Арена Коринтианс

Арена Коринтианс

Местоположение	Сан-Паулу, Бразилия
Архитектор	Анибал Коутиньо
Вместимость	48 000
Домашняя команда	Коринтианс
Покрытие	натуральный газон

«Арена Коринтианс» (порт. Arena Corinthians), чаще называемая «Итакеран» — футбольный стадион в Сан-Паулу, Бразилия. Домашняя арена футбольного клуба «Коринтианс». Стадион вмещает 48 тысяч зрителей.

Стадион принимал матчи чемпионата мира по футболу 2014, включая матч открытия с участием сборной Бразилии. К началу чемпионата планировалось увеличить количество мест.

История

Разработка и строительство

Место под арену выбрали на востоке Сан-Паулу ещё в 1978 году. Площадь в 197 095,14 квадратных метров была передана клубу. Область принадлежала COHAB, жилищному агентству, подконтрольному правительству Сан-Паулу. Первоначально стадион хотели построить за 3-5 лет и было запланировано строительство стадиона на 201 тысячу человек.

Позже был рассмотрен другой вариант: снос старого стадиона для освобождения места для новой арены, а также другие идеи.

«Коринтианс» объявил о проектировании стадиона на 48 тысяч мест, стоимостью в R$335 млн и с ожидаемым доходом R$100 млн в 2010 году. Клубу надо было получить финансирование от спонсоров, чтобы оплатить расходы на строительство. Но оно не было получено.

Главный архитектор стадиона — Анибал Коутиньо. Ему помогает Антонио Пауло Кордейро. Также они сотрудничают с Вернером Зобеком. Длина трибун 267 метров. Стадион планировалось открыть в марте 2013 года, но из-за задержек пришлось перенести открытие на полгода. По состоянию на середину ноября 2013 года готовность стадиона оценивалась в 94 %.

27 ноября 2013 год в результате падения крана, который переносил часть конструкции крыши, обрушилась часть восточной трибуны (были повреждены или разрушены 8 несущих колонн), погибло два человека. Ожидается, что данный инцидент увеличит сроки строительства стадиона, окончание строительства может сдвинуться на весну 2014 года. Однако, сразу после обрушения представители ФИФА заявили, что речи о переносе матчей чемпионата мира на другой стадион не идёт.

Бразильские СМИ со ссылкой на пресс-службу компании, которая занимается строительством арены сообщили о вероятной задержке сроков сдачи в строй стадиона. Неделей ранее стройка была приостановлена в связи с гибелью рабочего.

Чемпионат мира 2014

«Арена Коринтианс» приняла 6 матчей чемпионата мира по футболу 2014 года, в том числе матч открытия с участием сборной Бразилии и один из полуфиналов.

По оценкам агентства Accenture матч открытия, который пройдёт на стадионе должен был принести R$30,75 миллиардов. В течение последующих 10 лет также ожидается высокий доход. Исследование Фонда Жетулио Варгаса показало, что за один матч открытия прибыль составит 1 миллиард реалов, а туристов будет более 290 тысяч.

Хотя для проведения матчей чемпионата мира по футболу 2014 года в Сан-Паулу изначально был выбран стадион «Морумби», собственники арены не смогли предоставить финансирование в R$630 млн. Ремонт всё же был доделан, а затем, 16 июня 2010, стадион был исключен из заявки года. Комитет ФИФА не нашёл альтернатив постройки нового стадиона для матча открытия.

Для выполнения требований ФИФА владельцам арены пришлось поднять финансирование с 335 млн до 1,07 млрд реалов. Сокращение оборудования и строительных затрат привело к снижению расходов. Перед началом строительства стадиона, ФИФА договорилась с правительством Бразилии о необложении налогами постройку стадиона. Окончательное число расходов составила 820 млн реалов.

Новый контракт был подписан 19 июля 2011 года с Odebrecht; R$400 млн будут финансироваться BNDES (расходы на строительство), а остальные R$420 млн будут идти в казну города. В 2007 году был принят закон, по которому компания, которая хорошо зарекомендовала себя в городе, может взять кредит в размере от 0,60 до 1 реалов^{[нет в источнике]}К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). Новый закон был принят законодательной властью города специально для работы с этим стадионом, а также чтобы уменьшить количество кредитов на проведение чемпионата мира. Общая сумма кредитов ограничена и составляет 420 млн реалов. Предполагается, что за 6 лет владельцы арены выплатят налоги в размере 950 млн реалов, и 530 млн отдадут на погашение кредитов.

