История ярославской почты

История ярославской почты — почтовая история на территории нынешней Ярославской области, которая включает периоды развития почты в дореволюционное и советское время, а также на современном этапе, когда почтовые услуги населению области оказывает филиал Федерального государственного унитарного предприятия (ФГУП) «Почта России».

Дореволюционный период

Петровский указ

В современном понимании история почты на ярославской земле начинается с царского «Указа об устройстве с 1 июля 1693 года постоянной почтовой гоньбы между Москвой и Архангельском», который был подписан Петром Первым 8 июня 1693 года:

«Поставить от Москвы, — говорилось в указе, — по городам на ямах до Архангельска и назад до Москвы почту, а гонять с тою почтою выборочным почтарям Московским и городовым ямщикам с Москвы и с великих государей грамотами и со всякими иноземских и торговых людей».

— Сафонов Н., Карлинский В. Письмо отправляется в путь.

Передвижение почтарей осуществлялось через Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Данилов, Вологду и далее вдоль рек Вага и Северная Двина, через города Вельск, Шенкурск, Холмогоры. Царский указ также предписывал скорость доставки почты:

«…перебегать от Москвы до Архангельска добрым летним и зимним путём в восьмой и девятый день, вешним и осенним путём в десятый и одиннадцатый день… и приказать тем выборным почтарям и с великим подкреплением, чтоб они с тою почтою гоняли наскоро в час вёрст по девяти и по десяти».

— Сафонов Н., Карлинский В. Письмо отправляется в путь.

В распоряжении указывались строго определённое время, когда ямщики должны были прибывать с почтой в станы. Кроме того, указ Петра Великого определял, чтобы почтовых людей подбирали из честных и трезвых, дабы они могли «день и ночь письма везти бережно в мешках под пазухой, чтобы от дождя не замочить и дорогою пьянством не утратить».

Почта в Ярославле была организована на посаде, на проезжей Михайловской улице (ныне улице Почтовой) в подворье Толгского монастыря; в Ростове — в доме на Московской дороге и неподалеку от западных ворот Кремля, а в Переславле-Залесском — на дворе вдовы Валуевой на Ростовской улице.

В Ярославле был также устроен «почтовый стан», располагавшийся за рекой Которосль, в котором жили ямщики с почтового тракта. Перевозка почты была заведена один—два раза в неделю, по мере необходимости.

Почтовые тракты

Первоначально в Ярославской губернии существовало два основных тракта:

• Москва — Архангельск: Переславль — Дертники — Петровск — Ростов — Семибратово — Кормилицино — Ярославль — Глебовское — Туфаново — Данилов — Левинская.
• Ярославль — Санкт-Петербург: Ямино — Романов — Киндяки — Рыбинск — Молога — Горелово — Сушинская и далее на Весьегонск.

Эти тракты имели разветвления на второстепенные: в Данилове — к Любиму, в Романово-Борисоглебске — к Пошехонью, в Рыбинске — на Тверь. На всех трактах, пересекавших губернию, на почтовых станциях содержалось достаточное число лошадей: по Санкт-Петербуржскому тракту — по 24, по Архангельскому — по 16 лошадей.

Наблюдение за всеми почтовыми учреждениями страны в 1712 году стало проводить только что созданное Почтовое управление, которое возглавил генерал-почт-директор П. П. Шафиров.

К 1725 году, в конце правления Петра I, длина почтовых маршрутов в России составляла 10 667 вёрст и работало 458 почтовых учреждений.

Почтовые конторы

Ямской приказ, просуществовавший на территории России более 200 лет, стал во второй половине XVIII века неэффективным в деле развития почтовой связи. В 1772 году он был упразднён, а на его месте был образован Почтовый департамент при Коллегии иностранных дел, который обладал административной и финансовой самостоятельностью. В 1781 году вышел указ Правительствующего сената, согласно которому по губернским и уездным городам возводились каменные дома для почтовых контор из расчёта средств на каждую контору в 20 000 рублей.

В 1783 году ярославский генерал-губернатор поручил Казенной палате приступить к строительству почтового дома сроком в два года: в первый год возвести каменный фундамент и флигель, а на второй год построить само здание конторы. На строительство почтового дома по смете ушло 16 370 рублей. Почтовый дом включал два одноэтажных служебных корпуса: собственно каменный дом, с нужными пределами, и флигель для почтальонов.

С 1781 по 1785 год возникли почтовые конторы в крупных уездах Ярославской губернии: в Ярославле, Угличе, Петровске, Борисоглебске.

По состоянию на 1799 год, в губернии насчитывалось: почтовых станций — 21, лошадей — 348 (в том числе ямских — 54, обывательских — 294), ямщиков — 571.

В 1809 году было введено в действие «Положение об учреждении вольных почт», в котором, среди прочего, предписывалось:

«Содержатели вольных почт должны иметь на каждой станции не менее положенного правительством числа лошадей, совершенно способных к почтовой гоньбе, при каждой паре оных возчика не малолетнего и не престарелого, трезвого и способного к сей должности… Если, кто из приезжающих загонит лошадь или будет понуждать к неумеренной гоньбе или обидит возчика, виновным предъявляется штраф: за загнанную лошадь в таком размере, чтоб хозяин мог немедленно купить другую лошадь; за принуждение неумеренной гоньбе — штраф в 100 рублей, где половина идёт в пользу обиженного, а другая половина — на содержание почтовой станции».

