Итагаки Тайсукэ

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Итагаки, Тайсукэ»)
Перейти к: навигация, поиск
Итагаки Тайсукэ
板垣 退助<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Тайсукэ Итагаки</td></tr>

 
Рождение: 21 мая 1837(1837-05-21)
Коти, Сёгунат Токугава
Смерть: 16 июля 1919(1919-07-16) (82 года)
Токио, Япония
Имя при рождении: Иносукэ (猪之助)

Итагаки Тайсукэ (яп. 板垣 退助, 21 мая 1837 — 16 июля 1919) — граф, японский политический, государственный и военный деятель.

Получил военное образование и в войне 1868 года был главнокомандующим императорской армии. В 1874 году, вместе со своими политическими сторонниками, подал меморандум в Са-ин, то есть собрание нотаблей, в котором указывал на необходимость учреждения избранного народом парламента.

Затем Итагаки Тайсуке основал Айкоку-ся (патриотическое общество), которое в 1881 получило наименование Дзию-то (либеральная партия) и включало в себя крайних радикалов Японии. В 1882 году на жизнь Итагаки было совершено покушение, но он скоро оправился от раны и уехал в Европу. Нападение не сломило его самурайский дух: в историю вошло его высказывание «Итагаки может умереть, но свобода никогда!»

После возвращении в Японию он остался в стороне от политики. Несмотря на постоянную оппозицию, в 1885 году император дал ему графский титул за участие в войне 1868 года. Созданная им партия в 1890 году объединилась с другими либеральными группами в так называемую Риккэндзию-то, в программу которой входило: пересмотр договоров, отмена консульской юрисдикции и привилегий иностранцев, понижение поземельной аренды, ограничение издержек на управление и полная свобода печати и сходок. С 1900 отошёл от политической деятельности.





Молодые годы

Итагаки Тайсукэ родился 21 мая 1837 года в поселении Накадзима в княжестве Тоса[1], в семье самураев. Его отец Инуи Масанори был гвардейцем даймё и имел ежегодный доход в 220 коку. 1860 года, после смерти отца, Тайсукэ унаследовал гвардейский пост.

В начале 1861 года Тайсукэ стал заведующим кладовых. В ноябре того же года, благодаря поддержке Ямаути Тоёсигэ, его назначили заместителем правителя Тоса в Эдо. В конце того же года молодой администратор занял должность тайного слуги властителя, а в 1862 году — должность его частного советника.

В юности Тайсуке был сторонником радикальной идеи изгнания иностранцев из Японии, однако со временем изменил свою позицию на умеренную. Он находился в конфронтации с радикальной «Партией монархистов» под руководством Такэты Дзуйдзана. В 1865 году, вместе с Гото Сёдзиро, Тайсукэ исполнял обязанности старшего следователя на судебном процессе над этой партией. После суда её руководителей подвергли пыткам и казнили.

В июне 1867 года, возвращаясь домой в Эдо через Киото, Тайсукэ познакомился с Сайго Такамори благодаря посредничеству Накаоки Синтаро. Он заключил тайный договор между княжествами Сацума и Тоса о свержении сёгуната Токугава. Вернувшись в Тосу, 30-летний политик начал подготовку к вооруженному выступлению.

Реставрация Мэйдзи

После провозглашения ликвидации сёгуната и реставрации Мэйдзи в январе 1868 года в Японии вспыхнула гражданская война, в которой Тайсукэ выступил на стороне нового императорского правительства. Он сформировал «молниеносный отряд» из тысячи самураев княжества Тоса и отправился в Киото для поддержки монархии. На своём пути «молниеносные» разбили силы сторонников восстановления сёгуната — войска княжеств Каваноэ, Маругамэ, Такамацу и многих других, и в начале февраля прибыли в японскую столицу. В Киото правительство назначило Тайсукэ главным генералом передового фронта в регионе Тосандо, поручив ему военные отряды, состоявшие из около 600 проправительственных княжеств. Именно в этот период генерал изменил своё родовое имя Инуи Иносукэ на Итагаки Тайсукэ. К декабрю 1868 года он покорил Огаки, провинцию Синано, княжества Кофу, Хатиодзи, Уцуномия и Айдзу.

