История почты и почтовых марок Польши

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Республика Польша
польск. Rzeczpospolita Polska

Первая польская почтовая марка (Царства Польского), 1860 (Скотт #1)
История почты
Почта существует

с 11 ноября 1918

Член ВПС

с 1 мая 1919

Денежная система
в составе России (1795—1918)

1 рубль = 100 копеек

в составе Австро-Венгрии

1 марка (marka) = 100 пфеннигов или фенигов (fenig; до 1924)

Польша

1 злотый (zloty) = 100 грошей (с 1924)

Poczta Polska
Сайт почты

[www.poczta-polska.pl/ www.poczta-polska.pl]

Первые почтовые марки
Стандартная

1860 (в российской части Польши)

Авиапочтовая

1946

Другие

служебные — 1920—1955, доплатные — с 1919

Филателия
Участник WNS

с 2002


Карта Польши

История почты и почтовых марок Польши охватывает следующие периоды:

Польша является членом Всемирного почтового союза с 1 мая 1919 года, a её почтовым оператором выступает акционерная компания Poczta Polska S. A.[1]





Содержание

Развитие почты

Ранний этап

С 1003 по 1620 год почта в Польше была связана с королевским двором. До XVI века корреспонденция польских властителей доставлялась с помощью гонцов[en], которым их подданные были обязаны предоставлять возниц и подводы. Помимо королевских гонцов, в Польше также существовали другие почты, которые держали монастыри, суды, университеты и города. Кроме того, письма пересылались с оказией путешествующими купцами или дворянами. Богатые купцы держали свои собственные службы гонцов, управлявшиеся факторами. Из фактории в Кракове, основанной купеческой семьёй Фуггеров, корреспонденцию в Вену и Рим слали также польские правители и магнаты.

Самое раннее упоминание о почтовой связи на территории Польши относится к 1387 году, когда купцы организовали частную сеть конных гонцов, которые сменили пеших письмоносцев[2]. В 1530 году венецианский банкирский дом Фуггеров открыл ежемесячную доставку почты из Кракова в Рим[3].

Создание государственной почты

Почту в современном значении этого слова как государственный институт учредил в Польше 18 октября 1558 года король Сигизмунд II Август, организовав первое постоянное почтовое сообщение между Краковом и Венецией. Корреспонденция перевозилась гонцами (курьерами) при помощи конной эстафеты.

17 октября 1558 года польский король Сигизмунд II Август поручил итальянскому купцу Просперо Проване[pl], живущему в Кракове, организовать почтовую связь в Речи Посполитой. Королевская казна платила ему 1,5 тысячи талеров в год за осуществление почтовой связи. Провано объединил все частные почты в единую почтовую службу. Пересылка королевской почты и почты некоторых монашеских орденов производилась бесплатно. Вся другая корреспонденция перевозилась за плату[3]. (В честь отмечавшегося в 1958 году 400-летия польской почты были выпущены семь почтовых марок, почтовый блок, издана книга «400 Lat Poczty Polskiej» («400 лет польской почте»)[4] и устроена филателистическая выставка в Варшаве; проводились также специальные гашения посредством памятных почтовых штемпелей.[])

Между тем, начиная с 1516 года, дом Турн-и-Таксисов управлял международной службой доставки почты. Польский король решил передать польскую почту в ведение семейства Таксисов, что и сделал 11 июля 1562 года. Кристоф фон Таксис[de] получал такую же ежегодную плату что и Провано. Он управлял почтой как коммерческим предприятием, и из-за присущей ему экстравагантности почтовая связь ухудшилась. Сигизмунд Август расторг договор с семейством Таксисов[3].

9 января 1564 года польский король назначил генеральным почтмейстером Петера Моффона (Peter Moffon). Моффону, ещё одному итальянскому купцу, живущему в Кракове, почтовый подряд был предоставлен сроком на пять лет. 15 июня 1569 году его сменил Себастьяно Монтелупи[en]. После смерти короля Сигизмунда II Августа в 1572 году Монтелупи продолжал работу почты за свой счёт ещё в течение двух лет. После чего королевская почта перестала работать почти на 11 лет[5].

29 января 1583 года Себастьян Монтелупи и его зять, Валерий Монтелупи (Walery Montelupi), получили подряд на почтовую службу на пять лет. Выдавая подряд, король Стефан Баторий, ввёл универсальный почтовый тариф в размере 4 грошей за письмо весом не более 1 лота (около 12,66 граммов) за пересылку на любое расстояние на польской территории. Это был первый универсальный почтовый тариф в мире. Себастьян Монтелупи скончался в 1600 году в возрасте 84 лет, и Валерий Монтелупи продолжал управлять почтовой службой до самой своей смерти в 1613 году[6].

В 1564 году было опубликовано первое польское почтовое постановление — польск. «Uniwersał na podwody warszawskie» («Универсал о варшавской подводе») — в котором был также указан первый почтовый тариф. Во время правления короля Стефана Батория королевской почтой было налажено сообщение с Вильно и была введена фиксированная плата в размере 4 гроша за пересылку 1 лота веса[7].

В 1620 году сейм принял закон, согласно которому были созданы частные почты, дополняющие деятельность королевской почты. Первый патент на создание такой почты получил Роберто Бандинелли. Он перевозил почту в европейские страны, а также поддерживал постоянное сообщение из Львова до Варшавы, Торуни и Гданьска. Оплата за перевозку корреспонденции была постоянной и составляла: 1⅓ грошей из Львова до Замосци, 2 гроша из Львова до Люблина и 3 гроша из Львова до Варшавы[8]. В 1647 году король Владислав IV издал указ о почте, которым отменил подводу, введя вместо неё почтовый налог (называемый «квадруплом» («kwadruplę»), поскольку он в четыре раза превышал размер подводы). Почта стала общегосударственным учреждением, содержащимся на поступающие от специального налога доходы и предназначенным для всего общества. В конце XVII века, в царствование короля Яна III Собесского, королевская почта содержала почтовые станции и тракты из Варшавы в Познань, Гданьск, Вильно и Дрезден, а также из Кракова во Львов.

В 1764 году король Станислав Август Понятовский издал «Универсал о почтовом деле» («Uniwersał w sprawie poczty»), который стал основой для существенной модернизации института почты в Польше. Для этого руководство почтовой службой было поручено «Генеральной дирекции почт Е. К. В. коронных и литовских земель». Перевозкой корреспонденции занимались пешие и конные гонцы, которых называли курьерами или почтальонами. Письма доставлялись обычной почтой (так называемой «ординарной» — «ordynaryjną») и так называемыми «эстафетами» («sztafetami»), либо специальными гонцами. Согласно изданной в это время «Полной почтовой таксе на письма как в другие края в Коронных землях, так и в Великом Княжестве Литовском» («Zupełną taksą pocztową na listy, tak do cudzych krajów w Koronie, jak i W. Ks. Litewskiego») вводится принцип равной оплаты для всех лиц, пользующихся почтовой связью. От платы освобождалась только военная и фискальная корреспонденция, корреспонденция Постоянного Совета и некоторых монашеских орденов.

