Италинский, Андрей Яковлевич

Андрей Яковлевич Италинский (15 (27) мая 1743, Киев — 27 июня (9 июля) 1827, Рим) — почётный член Российской академии художеств; действительный тайный советник, дипломат, посол в Неаполе, Константинополе и Риме.

Биография

Родом из мелкопоместных дворян, окончил курс в Киевской духовной академии (1761). Изучал медицину в Санкт-Петербурге, служил в госпиталях, принимал участие в войне с Турцией и, выйдя в отставку, поселился как частное лицо за границей. Продолжил изучение медицины в Эдинбурге и Лондоне. Получил в Лондоне степень доктора медицины (1774), продолжал занятия в Париже. Кроме медицины, занимался в Лондоне и Париже археологией, восточными языками, стал членом нескольких учёных обществ. Считается, что в тот период С. Р. Воронцов, по-видимому, протежировал Италинского перед А. А. Безбородко и будущий канцлер выбрал того в воспитатели для своего племянника В. П. Кочубея, находившегося тогда за границей.

Находясь в 1780 году в Париже, Италинский был представлен Ф. Гриммом будущему императору Павлу I, совершавшему тогда заграничное путешествие, заслужил его расположение, и был произведён в коллежские асессоры и назначен в 1781 году секретарём посольства в Неаполе. В 1795 году получил должность посла в Неаполе.

В 1801 году переведён послом в Константинополь. Среди дипломатических достижений Италинского — Бухарестский мирный договор (1812), переговоры по заключению которого он вёл вместе с М. И. Кутузовым. Италинский также занимался дипломатическим обеспечением неудавшейся попытки России установить контроль над Мальтой (1799).

С 1817 года — стал посланником в Риме, где и скончался в 1827 году (похоронен в Ливорно, потому что в Риме погребение по православному обряду было затруднено).

В Италии занимался историей искусств и археологией, собрал значительный музей. Ещё в бытность его в Неаполе, Академии Художеств просила его наблюдать за русскими художниками, жившими в Италии. После переселения в Рим Италинский стал участвовать в судьбе русских художников в Италии ещё более активно. Однако есть сведения, что подчас он относился к молодым мастерам недоброжелательно и даже несколько злобно

Как любитель и знаток искусств, Италинский в 1822 году был избран почётным членом Академии Художеств, а после его смерти его бюст (работы С. И. Гальберга) был помещён в одном из академических залов.

Учёные труды Италинского остались неопубликованными. Кроме упомянутого выше бюста [www.museum.ru/1812/Library/Sitin/pic/book20504.gif], известен портрет Италинского работы О. А. Кипренского (1819, НГХМ [www.museum.ru/C4409]).

Ссылки

• [www.museum.ru/1812/Library/Sitin/book2_05.html Л. И. Гальберштадт. Восточный вопрос (1911) / Сведения о роли Италинского в русско-турецких отношениях периода Наполеоновских войн // Сайт «1812 год»]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Отрывок, характеризующий Италинский, Андрей Яковлевич

Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.