История почты и почтовых марок Хорватии
 Республика Хорватия | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| хорв. Republika Hrvatska | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
с 11 августа 1848
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Член ВПС</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
с 20 июля 1992
</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:#CDDEFF; padding:2px;">Почтовые администрации</th></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;"> Содержание
В составе Австрийской империи и Австро-ВенгрииПочтовая история Хорватии тесно связана с развитием почты на территории Австрийской империи и Австро-Венгрии (до 1918)[1]. С XVII века на территории нынешней Хорватии была организована регулярная почтовая служба с фиксированными тарифами. Чиновники, сопровождавшие почтовые кареты, носили униформу. Символом почтовой службы стал рожок. На территории Хорватии работала почтовая служба семьи Турн-и-Таксис. Право на организацию почты было также предоставлено семье Паар[2]. В XVIII веке почтовая служба перешла от семьи Паар под государственное управление. В 1722 году по распоряжению императора Карла VI некоторые крупные почтовые отделения перешли к государству, небольшие конторы были переданы дворянам[2]. Управление Хорватской почтой XVIII века осуществлялась через три административных центра: Вараждин, Осиек и Карловац. До 1822 года все три почтовых центра были под властью Вены, а затем до 1848 года — Пешта. В XIX веке был принят закон, согласно которому регулировалась организация почтовых услуг. Доставка почты осуществлялась через главные почтовые центры. Первое государственное почтовое отделение в Загребе было организовано в 1831 году в женском монастыре монахинь Клариссы на улице Опатичка (ныне Загребский городской музей)[2]. 11 августа 1848 года бан Хорватии Йосип Елачич издал указ о создании Главного управления почт в Загребе, таким образом создавая первую национальную почтовую администрацию в Хорватии, с названием Главное управление почт в Хорватии и Славонии[2]. 1 июня 1850 года на территории Хорватии поступили в обращение первые марки — марки Австрийской империи, которые имели хождение до 31 июля 1871 года. С 1 мая 1871 года использовались марки Венгрии. Календарные штемпеля в почтовых конторах были также венгерского типа[1]. В составе Государства СХС и Королевства Югославия
15 января 1919 года в обращение поступила серия из 10 стандартных марок оригинальных рисунков с надписью «Državna posta S.H.S. / Hrvatska». На миниатюрах были изображены следующие сюжеты: ангел мира, матрос со знаменем и соколом, сокол как символ свободы. Загребская дирекция выпускала также газетные[5] и доплатные марки[6]. Все выпуски печатались в Загребе и использовались на территории Хорватии и частично в других регионах Государства (Королевства) СХС[1][3][4]. В апреле 1921 года марки Загребской дирекции были изъяты и заменены общегосударственными знаками почтовой оплаты Королевства СХС[1]. 5 января 1919 года в Белграде было создано Министерство почт и телеграфов Королевства СХС, а на территории государства — 9 почтовых и телеграфных управлений (директоратов). Главное управление хорватских директоратов находилось в Загребе[2]. После создания в августе 1939 года Хорватской бановины в Королевстве Югославия, почтовая служба осталась общей, однако в марте 1940 года в пользу почтово-телеграфно-телефонной службы (ПТТ) Загреба была издана серия из пяти почтово-благотворительных марок с рисунками на исторические темы. В марте 1941 года двумя марками была отмечена вторая национальная филателистическая выставка, проходившая в Загребе. Эти миниатюры были переизданы в другом цвете 13 апреля 1941 года, то есть через три дня после провозглашения Независимого государства Хорватия, и являются по сути марками НГХ, хотя все каталоги относят их к выпускам Югославии[1][4]. Независимое государство Хорватия
В октябре 1941 года вышли первые почтово-благотворительные марки НГХ, дополнительный сбор от которых шёл в фонд Красного Креста. Первый почтовый блок вышел в марте 1942 года. Он был посвящён выставке моделей самолётов, проходившей в пользу хорватской авиации. В апреле 1942 года были выпущены первые коммеморативные марки, в честь первой годовщины независимости НГХ. Особо следует отметить, что почти все памятные марки выходили либо малых листах (из 8—9 экземпляров), либо в листах из 25 экземпляров, в центре которых находились от 1 до 9 купонов с рисунками или надписями. На некоторых марках и блоках имеются знаки гравёров[1][4]. Последняя марка НГХ с изображением пашущего крестьянина вышла 1 мая 1945 года. Она была посвящена Дню труда[1][4]. В 1951 году в Монтевидео (Уругвай) вышли марки так называемого «эмигрантского правительства Независимого государства Хорватия», представлявшие собой частные благотворительные марки[4]. Оккупационные и местные выпускиВ 1943 году в Задаре, оккупированном немецкими войсками, выхододили марки с надпечатками нем. «Deutsche / Besetzung / Zara» («Немецкая оккупация Зара»).