После издания в 1764 году «Инструкций для господ почтмейстеров» («Instrukcji dla Ichmościów panów pocztmagistrów») в Польше начали использовать государственные почтовые печати, оттискиваемые на сургуче, и штемпели, оттиски которых делались тушью. Печати использовались для удостоверения почтовых документов и защиты писем, поврежденных в процессе перевозки. Штемпели применялись для обозначения места отправки корреспонденции. Известны печати того периода из Гродно, Каунаса, Кракова, Люблина, Львова, Варшавы и штемпели для Белостока, Бельска-Подляски, Гродно, Калиша, Кракова, Красныстава, Кременца, Люблина, Львова, Минска и Пётркува-Трыбунальского, Познани, Радома, Варшавы, Вильнюса и Замосци. В 1775 году введён дополнительный штемпель, освобождающий от почтовых сборов военную корреспонденцию, отмеченную универсалами Великих гетманов коронного и литовского. В 1794 году также введены печати почтовой цензуры[7].

Хотя почтовая служба существовала в Польше с 1558 года, почтовые штемпели впервые вошли в употребление в 1764 году.

Потеря независимости

Три раздела Польши в 1772, 1793 и 1795 году привели к исчезновению независимого польского государства.

Почтовые службы на землях, занятых Германией и Австрией, вошли под почтовое управление этих стран.

В 1772 году на оккупированной Австрией территории было создано Королевство Галиции, являющееся частью Австрийской империи. Оно существовало до 1918 года.

Недолго, с 1807 по 1813 год, просуществовало Варшавское герцогство, созданное Наполеоном I из польских земель, уступленных Королевством Пруссия по условиям Тильзитского мира.

В 1815 году, после поражения Наполеона в 1813 году, на Венском конгрессе на землях Варшавского герцогства было создано Царство Польское и Вольный город Краков.

Царство Польское попало под контроль Российской империи, и почтовая служба получила автономию в 1815 году. В 1851 году почта перешли в ведение регионального отделения российского почтового департамента в Санкт-Петербурге. В 1855 году на некоторое время контроль Царства Польского был восстановлен, но после восстания 1863 года почтовая связь снова перешла под российский контроль с 1866 года. Это положение сохранялось до Первой мировой войны.

Вольный город Краков

В 1815 году население Вольного города Кракова составляло 95 тысяч жителей, из которых 23 тысячи жили в самом городе, а остальные — вокруг города. По дарованному Кракову уставу город отвечал за почту[9].

Центральная почтовая контора существовала ещё с времён когда Краков входил в состав Варшавского герцогства. 1 июня 1816 году в ведение Почты Вольного города Кракова перешла существующая центральная почтовая контора. Её штат состоял из директора, четырёх клерков, двух почтальонов и кондуктора[10]. Две почтовые станции были открыты в Крешковицах (Kreszkowice) и Кла (Cla). Вскоре были налажены почтовые маршруты между всеми тремя польскими землями: Галицией, Царством Польским и Пруссией[9].

По уставу Вольный город имел исключительное право на частную почту. Упомянутые три державы могли перевозить только государственную почту. Тем не менее, 1 декабря 1816 года правительство Пруссии открыло почтовое отделение и организовало доставку почты из Кракова в Пруссию. Несмотря на протесты Вольного города Кракова Пруссия продолжало пересылку корреспондении. 16 мая 1818 года пример Пруссии подхватила Австрия, открыв своё почтовое отделение и начав доставку почты в Галицию[9][11].

В первом полном финансовом году, 1816/17, Краковская почта получила прибыль в размере 18 887 злотых. К 1822/23 году, из-за конкуренции она уменьшилась до 2802 злотых, несмотря на прирост численности населения и рост объёмов перевозок[9].

Доставку писем осуществляли два почтальона, которые взимали 4 гроша за каждое доставленное письмо или 8 грошей в случае ценного письма. В 1825 году тариф был уменьшен вдвое[9].

В 1833/34 финансовом году Краковская почта обработала всего 66 910 писем, в среднем по 185 в день. В декабре 1834 года сенат Вольного города Кракова получил уведомление от Царства Польского об открытии почтового отделения в Кракове. Протесты не принесли результатов. В августе 1836 года Вольный город Краков заключил соглашение с Царством Польским о прекращении работы его почты и сдачи здания почты в аренду Царству Польскому с 1837 года. В ответ Краков должен был получать ежегодную плату в размере 12 тысяч злотых в год[9].

В прусском почтовом отделении использовались три разных календарных штемпеля:

  1. ручной штемпель в две строки,
  2. штемпель гашения с рисунком из двух кругов и
  3. штемпель гашения с рисунком из одного круга.

Все они имели надпись: KRAKAU («Краков») и дату. Австрийским почтовым отделением применялся однострочный ручной штемпель с текстом CRACAU («Краков»). Почта Царства Польского использовала два календарных штемпеля: один с одинарным внешним кругом, а другой — с двойным внешним кругом с текстом KRAKÓW («Краков»)[11].

Почтовые штемпели Царства Польского

С 1815 года надписи на почтовых штемпелях были на польском языке. С 1860 года надписи на штемпелях были на русском и польском языках. С 1871 года почтовые штемпели были только с русскими надписями[12].

Использовались различные виды стандартных почтовых штемпелей[12]:

Описание штемпеля Год начала использования (самый ранний известный случай) Год окончания использования (самый поздний известный случай)
Надпись в одну строку на польском языке
1821
1870
Надпись в одну строку на польском языке в прямоугольной рамке
1829
1870
Надпись в две строки, с обозначением города на польском языке и даты на латинском
1814
1844
Надпись в две строки на русском и польском языках
1860
1870
Надпись в две строки на русском и польском языках в прямоугольной рамке
1860
1870
Надпись в две строки на русском языке
1871
1890
Надпись в три строки на русском языке в прямоугольной рамке
1871
1877
Круглый штемпель с надписью на польском языке и датой в две строки с цифрами
1829
1868
Круглый штемпель с надписью на русском и польском языках и датой в две строки с цифрами
1860
1870
Круглый штемпель с надписью на русском языке
1917
Четыре концентрические окружности с номером в центре, при этом номер обозначал почтовое отделение
1858
1870

Также известны другие редкие нестандартные почтовые штемпели.

Первая польская почтовая марка

Первая польская почтовая марка была эмитирована для Царства Польского 1 января 1860 года (по новому стилю). Поскольку 1 января пришлось на воскресенье, почтовая марка фактически поступила в продажу лишь на следующий день. Её рисунок был аналогичен российским почтовым маркам того периода. В центре марки было изображение герба Царства Польского. Марка была гравирована гравёром Польского банка Хенриком Мейером (Henryk Mejer). Использованные им рисунки были обнаружены в архиве в Санкт-Петербурге, но имя художника остаётся неизвестным. Марки были отпечатаны государственной типографией в Варшаве по распоряжению почтовой службы Царства Польского. Использованная для печати марок печатная машина высокой печати была изобретена Израэлем Авраамом Стаффелем[en] (1814—1884) для печати в два цвета. Она могла печатать 1 тысячу листов в час и была оборудована счётчиком, обеспечивавшим правильность подсчёта. Помимо этих фактов о ней сегодня мало что известно[13].