В 1869 году Тайсукэ принял участие в административной реформе, с целью ликвидацию автономии княжеств и централизации страны. В 1871 году за заслуги его назначили на должность императорского советника. В 1873 году, вместе с Сайго Такамори, Тайсукэ настаивал на необходимости завоевания Кореи. Однако его группа потерпела поражение во время правительственных дебатов, в связи с чем он сложил с себя полномочия советника и ушёл в отставку.

В молодости
В зрелом возрасте
Памятник в Гифу
В старости

Общественный деятель

С 1874 года Тайсукэ возглавил общественное «Движение за свободу и народные права», которое требовало демократизации страны. В январе того же года он вместе с Гото Сёдзиро основал Общественную партию патриотов и подал правительству петицию с требованием созыва всенародного парламента. В марте 1875 года Тайсукэ снова занял пост императорского советника, но из-за расхождения во взглядах с другими чиновниками вышел из состава правительства в октябре того же года. После этого он полностью посвятил себя участию в движении за свободу и народные права.

В октябре 1881 года Тайсукэ стал одним из основателей и лидеров Либеральной партии Японии. В апреле 1882 года во время прогулки в Гифу на него было совершено покушение. Раненый Тайсукэ обратился к преступнику со словами, которые стали крылатым выражением в Японии: «Можешь убить меня, но свобода — бессмертна!»[2].

С ноября 1882 года по июнь 1883 года Тайсукэ путешествовал по странам Европы и США. По возвращении в Японию, он стал сторонником роспуска Либеральной партии и, после совещания с её руководством 1884 года, принял участие в её ликвидации. В мае 1887 года за заслуги перед троном Император предоставил Тайсукэ титул графа и приравнял к кадзоку. Тот трижды отказывался от титула, но в конце концов в июле согласился принять его при условии, что титул не будет передаваться его потомкам по наследству. С августа того же года Тайсукэ разработал и подал императору свои проекты об учреждении парламента, внедрении свободы слова и системы наращивания мощности военно-морского флота, пересмотре неравноправных договоров с иностранными государствами т. д. После этого он оставил Токио, переехав на родину в Коти.

Покушение на Итагаки
Портрет на купюре в 100 йен (1953)

В марте 1889 года, в общественном движении «Большое единство», возглавляемом Гото Сёдзиро, произошел раскол между сторонниками сотрудничества с правительством Курода Кийотаки и его непримиримыми оппонентами. По просьбе Гото, Тайсукэ прибыл в Токио и в мае 1890 года решил реорганизовать движение на базе Общественной партии патриотов. В сентябре того же года он объединил эту партию с остатками Либеральной партии и клубом «Большое единство», и образовал Конституционно-либеральную партию. Она выступала с острой критикой правительства, требовала установления системы выходных дней и сокращения расходов на правительственную администрацию. Однако в феврале 1891 года, на первом съезде партии, Тайсукэ узнал, что её делегаты от Тосы подкуплены правительством и, чувствуя свою ответственность за это, оставил свой партийный билет. Через месяц он вернулся к руководству Конституционно-либеральной партии и был избран её председателем.

В 1895 году Тайсукэ начал переговоры с правительством Ито Хиробуми и в апреле 1896 года вошёл в его состав, заняв пост министра внутренних дел. Однако уже в сентябре того же года он оставил должность и сосредоточился на партийной деятельности. В июне 1898 года Тайсукэ повторно занял пост министра внутренних дел в правительстве Конституционной партии, но в октябре внезапно ушёл в отставку. Впоследствии он перестал заниматься политикой и занялся социальными проблемами. В 1904 году Тайсукэ организовал «Общество улучшения обычаев», которое издавало журнал «Дружба и любовь» (яп. 友愛), а в 1907 году опубликовал свою работу «Титул на одно поколение» (яп. 一代華族論), в котором призвал прекратить практику наследования титулов и должностей для сословия кадзоку.

16 июля 1919 года 83-летний Итагаки Тайсукэ скончался в Токио.

Напишите отзыв о статье "Итагаки Тайсукэ"

Примечания

  1. современный город Коти префектуры Коти.
  2. 吾死スルトモ自由ハ死セン ([www.jacar.go.jp/special/contents/p03/images/p03/p04L.jpg], [www.jacar.go.jp/special/contents/p03/images/p03/p05L.jpg])

Ссылки

Отрывок, характеризующий Итагаки Тайсукэ

Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.