История почты и почтовых марок Гонконга
 Специальный административный район Гонконг | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| кит. 香港特別行政區 англ. Hong Kong Special Administrative Region пут. Xiānggǎng Tèbié Xíngzhèngqū | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
с 1841
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Этапы истории</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
британская колония СодержаниеРаннее развитие почты
Выпуски почтовых марокБританская колонияПервые почтовые марки8 декабря 1862 года почтовый департамент выпустил первую серию гонконгских марок с надписями названия колонии и стоимости на английском и китайском языках. Она состояла из семи номиналов[3][4][5]. Последующие эмиссииВ 1863 году первая серия пополнилась марками ещё трёх номиналов. Марки этого типа применялись и допечатывались в течение почти 20 лет. Допечатки имели другие оттенки. Кроме того, на этих марках ставились надпечатки. Например, в 1876 году на марке в 30 центов была сделана надпечатка «28 центов», что было вызвано снижением почтового тарифа на пересылку простого письма в Великобританию с 30 до 28 центов[4]. В 1885—1898 годах в связи с изменением соотношения доллара и центов на марках осуществляли надпечатки соответствующих номиналов, которые были сделаны в местных типографиях. Имеется большое количество разновидностей этих надпечаток[4]. Что касается сюжетов, то первоначально Гонконг издавал почтовые марки с надписью «Hong Kong» («Гонконг») и с портретами правящих монархов Великобритании или с королевской символикой (например, «E. R.»)[5]. В 1891 году вышли первые памятные марки в честь 50-летнего юбилея колонии[3]. Это были стандартные марки номиналом в 2 цента, на которых была произведена типографская надпечатка «1841 / Hong Kong / JUBILEE / 1891» («1841 Юбилей Гонконга 1891»). Они были в почтовом обращении всего три дня и известны в нескольких разновидностях. Следующие памятные марки появились уже в XX веке — в 1935 году[4][5].
Поскольку новые стандартные серии запускались в обращение относительно редко, гонгонгские почтовые власти прибегали к многократным допечаткам. Вследствие этого имеется приличное количество разновидностей марок по цвету, бумаге, водяным знакам и т. д.[4] По информации Л. Л. Лепешинского[6], всего за период с 1862 по 1963 год было издано 217 почтовых марок, английские надписи на которых гласили: «Hong Kong» («Гонконг») и «Postage & Кevenue» («Почтовый и гербовый сбор»). Во второй половине XX века тематика гонконгских марок существенно расширилась за счёт коммеморативных выпусков в честь 75-летия и 100-летия Всемирного почтового союза, 100-летия марок Гонконга, открытия нового почтамта, различных местных событий, народных фестивалей, а также почтовых миниатюр с изображениями представителей местной флоры, фауны и др. Начиная с 1967 года специальные марки ежегодно приурочиваются к празднованию китайского Нового года[4]. Современный ГонконгПосле возвращения Гонконга Китайской Народной Республике и до настоящего времени марки выходят с надписью «Hong Kong. China» («Гонконг. Китай»)[5]. Британские почтовые марки для Гонконга больше не действительны для оплаты почтового сбора, и гонконгское почтовое ведомство не покупает их у населения обратно. Другие виды почтовых марокПочтово-гербовыеВ 1874—1897 годах в качестве почтовых в употреблении находились гербовые марки[3] ввиду отсутствия марок высоких номиналов для оплаты почтового сбора. Гашение этих марок осуществлялось штемпелем красного цвета; встречающиеся чёрные гашения являются непочтовыми. Практика использования гербовых марок вместо почтовых была прекращена в 1903 году. Однако 11—20 января 1938 года на почтамте Гонконга продавались и применялись для почтовых целей гербовые марки номиналом в 5 центов[4]. По данным Л. Л. Лепешинского[6], до 1963 года в Гонконге в почтовом обращении находилось 16 гербово-почтовых марок[en][7]. ДоплатныеС 1924 года печатались доплатные марки Гонконга, рисунок которых был одинаковым — весы для взвешивания писем[3][4]. Всего к 1963 году было выпущено 12 доплатных марок, которые были снабжены надписью «Postage due» («Почтовая доплата»)[6].