Печать была выполнена без согласования с российским почтовым ведомством. Региональное управление в Санкт-Петербурге одобрило марку лишь впоследствии, 4 марта 1860 года (по новому стилю). Выпущенные марки могли использоваться только на территории Царства Польского и на корреспонденции, отправляемой в Россию. Письма, предназначенные для отправки в другие государства, нужно было оплачивать наличными, и они отсылались без наклеивания почтовых марок. Считается, что всего было напечатано около трёх миллионов этих почтовых марок. Когда 1 апреля 1865 года (по новому стилю) марки были выведены из обращения, остаток марок в размере 208515 штук был уничтожен. После этой даты в обращении были только российские почтовые марки[14].

Первая мировая война

В 1915 году Царство Польское было оккупировано Центральными державами.

Австро-венгерская оккупация

Австрия оккупировала южную часть Царства Польского. Специальные марки не выпускались: в обращении были австрийские почтовые марки. Были открыты отделения австрийской полевой почты, которые применяли почтовые штемпели с польскими названиями городов.

В почтовом обращении были следующие почтовые марки[15]:

  • Большинство общих выпусков Австро-Венгерской военной почты с 1915 по 1918 год — 75 различных марок
  • Некоторые из выпусков Боснии и Герцеговины периода 1904—1916 годов — 41 различная марка
  • Некоторые из выпусков Австрии периода 1908—1916 годов — 42 различные марки

Кроме того, в обращении были одна почтовая карточка Боснии и Герцеговины и четыре почтовых карточки общих выпусков Австро-Венгерской военной почты.

Российские календарные штемпели были заменены на австрийские календарные штемпели. На них была надпись нем. «K. u. K. ETAPPENPOSTAMT» («Императорское и королевское округное почтовое отделение») вверху и польское название города внизу.

Ниже приведён список почтовых отделений с такими календарными штемпелями, названия в скобках — это более поздние изменения названия, через тире дан перевод этих названий на русский язык[15][16]:

Немецкая оккупация

Оккупированная Германией территория была названа «Варшавским генерал-губернаторством»[en], а 5 ноября 1916 года была провозглашена Королевство Польским Германией и Австрией.

12 мая 1915 года для обращения на занятых Германией землях были впервые пять немецких почтовых марок того периода с надпечаткой «Russisch-Polen» («Русская Польша»), сделанной императорской типографией в Берлине. 1 августа 1916 года, после падения Варшавы и полной оккупации северной Польши, была эмитирована серия из 11 марок с надпечаткой «Gen.-Gouv. Warschau» (сокращённо от «Генерал-губернаторство Варшава»). Они оставались в обращении до ноября 1918 года. Этими марками оплачивалась доставка писем не непосредственно адресату, а только до почтового отделения[17].

Помимо почтовых марок, надпечатки также были сделаны на цельных вещах. Вышли одна почтовая карточка и одна ответная почтовая карточка с надпечаткой «Russisch-Polen». Были изданы три разные почтовые карточки и две разные ответные почтовые карточки с надпечаткой «Gen.-Gouv. Warschau».

Были также изготовлены цельные вещи с гашением по заказу с надпечаткой «Russisch-Polen». Были напечатаны: три разные почтовые карточки трёх номиналов (3, 5 и 10 пфеннигов), пять разных предоплаченных конвертов (номиналом в 3, 5, 10, 20 и 40 пфеннигов) и одна бандероль номиналом в 3 пфеннига. Почтовые карточки и конверты выпускались как иллюстрированные, так и простые[15].

Эссе Королевства Польского

В начале 1917 года германцы поручили главе гражданской администрации в Варшаве организовать проведение Варшавским обществом художников (польск. Warszawskie Towarzystwo Artystyczne) между польскими художниками конкурса рисунков для серии стандартных марок Королевства Польского. Одним из условий конкурса было наличие на марках надписи «Królestwo Polskie» («Королевство Польское»). Победителям предлагались денежные призы в размере от 150 до 1000 марок. Датой окончания конкурса было 1 декабря 1917 года. К назначенному сроку всего 32 художника представили около 148 рисунков марок. Эссе всех этих 148 рисунков были отпечатаны на листах в чёрном, коричневом, зелёном и синем цвете. 11 января 1918 года был также опубликован буклет со всеми этими рисунками[18].

Было отобрано тринадцать рисунков и выгравировано в императорской типографии в Берлине. 13 отобранных рисунков были отпечатаны в предполагаемых цветах на 5 листах. Марки были помещены в папки и разосланы по разным германским посольствам и дипломатическим миссиям, существовавшим в то время[18].

Среди этих художников были: М. Быстыдзенски (Maksymilian Bystydzieński), Хенрик Одерфельд (Henryk Oderfeld), Никодем Романус (Nikodem Romanus), Йозеф Том[pl], Аполониуш Кендзерски[en], Людвик Гардовски[pl], Людвик Соколовски (Ludwik Sokołowski), Зигмунт Бенюлис (Zygmunt Beniulis), Ян Огоркевич (Jan Ogorkiewicz), Эдмунд Джон (Edmund John), Эдвард Трояновски[pl] и Мечислав Нойфельд (Mieczysław Neufeld).

Когда в 1918 году Польша обрела независимость, двух из художников, принимавших участие в конкурсе 1917 года, Эдварда Трояновски и Эдмунда Бартломейчика[pl], попросили внести изменения в предложенные ими рисунки для использования новой Республикой Польша[18]. Впоследствии эти рисунки (с внесенными в них изменениями) послужили основой для дизайна марок Республики Польша второго стандартного выпуска (1919—1922 годов)[19].

Местная почтовая связь

Оккупационные власти не обеспечивали местной доставки: организацию службы местной доставки они оставили на городские советы. Некоторые из таких советов выпускали марки для оказания такой услуги, другие использовали печати, которые ставились на письмах. Большинство из выпущенных марок печатались без разрешения оккупационных властей. Все они стали недействительными сразу после выпуска польских почтовых марок в ноябре 1918 года[20].

Список местных городских почтовых служб, применявших почтовые марки и (или) ручные штемпели для местной доставки[15]:

Провизории Польской Республики

В ноябре 1918 года была создана Польская Республика. Общепринятой датой обретения Польшей независимости считается 11 ноября 1918 года. На самом деле эта дата относится только к Варшавскому генерал-губернаторству (в границах оккупации 1915—1916 годов). Оккупированная Австрией территория была освобождена 29 октября 1918 года. Германия продолжала удерживать территорию Великой Польши до 27 декабря 1918 года, а территорию Поморья — до 10 февраля 1919 года. У каждой из этих зон была собственная история до выпуска общепольских почтовых марок[28].