Советский период

В советское время началось активное продвижение почтовой связи вглубь страны. Это было связано с тем, что почте вверялось распространение советской периодической печати (с 1920 года), тогда как в дореволюционной России подписка и рассылка изданий была в ведении самих редакций газет и журналов.

В 1921 году в ряде деревень, расположенных вдали от почтовых контор, при избах-читальнях стали открывать вспомогательные пункты связи с приёмом и выдачей простой, заказной корреспонденции и газет. Всего в Ярославской губернии на тот момент имелось 20 почтово-телеграфных, 50 почтовых предприятий связи, два железнодорожных отделения связи и 59 вспомогательных почтовых пунктов, которые подчинялись отделу народной связи.

В 1925 году в ярославских деревнях стали работать сельские письмоносцы, которые входили в штат почтовых предприятий и отвечали за непосредственную доставку почты в сельсоветы ближайших населенных пунктов. Таковых работников в конце указанного года имелось в Ярославской губернии 73 человека, которые были приписаны к 170 сельским предприятиям связи.

В 1931 году на селе появились колхозные почтальоны. Впервые в истории отечественной почты была начата доставка корреспонденции и периодической печати сельским жителям прямо на дом.

В 1935 году в сельских отделениях связи на территории нынешней Ярославской области насчитывалось 163 ведомственных и 2212 колхозных письмоносца.

В связи с образованием в 1936 году Ярославской области было основано Ярославское областное управление связи. Входившие в хозяйство бывшей Ивановской Промышленной области предприятия связи были переданы Ярославской области, в том числе:

• один почтамт,
• 35 отделов в районных центрах,
• 37 городских отделений связи и
• 697 агентств связи.

Областной почтовой связи принадлежали следующие транспортные средства:

• четыре почтовых вагона,
• два катера,
• 53 автомашины,
• семь велосипедов и
• 15 конно-почтовых станций, включая 33 лошади (кроме того, имелось 555 наёмных лошадей по обслуживанию почтовой связи).

Современность

Управление федеральной почтовой связи Ярославской области начало работу в качестве филиала ФГУП «Почта России» в числе первых четырёх Управлений федеральной почтовой связи с 1 декабря 2003 года. Полная информация о филиале находится на официальной веб-странице УФПС Ярославской области.

Ранее почтовое управление располагалось в бывшем здании купца Пастухова, в настоящий момент Управление Федеральной почтовой службы находится на ул. Советской 34 А.

• Yaroslavl, plate on post-office 1.JPG

  Учрежденческая доска при входе в Управление федеральной почтовой связи Ярославской области

• Coat of arms of Yaroslavl (first day covers).jpg

  Конверт первого дня России (27 августа 2010): «Герб Ярославля»

• 1000 years of Yaroslavl (first day covers).jpg

  То же (10 сентября 2010): «1000 лет Ярославлю»

См. также

• История почты России
• История Ярославля
• Почта России
• Шафиров, Пётр Павлович
• Ям
• Ямской приказ
• Ямщик
• Ярославская губерния
• Ярославская область

Литература

• Гурлянд И. Я. К вопросу об источниках и времени происхождения ямской гоньбы в Древней Руси. — Ярославль, 1900.
• Козловский И. П. Первые почты и первые почтмейстеры Московского государства. — 1913.
  • [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1754 Т. 1.]  (Проверено 27 мая 2011)
  • [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1755 Т. 2.]  (Проверено 27 мая 2011)
• Подбельский В. Н. Почта, телеграф и телефон в связи с социалистическим строительством страны. — М.: Госиздат, 1919.
• Россия // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/2318/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.

• Соркин Е. Б. [fmus.ru/article02/Sorkin.html Почта спешит к людям.] — М.: Знание, 1977. — 128 с.  (Проверено 27 мая 2011)
• Такоев К., Лудмер Б. Распространение советской периодической печати. — М., 1949.

Ссылки

• [www.russianpost.ru/rp/company/ru/home/history История компании]. Компания. ФГУП «Почта России». — История почты. Проверено 26 мая 2011. [www.webcitation.org/67bXdaDGf Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
• [www.yarpost.ru/arhivfoto.php Архивные фотографии]. История почты. Управление федеральной почтовой связи Ярославской области — филиал Федерального государственного унитарного предприятия «Почта России». — Исторические фотографии. Проверено 26 мая 2011. [www.webcitation.org/67bXeWMG5 Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
• [www.mospochtamt.ru/page.php?id=46 История Московской почты]. О предприятии. Управление федеральной почтовой связи города Москвы — филиал ФГУП «Почта России». — История почты. Проверено 26 мая 2011. [www.webcitation.org/67bXgJcFr Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].

Отрывок, характеризующий История ярославской почты

В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.