, такие как английская торговая фирма «Стэнли Гиббонс», которая скупала для дальнейшей перепродажи марки со всего света и даже целые коллекции. Одним из заметных приобретений этой фирмы стало третье в мире по размеру собрание известного российского филателиста Ф. Л. Брейтфуса (1851—1911).

Значительный интерес к филателии на первом этапе её становления привёл к появлению крупных британских коллекционеров, создавших внушительные коллекции почтовых марок всего мира. Таковым, в первую очередь, являлся живший в Лондоне Томас Таплинг (1855—1891). Его собрание считалось вторым в мире по величине и было передано им в Британскую библиотеку. Коллекция Таплинга была положена в основу национальной филателистической коллекции Великобритании и остаётся единственной из всех знаменитых собраний начала XX века, дошедших до сегодняшнего дня почти в полном виде.

К числу выдающихся современных филателистических коллекций относится собрание королевы Великобритании Елизаветы II.

Интересные факты

Среди самых странных британских законов существует запрещение приклеивания на конверт почтовых марок с головой монарха вверх тормашками. Это приравнивается в Великобритании к государственной измене.

См. также

• Ассоциация британских филателистических обществ
• Британская почта за границей
• Британский почтовый музей и архив
• Британский филателистический трест
• Главное почтовое управление Великобритании
• История Великобритании
• История почты и почтовых марок Гернси
• История почты и почтовых марок Джерси
• История почты и почтовых марок острова Мэн
• История почты и почтовых марок Северной Ирландии
• История почты Ирландии
• Королевская филателистическая коллекция
• Королевское филателистическое общество Лондона
• Лондонская пенни-почта
• Национальное филателистическое общество
• Почта Гернси
• Почта Джерси
• Почтовая служба британских войск
• Почтовые марки Ирландии
• Почтовый музей Бата
• Региональные почтовые марки Великобритании
• Самоклеющиеся марки Великобритании
• Список людей на почтовых марках Великобритании
• Список почтовых марок Великобритании
• Филателистические коллекции Британской библиотеки
• Чалмерс, Джеймс
• Post Office Ltd
• Royal Mail
• Категория:Изображения:Британские марки

Литература

• Rossiter S., Fowler J. The Stamp Atlas: A Unique Assembly of Geography, Social and Political History, and Postal Information. — 1st edn. — L., Sydney: Macdonald, 1986. — 336 p. — ISBN 0-356-10862-7. (англ.)
• Stanley Gibbons Stamp Catalogue. Priced catalogue of stamps of the British Empire. — 22nd edn. — L.: Stanley Gibbons Ltd., 1912. — 391 p. (англ.) [Каталог марок Стэнли Гиббонса. Оценочный каталог марок Британской империи. — 22-е изд.]
• Whitney J. T. Collect British Postmarks. — British Postmark Society, 1979. (англ.)

Ссылки

• Rossiter, Stuart; Fowler, John & Wellsted, Raife. [www.sandafayre.com/atlas/britain.htm Britain] (англ.). Stamp Atlas. Sandafayre Stamp Auctions. Проверено 20 ноября 2010. [www.webcitation.org/67CTcFCWI Архивировано из первоисточника 26 апреля 2012].
• [www.allworldstamps.com/country_list.asp?cid=92 Great Britain] (англ.). Country List. All World Stamps Catalogue sponsored by Stanley Gibbons. — Марки Великобритании в онлайн-каталоге «Стэнли Гиббонс». Проверено 20 ноября 2010. [www.webcitation.org/67CTcxB0s Архивировано из первоисточника 26 апреля 2012].
• [www.stanleygibbons.com/online-shop/search/results/Great+Britain.aspx Great Britain] (англ.). Stanley Gibbons Shop. Stanley Gibbons Ltd. — Филателистические материалы Великобритании на сайте компании «Стэнли Гиббонс». Проверено 20 ноября 2010. [www.webcitation.org/67CTdQlkO Архивировано из первоисточника 26 апреля 2012].
• [www.jl.sl.btinternet.co.uk/stampsite/alpha/g/gfgz.html#g053 Great Britain. Great Britain (Regional Issues)] (англ.). A—Z of postal authorities. Encyclopaedia of Postal History. Stampsite: The Encyclopaedia of Postal Authorities; BlackJack. — Информация о марках Великобритании в базе данных «Энциклопедия истории почты. Энциклопедия почтовых ведомств». Проверено 20 ноября 2010. [web.archive.org/web/20090108194540/www.jl.sl.btinternet.co.uk/stampsite/alpha/g/gfgz.html#g053 Архивировано из первоисточника 8 января 2009].
• [postalheritage.org.uk/ Our history through the post] (англ.). The British Postal Museum & Archive; The Postal Heritage Trust. Проверено 23 ноября 2010. [www.webcitation.org/67CTexU5m Архивировано из первоисточника 26 апреля 2012].
• [www.bbc.co.uk/dna/h2g2/A1082558 History of the Postal Service. Guide ID: A1082558] (англ.). The Guide to Life, The Universe and Everything. H2G2. BBC (22 July 2003). Проверено 23 ноября 2010. [www.webcitation.org/67CTgCyvW Архивировано из первоисточника 26 апреля 2012].
• [www.imagesoftheworld.org/stamps/stamps.htm Great Britain Victorian Stamps] (англ.). Images of the World; R. A. Taylor. — Великобритания, в основном викторианские марки, до «Машенов». Проверено 23 ноября 2010. [www.webcitation.org/67CTh9ZDR Архивировано из первоисточника 26 апреля 2012].

Портал «Филателия»   Портал «Великобритания»   Портал «История»

Отрывок, характеризующий История почты и почтовых марок Великобритании

На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»