Бывшая оккупированная Германией русская территория

После заключённого 11 ноября 1918 года перемирия польские власти начали работать над организацией почтовой связи. Были изданы инструкции о временном использовании имеющихся почтовых марок и модификации или замене штемпелей гашения на штемпели с названиями населённых пунктов на польском языке. Многие почтовые отделения по собственной инициативе сделали на марках с надписью нем. «Russisch-Polen» и «Gen.-Gouv. Warschau» надпечатки текста польск. «Poczta Polska» («Польская почта»), «Na Skarb Narodowy» («?») и т. д.

Местные надпечатки

Известны местные надпечатки на почтовых марках нем. «Russisch-Polen» и «Gen.-Gouv. Warschau» следующих населённых пунктов[15]:

  • Александрув-Куявский (Aleksandrów Kujawski) — известно об обращении 11 разных марок с 18 ноября 1918 года по 3 января 1919 года.
  • Блоне (Błonie) — были сделаны надпечатки на 11 марках и двух почтовых карточках с помощью резинового штампа, все известные экземпляры имеют филателистическое происхождение.
  • Бжезины (Brzeziny) — были сделаны надпечатки на 14 марках и двух почтовых карточках, все известные экземпляры имеют филателистическое происхождение.
  • Цехоцинек (Ciechocinek) — известны надпечатки на 6 разных марках, их экземпляры датированы периодом между 13 и 22 декабря 1918 года. Известны только прошедшие почту экземпляры. Известны лишь от двух до десяти экземпляров каждой из таких марок (согласно каталогу 2001 года). Это самые дорогостоящие польские почтовые марки.
  • Гродзиск (Grodzisk) — были сделаны надпечатки на 11 разных марках и двух почтовых карточках, все известные экземпляры имеют филателистическое происхождение.
  • Избица (Izbica) — известны надпечатки на 4 разных марках.
  • Калиш (Kalisz) — почтовым отделением в Калише были выполнены надпечатки на 15 разных марках. Ещё в четырёх других оригинальных надпечатках применялись ручные штампы, поставленные неким филателистическим дилером, которые ставились на 10 разных марках, что даёт 40 разных видов, которые, как считается, носят филателистический характер.
  • Коло (Koło) — известны надпечатки на 10 разных марках и одной почтовой карточке, выполненные двумя разными ручными штампами.
  • Конин (Konin) — использовались две оригинальные надпечатки на 10 разных марках, что даёт 20 видов. В январе 1919 была сделана другая надпечатка; все известные вещи с этой третьей надпечаткой имеют филателистический характер.
  • Ленчица (Łęczyca) — были сделаны надпечатки на 14 разных марках и двух почтовых карточках.
  • Лович (Łowicz) — были сделаны надпечатки на 11 разных марках и одной почтовой карточке, на всех гашеных экземплярах стоят оттиски почтовых штемпелей, датированных февралём или мартом 1919 года, то есть после поступления стандартных почтовых марок.
  • Лукув (Łuków) — известно о поставке двух марок и одной почтовой карточки с 12 декабря 1918 года.
  • Макув (Maków) — известны 10 разных марок и одна почтовая карточка, в обращении с 13 ноября 1918 года по 5 января 1919 года.
  • Остроленка (Ostrołęka) — были сделаны надпечатки на 8 разных марках и двух почтовых карточках. Насколько известно, были в обращении с 12 ноября 1918 года.
  • Острув-Мазовецка (Ostrów Mazowiecka) — были сделаны надпечатки на 9 разных марках и двух почтовых карточках. Насколько известно, были в обращении с 12 ноября 1918 года.
  • Отвоцк (Otwock) — все считаются сделанными в филателистических целях.
  • Озоркув (Ozorków) — были сделаны надпечатки на 10 разных марках и одной почтовой карточке. Они считаются сделанными в филателистических целях.
  • Поддембице (Poddębice) — были сделаны надпечатки на 10 разных марках и двух почтовых карточках. Использовались в течение декабря 1918 года.
  • Плоньск (Płońsk) — были сделаны надпечатки на 11 марках, обнаружены только в гашеном виде и считаются сделанными в филателистических целях.
  • Пултуск (Pułtusk) — были сделаны надпечатки на 10 разных марках и двух почтовых карточках. Насколько известно, были в обращении с 13 ноября 1918 года по начало января 1919 года.
  • Серадз (Sieradz) — были сделаны надпечатки на 10 разных марках и двух почтовых карточках. Были в обращении с 13 ноября 1918 года по конец января 1919 года.
  • Скерневице (Skierniewice) — были сделаны чёрно-красные и синие надпечатки на 11 разных марках и двух почтовых карточках. Считаются сделанными в филателистических целях.
  • Влоцлавек (Włocławek) — использовались две разные надпечатки и 13 разных марок, что даёт 23 разных вида. Были сделаны надпечатки на двух почтовых карточках, что даёт 4 вида. Были в обращении с 13 ноября 1918 года.
  • Здуньская-Воля (Zduńska Wola) — использовались две разные надпечатки и 8 разных марок, что даёт 17 разных видов. Были также сделаны надпечатки на двух почтовых карточках. Они находились в обращении с 13 ноября 1918 года до февраля 1919 года.

Первый провизорный выпуск

Первые почтовые марки, выпущенные только что созданным польским министерством почты и телекоммуникаций в Варшаве, появились 17 ноября 1918 года. На не поступивших в обращение марках, напечатанных для местной почты Варшавы в 1916 году, была сделана надпечатка номинала в фенигах (пфеннигах) («fen») сверху и текста польск. «Poczta Polska» («Польская почта») снизу. Это первый известный в мире случай использования местных марок для выпуска почтовых марок государственной почты. Эти марки были в обращении всего лишь несколько недель. Наиболее часто на них встречается оттиск почтовых штемпелей нем. «Warschau», польск. «Warszawa» и «Łódź» («Лодзь»), также известны марки с оттисками штемпелей нем. «Bendzin» («Бендзин») и «Sosnowice» («Сосновице»)[29].

Были изготовлены четыре почтовые марки[29]:

Исходные марки по рисунку профессора Эдварда Трояновского были отпечатаны литографским способом в типографии Яна Котты (Jan Cotty) в Варшаве. Надпечатки были выполнены в типографии «Копытовски и Ска» («Kopytowski i Ska») в Варшаве. Все четыре марки известны с перевёрнутой надпечаткой[29].

Общий тираж марок, первоначально отпечатанных в 1916 году, согласно счёту типографии составлял[30]:

  • 2 гроша — 874 152.
  • 6 грошей — 1 814 400.
  • 10 грошей — 290 952.
  • 20 грошей — 209 952.

Примерно 20 тысяч экземпляров каждой из этих марок не были использованы для надпечатки текста «Poczta Polska» в 1918 году[31].