После Кубка мира стадион оборудуют для постоянного использования. Предполагается, что арена будет полностью модифицирована в феврале 2015 года.

Руководитель проекта, Андрес Санчес, считает, что годовой доход будет не менее R $ 200 млн в год. Анибал Коутиньо сказал, что стадион будет приносить R $ 150 млн в год. Он также ожидает, что расходы, будут приблизительно R $ 36 млн в год.

Название

Изначально стадион назывался стадионом «Коринтианса» (порт. Estádio do Corinthians). На официальном сайте «Арены» используется название «Арена Коринтианс» (порт. Arena Corinthians).

Местные СМИ давали стадиону различные прозвища, однако ни одно из них не было широко распространено. Местые газеты Estado и Folha именуют стадион «Итакераном» (порт. Itaquerão), в то время, как у Rede Record используется название «Фиелзан» (порт. Fielzão). Крупнейшая газета Бразилии Rede Globe использует название «Арена Коринтианс», как и спортивная Lance!.

Права на название оцениваются в 450 миллионов реалов; многие компании хотели купить права, например, Petrobras, AmBev, Grupo Petrópolis, Etihad Airways, Qatar Foundation, Caixa Econômica Federal, Emirates Airlines, Bradesco, Telefonica, BMG, Itaú и страховая группа «Цюрих», но ни одна сделка не состоялась.

ФИФА называет стадион «Арена Сан-Паулу».

Архитектура

Главный архитектор Анибал Коутиньо сказал, что этот стадион создан для болельщиков.

Комплекс строится на 197.095,14 квадратных метрах. Застроенная площадь — 189 000 кв. метров. 80 % структурной конструкции выполнено из сборных железобетонных элементов. Максимальное количество рабочих на объекте — 2300 человек, которые работали в ноябре 2012 года.

Стадион имеет прямоугольную форму 267 на 228 метров. Арена имеет две трибуны: на западной и восточной стороне. Высота восточной 51 метр, а западной — 57 метров. Также есть небольшая северная трибуна, которая имеет размер «15 метров, равно, как и южная. Длина стадиона 777 метров. Анибал Коутиньо сказал: число 77 считается счастливым для клуба. Символ клуба 777 Rua São Jorge, а в 1977 году он выиграл самый известный в мире чемпионат (Лига Паулиста 1977)».

Площадь западной трибуны 6150 квадратных метров. С двух сторон есть вид на поле. На стадионе есть VIP-места и ложи для прессы. Название клуба будет светиться за стеклянным фасадом. На стекле также есть изображение мяча в сетке. Стекло трёхмерное. Специальные балки размером в 26 метров были разработаны для поддержки конструкции. Площадь всего стекла — 5400 квадратных метров и 855 плоских и цилиндрических панелей.

На восточной трибуне будет сделан самый большой видео-экран в мире, 170 на 20 метров. Экран имеет 210 000 светодиодов; светильники будут длиной 4 метра в длину экрана. Экран изготовлен компанией Osram.

Стекла для обеих трибун были изготовлены итальянской компанией по производству солнцезащитных очков SRL.

Внешние стены будут покрыты белой керамической плиткой. На южной стороне будет висеть логотип клуба.

Обе трибуны (восточная и западная) будут оборудованы кондиционерами. Планируется сделать 3 ресторана, спорт-бары и ночной клуб. Для передвижения болельщиков на стадионе будут установлены 10 эскалаторов, 15 лифтов, а также пандусы для инвалидов и лестницы. Внутри западной трибуны будут действовать 59 магазинов, А также конференц-зал на 25000 квадратных метров. Музей «Коринтианса» будет располагаться на восточной трибуне.