В апреле 1941 года в городе Чаковец, расположенном в междуречье Муры и Дравы (Меджимурье), на стандартной серии Югославии была сделана надпечатка герба и текста «Država Hrvatska. Međimurje» (Государство Хорватия. Меджимурье). Однако выпуск не получил официального признания, а территория вскоре была оккупирована Венгрией.[1]
В 1943 году хорватские власти эмитировали марки для почтовых нужд в Шибенике. В составе Федеративной Югославии
10 октября 1990 года Парламент Хорватии учредил национальную компанию Хорватская почта и телекоммуникации (ХПТ)[2]. Современная Республика Хорватия
Первая коммеморативная марка республики поступила в обращение 10 декабря 1991 года. Она посвящалась провозглашению независимости. На миниатюре была изображена Золотая книга независимости. Автором марки был Здравко Тишляр. Регулярный выпуск коммеморативных марок начался в 1992 году[1][4][7]. Практикуется издание марок в малых листах[1][4]. На всех знаках почтовой оплаты Хорватии помещается изображение герба — геральдический щит с тёмными и светлыми квадратами в шахматном порядке, эмблемы и аббревиатуры названия почтового ведомства[1]. Марки Югославии использовались до 1 января 1992 года, допускались и смешанные франкировки[1]. 1 января 1999 года Хорватская почта и телекоммуникации была разделена на две компании: Хорватская почта Inc и Хорватские телекоммуникации Inc[2]. Сербская Краина
Другие виды почтовых марокАвиапочтовые24 июля 1991 года Хорватская почта ввела в обращение марку для авиапочтовых отправлений. Затем в 1991 и 1992 годах было ещё три эмиссии авиапочтовых марок. Они посвящались трассам Загреб — Дубровник, Загреб — Сплит, Загреб — Пула, Загреб — Осиек.[1][4] ДоплатныеПервые доплатные марки Независимого государства Хорватия — надпечатки на доплатных марках Югославии текста «Nezavistna / Država / Hrvatska» и герба, вышли в апреле 1941 года. В сентябре того же года в обращение поступили марки оригинальных рисунков. Последние доплатные марки НГХ вышли в 1944 году[1][4].
Марки полевой почтыВ январе и апреле 1945 года почта НГХ выпускала марки полевой почты. В январе вышли марки с изображением герба НГХ, надписью «Bojno-poštanska zamotna naljepnica» и специальными графами внизу для почтовых отметок. В апреле вышла марка полевой почты с видом реки Неретвы[1][4]. Почтово-налоговыеПервая почтово-налоговая марка НГХ вышла в октябре 1942 года. Последняя серия из 5 почтово-налоговых марок НГХ издавалась с января по июнь 1944 года, сбор предназначался на военные нужды[1][4]. С 1977 года почтово-налоговые марки Югославии стали выходить отдельно для разных республик, в том числе и для Хорватии. В 1987 году такая марка поступила в обращение только в Хорватии в связи с Универсиадой в Загребе[1]. В апреле 1991 года начался выпуск почтово-налоговых марок с названием государства «Республика Хорватия». Почти все они печатались в листах из 25 марок и пяти купонов, четыре из которых размещены в виде квартблока в нижнем правом углу. Почтово-налоговые марки по сути являются первыми выпусками независимой Хорватии, хотя их использование ограничивалось почтово-налоговыми целями[1]. Выпуск почтово-налоговых марок продолжился и после отделения Хорватии от Югославии. На знаках оплаты, поступивших в декабре 1991 года, — текст статьи первой Конституции Республики на английском, хорватском, французском, немецком, русском и испанском языках. Все эти марки изданы в одном листе[1]. В 1997 году Хорватский парламент отменил закон об обязательном использовании почтово-налоговых марок на внутренних отправлениях. Однако в ноябре 2001 года почтово-налоговые марки снова были введены в обязательное применение. Изданные между июнем 1997 и ноябрем 2001 года марки, напоминающие почтово-налоговые марки Хорватии, являются частными благотворительными марками[4][8]. СлужебныеСлужебные марки НГХ выпускались с февраля 1942 по март 1944 года. На них был изображён герб НГХ[1][4]. Фантастические выпускиСм. также: Марки виртуальных государств#ССР Хорватия
В 1945 году на марках Югославии были сделаны надпечатки несуществующего государства под названием «Советская Социалистическая Республика Хорватия» (хорв. NDH SSR). Данный выпуск является спекулятивно-фантастическим. Развитие филателииС 1941 года в Хорватии издаётся ежеквартальный журнал Хорватского союза филателистов «Hrvatska filatelija»[9]. См. также
Напишите отзыв о статье "История почты и почтовых марок Хорватии"Примечания
Литература
Ссылки
Отрывок, характеризующий История почты и почтовых марок Хорватии– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…Он дал бумагу Алпатычу. – А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас. – Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая: «Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.) Народ беспокойно сновал по улицам. Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми. Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч. – До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!.. – За что? – спросил Алпатыч. – Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил! Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки. – Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем. – Аль уж ехать хочешь? – спросил он. Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину. – Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло? Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему. – По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он. – Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки. – Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил. Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки. Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла. Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования. Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам. К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая. – То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило. – Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала. Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах. – Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали. – Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку. Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу. – Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке. В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки: – Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!.. Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону. К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад. – Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам: – Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он. Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом. Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом. – Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему. – Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор. По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать. Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена. Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч. – Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос. – Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя. Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча. – Ты как здесь? – спросил он. – Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец… – Как ты здесь? – повторил князь Андрей. Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать. – Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять. Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре: «Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж». Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему. – Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг. Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу: – Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы. – Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг. Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное. – Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара. Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал: – Важно! пошла драть! Ребята, важно!.. – Это сам хозяин, – послышались голоса. – Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок. От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи. Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг. Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы. Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке. Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии. Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом. Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку. Навигация | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