Второй провизорный выпуск

После немцев остался значительный запас почтовых марок с надпечаткой «Gen. Gouv. Warschau». Их собрали и сделали на них надпечатку линий, перечёркивающих прежнее название, и нового текста «Poczta Polska» («Польская почта»). 5 декабря 1918 года в продажу в почтовых отделениях и магазинах поступили марки восьми разных номиналов (3, 5, 10, 15, 20, 30, 40 и 60 фенигов). Запасы 5-фениговых марок истощились через два дня, поэтому на марках номиналом в 2½ и 3 фенига была сделана надпечатка нового номинала «5». Кроме того, была эмитирована 25-фениговая марка путём нанесения надпечатки числа «25» на марке номиналом в 7½ фенига. Из-за спешки, в которой выпускались эти почтовые марки, выявлено множество ошибок и разновидностей. Надпечатки делала частная типография «K. Kopytowski i S-ka» в Варшаве[32][33].

7 декабря 1918 года министерство почт и телеграфов объявило в ежедневных газетах, что с 16 декабря 1918 года немецкие почтовые марки и почтовые карточки без надпечатки «Poczta Polska» не будут приниматься для оплаты почтового сбора[34].

Бывшая часть земель Царства Польского, оккупированная Австрией

5 ноября 1918 года почтово-телеграфное управление города Люблин отдало первые распоряжения об организации почты на территории Царства Польского, ранее оккупированной австрийцами. Все почтовые отделения получили указания соблюдать действующие правила и положения и использовать имеющиеся запасы австрийских почтовых марок[28]. Три почтовых отделения по собственной инициативе сделали надпечатки на австрийских марках[35], и Люблинское почтово-телеграфное управление поставило австрийские марки с надпечаткой в декабре 1918 года. Не сохранилось никаких архивных документов о публичном объявлении или о направлении каких-либо распоряжений почтовым отделениям о выводе из обращения австрийских почтовых марок[36].

Местные надпечатки

Известны следующие местные надпечатки, при этом статус всех этих марок не определён[35]:

  • Jędrzejów (Енджеюв) — надпечатка примерно на 13 разных почтовых марках, на одной почтовой карточке и одной доплатной марке.
  • Olkusz (Олькуш) — надпечатка примерно на 12 разных почтовых марках и одной доплатной марке.
  • Zwierzyniec nad Wieprzem (Звежинец на Вепше) — сделаны надпечатки на трёх разных почтовых марках.

Первый люблинский провизорный выпуск

На марках трёх номиналов (10, 20 и 45 халов) Императорского благотворительного фонда Австро-венгерской императорской и королевской военной почты в Люблине были сделаны надпечатки слова POLSKA («Польская») вверху, изображения польского орла в центре и слова POCZTA («Почта») внизу. Всего было выпущено 64 тысяч экземпляров каждой марки с надпечаткой. Почтовые марки были разосланы в 41 почтовое отделение и магазины. Все миниатюры разошлись в течение десяти дней с момента выпуска в обращение 5 декабря 1918 года. Из-за спешки с их печатанием известны такие ошибки как перевёрнутые надпечатки и двойные надпечатки[37].

Второй люблинский провизорный выпуск

Были изготовлены десять марок разных номиналов с использованием почтовых марок императора Карла Австро-венгерской императорской и королевской военной почты, которые вышли в обращение 19 декабря 1918 года. Как и в случае предыдущего выпуска, имеются многочисленные разновидности из-за спешки с изготовлением марок. Ниже приведены почтовые марки с соответствующими надпечатками и указаны их тиражи[38]:

  • 3 на 3 геллерах — 13 000.
  • 3 на 15 геллерах — 164 600.
  • 10 на 30 геллерах — 136 600.
  • 25 на 40 геллерах — 109 900.
  • 45 на 60 геллерах — 91 800.
  • 45 на 80 геллерах — 50 000 с линиями.
  • 45 на 80 геллерах — 154 900 со звёздами.
  • 50 на 60 геллерах — 75 000.
  • 50 геллеров — 22 000.
  • 90 геллеров — 108 800.

Бывшее австрийское Королевство Галиция

После ухода австрийских войск управление этими землями осуществляла управляющая комиссия, называвшаяся Польской ликвидационной комиссией[en]. Польская ликвидационная комиссия была сформирована 28 октября 1918 года в Кракове коалицией польских политических партий в Галиции[39].

Местные надпечатки

Известен ряд почтовых отделений, которые сделали надпечатки или оттиски ей на австрийских почтовых марках. Многие из таких марок действительно поступили в почтовое обращение должным образом. Есть также много таких марок, которые известны только не на конверте и (или) на филателистических конвертах, они считаются спекулятивными выпусками. Ниже приведен список почтовых отделений, эмитировавших местные надпечатки:[40]

  • Баранув (Baranów) — ручной штемпель на 14 марках разных номиналов.
  • Бельско (Bielsko) — ручной штемпель на двух разных почтовых карточках.
  • Бохня (Bochnia) — были сделаны надпечатки на трёх марках, но они не были в обращении.
  • Чермин (Czermin) — ручной штемпель на двух разных марках.
  • Дзедзице (Dziedzice) — ручной штемпель на двух разных марках.
  • Климкувка (Klimkówka) — ручной штемпель на двух разных марках.
  • Кросно (Krosno) — была сделана надпечатка на одной почтовой карточке.
  • Мелец (Mielec) — известны 19 разных почтовых марок, три почтовых карточки и двойная почтовая карточка (letter card) с надпечатками или оттисками ручного штемпеля нефилателистического характера. Кроме того, около 100 разных марок считаются спекулятивными выпусками.
  • Освенцим (Oświęcim) — ручной штемпель на одной марке.
  • Скалат (Skałat) — были сделаны оттиски ручных штемпелей на 24 разных марках.
  • Венгерска-Гурка (Węgierska Górka) — известен только один конверт с оттиском ручного штемпеля, датированный 3 февраля 1919 года.

Все марки с местными надпечатками следующих почтовых отделений считаются спекулятивными выпусками[40][41]:

Краковский выпуск

Все австрийские почтовые марки, запасы которых ещё оставались в Кракове, был посланы в две разные типографии в Кракове для производства надпечаток 2 января 1919 года. Этими типографиями были типография А. Козянского (A. Koziański) и типография Ф. Зелинского (F. Zieliński). Надпечатки в типографии Козянского выполнялись типографским способом, а в типографии Зелинского — литографским. В общей сложности на 20 разных почтовых марках, 5 разных газетных марках и 12 разных доплатных марках была сделана надпечатка текста POCZTA POLSKA («Польская почта») в две строки с ромбом или орнаментом между ними. Марки поступили в продажу с 10 января 1919 года[42].

Были отпечатаны и выпущены следующие почтовые марки следующими тиражами[43]:

  • 3 геллера − 2350.
  • 5 геллеров − 2050.
  • 6 геллеров − 28 800.
  • 10 геллеров − 2250.
  • 12 геллеров − 15 640.
  • 15 геллеров − 62 750.
  • 20 геллеров − 5340.
  • 25 геллеров − 1150.
  • 25 / 80 геллеров − 100 000.
  • 30 геллеров − 3740.
  • 40 геллеров − 22 390.
  • 50 геллеров − 58 230.
  • 60 геллеров − 67 020.
  • 80 геллеров − 74 190.
  • 90 геллеров − 1300.
  • 1 крона — 50 860.
  • 2 кроны − 90 275.
  • 3 кроны − 8005.
  • 4 кроны − 5508.
  • 10 крон — 440.