Места

Стадион вмещает 48 000 мест (плюс 17 000 временных, которые будут использоваться во время Кубка мира). Стадион будет иметь 80 обычных и 40 элитных комментаторских кабин, которые могут вместить до 90 зрителей каждая; есть 10 000 VIP-мест. Трибуны идут вокруг всего поля; расстояние между первым рядом мест и газоном 9 метров.

Также к чемпионату мира будет добавлена ещё одна трибуна; после мундиаля её снесут. Трибуна будет установлена на северной и южной стороне стадиона. После чемпионата мира владельцы хотят поднять вместимость до 65 тысяч зрителей.

Крыша

Разработчик крыши — Вернер Зобек. Её длина 4875 метров. На западной и восточной трибуне длина крыши составит 170 метров. Для установки кровли потребовалось использовать крупнейший гусеничный кран в Латинской Америке фирмы Liebherr Group. Одна стальная балка для крыши весила 4000 тонн.

Крыша имеет четыре слоя. Первый слой — стальные профилированные листы. Над ними — термическая и акустическая изоляция. Слой гипсокартона будет установлен над ним. Также крыша будет покрыта прорезиненным материалом. Этот слой поможет собирать дождевую воду для использования в других целях.

Фотоэлектрические стекла будут установлены рядом с западной и восточной трибунами. Стекло будет вырабатывать 1 МВт энергии.

Площадь всей крыши — 32 300 квадратных метров.

Табло и освещение

Компания Osram установит четыре табло на стадионе — над северной и южной трибунами. Табло будут расположены в парах, одно с видом на улицу, а другое на поле. Размер пиксельных точек — 7 мм . Также будут установлены плоские телевизоры.

Для освещения футбольного поля потребуются лампы мощностью по 2 кВт. Эти лампы, по словам разработчиков светят лучше, чем другие. Освещения будет на 50 % больше, чем рекомендуется ФИФА. Osram будет обеспечивать освещение всего комплекса.

Футбольное поле

ФИФА рекомендовала размер поля 105 на 68 метров. Это будет подготовлено компанией Desco .

Оттенок травы был выбран специально, чтобы избежать совпадения с тёмно-зелёным цветом клуба «Палмейрас» — главного соперника «Коринтианс». Для улучшения фиксации трава была переплетена 22 миллионами искусственных волокон. Ультрафиолетовый свет будет использоваться каждый день, для подачи равномерного освещения для роста травяного покрытия, так как прямой солнечный свет освещает поле лишь от одного до двух часов в день.

Worldsports использует смесь из трех сортов трав. Они выращиваются в штате Орегон, США. DLF утверждает, что эта трава обладает обладает устойчивостью к холоду, износу и болезням. Оттенок 8,7 в шкале от 1 до 9, где 9 тёмно-зелёный.

Эта трава также не желтеет, а также растёт при температуре 23 градуса по Цельсию. Поскольку температура в Сан-Паулу редко опускается ниже 14 градусов, система подогрева газона не будет использоваться. За счёт дренажных труб температура корней будет опускаться до 6 градусов по Цельсию.

Дренаж работает в двух режимах: в гравитационном и вакуумном (ISASS). Вакуумный дренаж может обрабатывать до 400 000 литров в час, повысить уровень кислорода в корневой системе и охладить поле, даже во время матчей. Это эквивалентно отводу до 56 миллиметров осадков в час.

Орошения имеют индивидуальное управление компьютерной системой. Система образована из 48 пульверизаторов. Это в два раза превышает минимальные рекомендации ФИФА.

Стадион будет иметь Wi-Fi во всех его секторах. Используя смартфоны, болельщики могут видеть повторы игровых моментов и статистику матча, находясь на стадионе. Специально созданная группа будет управлять всеми экранами и табло. За болельщиками будут наблюдать несколько сотен веб-камер. Все услуги по контракту предоставляются Sonda IT.

Награды

Проект получил награду в номинации «Лучший коммерческий проект» и главный приз как «Лучший проект в Бразилии» на крупнейшей выставке корпоративной архитектуры. В конкурсе принимали участие свыше 1000 проектов .

83 % процента болельщиков удовлетворены стадионом. Фанаты хорошо относятся к ценам на строительство. Многие из них часто посещают строительную площадку.

Отрывок, характеризующий Арена Коринтианс

Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!