Почтовые отделения за границейСм. также: Британская почта в Китае
В XIX — начале XX века британская почтовая администрация в Гонконге основала свои филиалы в ряде городов Китая, Японии, Индокитая и в Аомыне (Макао)[3]. В Китае филиалы имелись в следующих городах: Сямыне (Амое), Гуанчжоу (Кантоне), Чифу, Фучжоу, Ханькоу, Хайкоу, Вэйхае (Вэйхайвэе), Шанхае, Тяньцзине и др. Филиалы в Японии располагались в Иокогаме, Кобе и Нагасаки, а в Индокитае — в Хайфоне и Ханое. Гашение марок производилось овальными штемпелями с номерами: например, M — Шанхай, C1 — Кантон, 2 — Нагасаки и т. д.[4] Специально для британских почтовых отделений в Китае были изданы марки Гонконга с надпечаткой «China» («Китай»). Они поступили в обращение с 1 января 1917 года в Сямыне, Гуанчжоу, Чифу, Фучжоу, Ханькоу, Хайкоу, Нинбо, Шанхае, Шаньтоу (Сватоу), Тяньцзине и Вэйхае (Вэйхайвэе). Серия включала марки 17 номиналов — от 1 цента до 10 долларов. В 1922—1927 годах марки 11 номиналов были переизданы на бумаге с иным водяным знаком[4]. В ноябре 1922 года все почтовые отделения Гонконга в Китае были закрыты, за исключением филиала в Вэйхае, где почтовое отделение продолжало функционировать до 30 сентября 1930 года[4]. Английская полевая почтаВ июле 1839 — декабре 1842 года в Гонконге действовало полевое почтовое отделение английских войск в Китае, в котором применялся почтовый штемпель с надписью «Military Post Office Hong Kong» («Полевое почтовое отделение Гонконга»)[4]. До появления первых гонконгских марок в 1862 году британские солдаты в Гонконге использовали марки Великобритании, в то время как другие местные жители такого права не имели. Японский оккупационный выпускОккупация Гонконга Японией длилась с 25 декабря 1941 по 15 августа 1945 года. В течение этого времени хождение имели марки Японии, не имевшие специальных надпечаток[4]. Единственный выпуск почтовых марок оккупационными властями был произведён в марте[8] 1945 года (Скотт #N1—N3), когда были введены в обращение три надпечатанные японские марки, изданные ранее, в 1942—1943 годах[5]. Это были марки номиналами в 1, 2 и 5 сенов, на которых ставились надпечатки на японском языке[6] названия оккупированной территории («Гонконг. Генерал-губернаторство») и стоимости в местной валюте[4]. В сентябре 1945 года колониальная почтовая администрация вновь начала свою работу, при этом в обращении находились довоенные марки Гонконга[4]. Развитие филателииСтарейшей организацией филателистов в этом регионе является основанное в 1921 году Филателистическое общество Гонконга[en], которое входит в Международную федерацию филателии и в Федерацию межазиатской филателии (Federation of Inter-Asian Philately, или FIAP)[9]. В Великобритании в 1951 году был создан Кружок изучения почтовых марок Гонконга[en][10]. См. также
Напишите отзыв о статье "История почты и почтовых марок Гонконга"Примечания
Литература
Ссылки
Отрывок, характеризующий История почты и почтовых марок Гонконга– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.– Она очень больна, – сказал Пьер. – Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро. – Он давно уехал. Она была при смерти… – Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся. – Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз. – Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер. Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца. – А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он. – Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер. – Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего. Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него. – Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о… – Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу. – Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал: – Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь… Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье. Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея. За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер. В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне. – Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она. – Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна. – Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня. Марья Дмитриевна только пожала плечами. – Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка! Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его. Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением. – Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам… Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку. – Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала. – Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать. Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру. – Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул. Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера. – Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно… «Что знать?» спросил взгляд Наташи. – Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека? – Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала. И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят. – Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер. Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос. – Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился. – Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам. – Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей. – Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением. – Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей. Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты. Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани. – Теперь куда прикажете? – спросил кучер. «Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него. – Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди. Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе. С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления. Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п. Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было. Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими. Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть. Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных. Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин. Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее. Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение. Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы. Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка. «Сердце царево в руце божьей». Царь – есть раб истории. История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей. Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться. Навигация | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