12 января 1919 года директор Львовского почтово-телеграфного управления издал распоряжение о выводе из почтового обращения австрийских почтовых марок и цельных вещей без надпечаток с 20 января 1919 года.

Выпуск Польской ликвидационной комиссии

Польская ликвидационная комиссия распорядилась об использовании в Галиции этих марок, широко известных как выпуск Польской ликвидационной комиссии. Марки были выпущены 25 февраля 1919 года, причём реализация этих почтовых марок была приостановлена, пока Польская ликвидационная комиссия спорила с министерством почт и телеграфов в Варшаве о праве администрации Галиции выпускать почтовые марки. Спор разрешился в считанные дни, и продажа марок была разрешена с марта с тем условием, что они будут пригодны к почтовому обращению только до 31 мая 1919 года. Рисунок марки разработал Ян Михальский (Jan Michalski), отпечатаны они были в типографии Зелинского (Zieliński) в Кракове. Марки были выпущены без клея и без зубцов[44].

Почтовые марки были напечатаны и эмитированы следующими тиражами[45].

  • 2 геллера, серая — 501 000.
  • 3 геллеров, фиолетовая — 400 850.
  • 5 геллеров, зелёная — 980 050.
  • 6 геллеров, оранжевая — 100 450.
  • 10 геллеров, карминовая — 1 004 050.
  • 15 геллеров, коричневая — 1 504 850.
  • 20 геллеров, оливковая — 602 650.
  • 25 геллеров, красная — 3 008 550.
  • 50 геллеров, индиго — 806 650.
  • 70 геллеров, синяя — 501 150.
  • 1 крона, красно-серая — 408 000.

Стандартные почтовые марки

Серии стандартных марок межвоенного периода

Серии стандартных марок времён немецко-фашистской оккупации

Серии стандартных марок Польской Народной Республики

Серии стандартных марок Третьей Речи Посполитой

Другие виды почтовых марок

Авиапочтовые марки

Специальные марки для авиапочты выпускались в Польше с 1925 по 1958 годы[19].

Тематика

В период Польской Народной Республики на её почтовых марках нашли отражение изменения в государственном и политическом устройстве, общественной жизни страны. Около 20 % почтовых выпусков ПНР были посвящены Ленину, Октябрьской революции и другим темам, связанным с Россией и СССР и составляющим специальную область коллекционирования — «Россику»[46][47]. Так, например, уже в апреле 1961 года, вскоре после космического полёта Гагарина, появились соответствующие марки Польши[47]. Достижения советской космонавтики запечатлены на многих других польских марках.

Эти же темы присутствовали и на других филателистических материалах ПНР; например, известны ленинские картмаксимумы, выпущенные в Польше[48].

После демонтажа социализма в Польше, за период с 1990 по 2004 год, было осуществлено восемь выпусков, которые можно условно причислить к «Россике». По этому поводу российский филателист Юрий Квасников заметил[47]:

При формальном подходе Польша с восемью выпусками «Россики» за 15 лет выглядит впечатляюще. Однако их сюжеты трудно отнести к пропаганде наших достижений. Отмечено, например, 50 лет расстрела польских офицеров в Советском Союзе, 55 лет расстрела, 60 лет расстрела. Или на одной из марок показана первая марка Польши, содержащая герб Российской империи.

Развитие филателии

Вскоре после обретения Польшей независимости (в 1918 году) в стране начали устравиваться филателистические выставки. Самой первой из них стала Польская выставка марок в Варшаве в 1919 году. В дальнейшем ей был присвоен статус I Общепольской филателистической выставки, которая проводится регулярно с промежутками между выставками в несколько лет и является главной национальной выставкой Польши[49].

Одной из ранних филателистических выставок, организованных во времена Польской Народной Республики, стала выставка 1958 года в Варшаве, которая была приурочена к 400-летию польской почты.[^]

С 1961 года среди польских коллекционеров проводился ежегодный конкурс-опрос на лучшую почтовую марку года. Его организаторами были журнал «Filatelista», министерство связи Польши[pl], филателистическое предприятие «Рух»[pl] и правление Польского союза филателистов[pl]. Например, в 1974 году лучшей польской маркой была признана почтовая миниатюра «100-летие Всемирного почтового союза» (художник Тадеуш Михалюк — польск. Tadeusz Michaluk). Второе место получила почтовая марка в 90 грошей из серии «Дети в польской живописи», созданная Вальдемаром Анджеевским (Waldemar Andrzejewski) по картине неизвестного польского художника XIX века «Девочка в голубом». На третьем месте оказался почтовый блок, приуроченный к международной филателистической выставке «Соцфилэкс-IV» в Катовице (художник Хелена Матушевска — Helena Matuszewska)[50].

Польские коллекционеры принимали активное участие в филателистических форумах и экспозициях как внутри страны, так и за её пределами. Например, в 1962 году в Польше состоялась меж­дународная филателистическая выставка «Ленин и его идеи», которую устраивали и в последующие годы. Так, с 10 по 25 октября 1970 года была организована выставка «Ленин и его идеи — Краков-70». Во время работы выставки осуществлялся специальный рейс воздушной почты «По ленинским местам в Польше». Полёт состоялся 26 октября по трассе Краков—Поронин. К этому событию в Польше были выпущены специальные конверты[51].

15—25 сентября 1975 года в Москве, в зале Союза художников СССР (ул. Вавилова, 65), в рамках дней Варшавы проходила выставка «Варшаве — 30 лет». На ней были продемонстрированы коллекции польских филателистов, иллюстрировавшие путь социалистического развития ПНР за 30 лет[52]:

22 ноября — 5 декабря 1975 года в связи с 25-летием Польского союза филателистов была организована XII Общепольская филателистическая выставка «Лодзь-75», на которой присутствовали также гости из Народной Республики Болгарии, Венгерской Народной Республики, Германской Демократической Республики, Советского Союза, Социалистической Республики Румынии, Чехословацкой Социалистической Республики[53].

См. также

Напишите отзыв о статье "История почты и почтовых марок Польши"

Примечания

  1. [www.upu.int/en/the-upu/member-countries/eastern-europe-and-northern-asia/poland.html Poland] (англ.). The UPU: Member countries: Eastern Europe and Northern Asia. Universal Postal Union. Проверено 8 февраля 2011. [www.webcitation.org/696Yy19vm Архивировано из первоисточника 12 июля 2012].
  2. Bojanowicz, 1979, p. 1.
  3. 1 2 3 Kamienski, 1993, s. 31
  4. 400 Lat Poczty Polskiej, 1958.
  5. Kamienski, 1993, s. 32.
  6. 400 Lat Poczty Polskiej, 1958, s. 24—25.
  7. 1 2 Katalog specjalizowany znaków pocztowych ziem polskich 1990. — Варшава: Krajowa Agencja Wydawnicza. — Т. 1. — ISBN 83-03-02689-5.
  8. Chronowski T. [www.poczta-polska.pl/O_Firmie/Historia/WiekXVII.html Reorganizacja poczty w wieku XVII] (польск.) (5 мая 2010). Проверено 3 мая 2012.
  9. 1 2 3 4 5 6 400 Lat Poczty Polskiej, 1958, s. 66—68
  10. Использованное польское слово «konduktor» переводится как «кондуктор»; в источнике не поясняется, что это за должность.
  11. 1 2 Ilustrowany Katalog Znaczkow Polskich, 1973, s. 21
  12. 1 2 Prigara S. V. [ufdc.ufl.edu/UF00020468/00001 The Russian Post in the Empire, Turkey, China, and the Post in the Kingdom of Poland.] — New York, NY, USA: Rossica Society of Russian Philately, 1981. — 196 p. (англ.) (Проверено 10 сентября 2015) [www.webcitation.org/6bRCDm6V1 Архивировано] из первоисточника 10 сентября 2015.
  13. Bojanowicz, 1979, p. 34.
  14. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 93—96.
  15. 1 2 3 4 5 Fischer, 2001
  16. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. IV, s. 248—249.
  17. Larking, October 1929, p. 6.
  18. 1 2 3 Larking, March 1930, p. 112
  19. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 [www.stampspoland.nl Stamp Encyclopaedia Poland] (англ.). Ben Nieborg (10 September 2002). — Энциклопедия почтовых марок Польши. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/67b6awQyO Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  20. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. IV, s. 1079—1105.
  21. Bojanowicz, 1979.
  22. Пшедбужа городская почта // [filatelist.ru/tesaurus/207/186110/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 239. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.  (Проверено 7 января 2016) [www.webcitation.org/6eMORj916 Архивировано] из первоисточника 7 января 2016.
  23. Сосновца выпуски // [filatelist.ru/tesaurus/209/186335/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 260. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.  (Проверено 7 января 2016) [www.webcitation.org/6eMOhKU2Y Архивировано] из первоисточника 7 января 2016.
  24. [www.fmus.ru/article02/BS/V.html Варшавская городская почта] // Большой филателистический словарь / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 40. — 320 с. — ISBN 5-256-00175-2(Проверено 7 января 2016) [www.webcitation.org/6eMT68lxT Архивировано] из первоисточника 7 января 2016.
  25. Заверце выпуск // [filatelist.ru/tesaurus/199/184999/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 79. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.  (Проверено 7 января 2016) [www.webcitation.org/6eMNhTACv Архивировано] из первоисточника 7 января 2016.
  26. Жарков выпуск // [filatelist.ru/tesaurus/198/184990/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 78. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.  (Проверено 7 января 2016) [www.webcitation.org/6eMO2fHhY Архивировано] из первоисточника 7 января 2016.
  27. См. также статью Городская почта Жарков[en].
  28. 1 2 Polskie Znaki Pocztowe, Vol. IV, s. 1253
  29. 1 2 3 Larking, November 1929, p. 23—24
  30. Śnieżko, 1965, s. 69.
  31. Śnieżko, 1965, s. 70.
  32. Larking, November 1929, p. 24—25.
  33. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 98—102.
  34. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 102.
  35. 1 2 Fischer, 2001, s. 65
  36. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. IV, s. 1256—1259.
  37. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 116—117.
  38. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 117—120.
  39. Historia Polski. — Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1969. — Vol. IV. — Pt. I. — S. 87. (польск.)
  40. 1 2 Fischer, 2001, s. 65—69
  41. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. IV, s. 1266—1276.
  42. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 121.
  43. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 120—121.
  44. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 139.
  45. Polskie Znaki Pocztowe, Vol. I, s. 141.
  46. Стальбаум Б. К. [www.fmus.ru/article02/Stal.html Что надо знать филателисту.] — М.: ЦФА «Союзпечать» Министерства связи СССР, 1968. (См. [www.fmus.ru/article02/Stal.html#A7 «Тематическая коллекция»] и другие главы.) (Проверено 24 июля 2015) [www.webcitation.org/6aGLyn5Ml Архивировано] из первоисточника 24 июля 2015.
  47. 1 2 3 Квасников Ю. [www.ng.ru/collection/2004-09-24/22_rossika.html К 150-летию филателистической «Россики»] // Независимая газета. — 2004. — № 206 (3319). — 24 сентября. (Проверено 17 июля 2015) [www.webcitation.org/6a5tkgMRp Архивировано] из первоисточника 17 июля 2015.
  48. Садовников В. Лениниана на картмаксимумах // Филателия СССР. — 1976. — № 2. — С. 2—3.
  49. Jedziniak M.: [www.kzp.pl/index.php?artykul=spe-kce03-bi02d Od Pierwszej Polskiej wystawy Marek 1919 r. — po XIX OWF «Katowice 2003» Wystawy Krajowe najwyższej rangi] (польск.). Drugi biuletyn Komitetu Organizacyjnego XIX OWF. Gliwice, Poland: Katalog Znaków Pocztowych; Marek Jedziniak (1 февраля 2003). Проверено 13 ноября 2015. [www.webcitation.org/6d0apZhdA Архивировано из первоисточника 13 ноября 2015].
  50. Рудзинский Ц. Лучшая польская марка 1974 года // Филателия СССР. — 1975. — № 11. — С. 32.
  51. Орлов Ю. По ленинским местам // Филателия СССР. — 1972. — № 6. — С. 7—8.
  52. Самородова Н. [www.stampsportal.ru/exhebitions/inter-exhebit/2210-var-1975-12 «Варшаве — 30 лет»] // Филателия СССР. — 1975. — № 12. — С. 16. — (Рубрика: Выставки). (Проверено 3 сентября 2015) [www.webcitation.org/6bGrF7OCQ Архивировано] из первоисточника 3 сентября 2015.
  53. [Чехов И.] «Лодзь-75» (Организаторы выставки рассказывают… Впечатлениями делятся гости…) // Филателия СССР. — 1976. — № 2. — С. 18—21. — (Рубрика: Выставки).

Литература

  • Александров М. Мастера польской почтовой миниатюры // Филателия СССР. — 1986. — № 11. — С. 26—27. [О художниках польских марок.]
  • Архангельский Е. Воздушная почта в Польше // Россика. — 1940. — № 41. — С. 340—353.
  • Боянович М. Почтовые штемпели Вольного города Кракова // Филателия СССР. — 1974. — № 7. — С. 39—40. [Из истории почты Польши.]
  • Боянович М. Русские гашения на польских марках 1860 года // Филателия СССР. — 1975. — № 6. — С. 47—48.
  • Владинец Н. Польша // Филателия СССР. — 1982. — № 6. — С. 29—31. — (Рубрика: По странам и континентам).
  • Бернгард К. Всё о «Польше № 1» // Филателия СССР. — 1980. — № 11. — С. 48—52.
  • Гибрик С. Польская консульская почта в Одессе в 1919—20 годах // Россика. — 1956. — № 49—50. — С. 5—6.
  • Илюшин А. Маркированные конверты ПНР // Филателия СССР. — 1985. — № 3. — С. 40—44.
  • Кочнев Е. Автотрасса над Вислой // Филателия СССР. — 1975. — № 12. — С. 9—10.
  • Лашкевич А. Использование польских знаков почтовой оплаты и почтовых штемпелей на территории Западной Украины и Западной Белоруссии // Филателия СССР. — 1973. — № 4. — С. VII, 32—33.
  • Польша // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/2121/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 227—228. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.
  • Польша (Польская Народная Республика) // [www.fmus.ru/article02/eu28.html Филателистическая география. Европейские зарубежные страны] / Н. И. Владинец. — М.: Радио и связь, 1981. — 160 с.
  • Польша (Польская Народная Республика) // [www.colonies.ru/books/geografia/polsha.html Филателистическая география (зарубежные страны): Справочник] / Л. Л. Лепешинский. — М.: Связь, 1967. — С. 78—83. — 480 с.
  • Пригара С. Почтовое управление Польши в 19 столетии // Россика. — 1940. — № 41. — С. 333—335.
  • Пригара С. Знаки почтовой оплаты Царства Польского // Россика. — 1941. — № 42. — С. 360—361.
  • Рахманов В. А. Первые русские марки в Польше // Россика. — 1932. — № 11. — С. 171—172.
  • Рахманов В. А. История выпуска первой польской марки 1860 г. // Россика. — № 20. — С. 158—160; № 21. — С. 173—177.
  • Рахманов В. А. Новый документ к истории выпуска первой польской марки 1860 г. // Россика. — 1938. — № 31. — С. 137—139.
  • Рахманов В. А. Распоряжение о введении номерных штемпелей погашения в Царстве Польском // Россика. — 1939. — № 37. — С. 249—250.
  • Рудзинский Ц. Новости из Польши // Филателия СССР. — 1979. — № 5. — С. 24—25.
  • Тюков В. М. Российские марки и знаки почтовой оплаты. Большая энциклопедия. — М.: ЭКСМО, Наше слово, 2011. — С. 51—54. — ISBN 978-5-699-47412-7.
  • Читатель спрашивает — отвечаем // Филателия СССР. — 1988. — № 1. — С. 48. [О марках польской консульской почты в Одессе.]
  • 400 Lat Poczty Polskiej. — Warszawa: Wydawnictwa Komunikacyine Warszawa, 1958. (польск.)
  • Bojanowicz M. A.[en] The Kingdom of Poland. Poland No. 1 and Associated Postal History. — London: The Royal Philatelic Society, 1979. (англ.)
  • Fischer A. Katalog Polskich Znaków Pocztowych. — Andrzej Fischer, 2001. — Vol. 2. — ISBN 8388352105(польск.)
  • Ilustrowany Katalog Znaczkow Polskich[en]. — Warsaw: Agencja Wydawnicza Ruch[pl], 1973. (польск.)
  • Kamienski M. Postal Service between Poland and the Mediterranean. // The Mediterranean Mails. — Philatelic Specialists Society of Canada, 1993. — P. 31—41. (англ.)
  • Larking R. N. W. Poland: The postal issues during and after the Great War: In 22 parts. // Gibbons Stamp Monthly. — October 1929 — August 1932. (англ.)
  • Melnichak M. E. The Typographic Overprints of the 1919 Krakow Issues of Poland. — Self published, 1990. (англ.)
  • Polskie Znaki Pocztowe / S. Adamski, S. Babiński, T. Grodecki, T. Gryżewski, T. Hampel, M. Herwich, A. Łaszkiewicz (joint ed.), J. Machowski, S. Mikstein, Z. Mikulski (joint ed.), M. Perzyński, J. Tislowitz and S. Żółkiewski. — Warszawa: Biuro Wydawnicze Ruch[pl], 1960. — Vol. I; 1960. — Vol. II; 1962. — Vol. III; 1966. — Vol. IV; 1973. — Vol. V. (польск.)
  • Śnieżko A. Poczta Miejska Miasta St. Warszawy 1915—1918. — Warszawa: Agencja Wydawnicza Ruch, 1965. (польск.)

</div>

Ссылки

  • [www.poczta-polska.pl Poczta Polska] (польск.). Poczta Polska. — Официальный вебсайт Польской почты. Проверено 30 января 2011.
  • [www.filatelistyka.poczta-polska.pl Sklep internetowy Poczty Polskiej] (польск.). online shop. — Интернет-магазин Польской Почты. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/696YzKTsX Архивировано из первоисточника 12 июля 2012].
  • [www.stampdomain.com/country/poland/display.htm Resource Page for Collectors of Polish Stamps and Polish Postal History] (англ.). Stamp Domain. Jan Kosniowski. — Страница ресурсов для коллекционеров польских марок и интересующихся историей почты Польши. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/67b6XiNTY Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.polonus.org Polonus Philatelic Society] (англ.). Polonus Philatelic Society. — Вебсайт Филателистического общества Полонус (США). Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/67b6Yli5O Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.s-p-p.org.uk Society for Polish Philately in Great Britain] (англ.). Stowarzyszenie Polskiej Filatelistyki W.Brytanii. Society for Polish Philately. — Вебсайт Общества польской филателии в Великобритании. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/67b6ZgXBI Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • Rossiter, Stuart; Fowler, John & Wellsted, Raife. [www.sandafayre.com/atlas/poland.htm Poland] (англ.). Stamp Atlas. Sandafayre Stamp Auctions. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/67b6bdc4L Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.allworldstamps.com/country_list.asp?context=on&cid=187&x=46&y=7 Poland] (англ.). Country List. All World Stamps Catalogue sponsored by Stanley Gibbons. — Марки Польши в онлайн-каталоге «Стэнли Гиббонс». Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/67b6cVCyP Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.stanleygibbons.com/online-shop/search/results/Poland.aspx Poland] (англ.). Stanley Gibbons Shop. Stanley Gibbons Ltd. — Филателистические материалы Польши на сайте компании «Стэнли Гиббонс». Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/67b6czlFD Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.jl.sl.btinternet.co.uk/stampsite/alpha/p/pmpz.html#p040 Poland] (англ.). A—Z of postal authorities. Encyclopaedia of Postal History. Stampsite: The Encyclopaedia of Postal Authorities; BlackJack. — Информация о марках Польши в базе данных «Энциклопедия истории почты. Энциклопедия почтовых ведомств». Проверено 30 января 2011. [web.archive.org/web/20090108191015/www.jl.sl.btinternet.co.uk/stampsite/alpha/p/pmpz.html#p040 Архивировано из первоисточника 8 января 2009].

Отрывок, характеризующий История почты и почтовых марок Польши

Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.