Итало-румейский язык

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Итало-румейский язык
Самоназвание:

Κατωιταλιωτικά

Страны:

Италия

Регионы:

Салентина, Реджо-Калабрия

Общее число говорящих:

20 000 (1981 год)

Статус:

исчезающий язык

Классификация
Категория:

Языки Евразии

Индоевропейская семья

Греческая группа
Аттический диалект
Койне
Письменность:

греческий алфавит

См. также: Проект:Лингвистика

Итало-румейский язык (греч. Κατωιταλιώτικα, букв. «южно-итальянский диалект»; итал. Grico) — условное наименование групп наречий, на которых говорило греческое и эллинизированное население Южной Италии и соседних островов. Эти области были колонизированы ещё во времена ранней античности и получили название Великая Греция. В настоящее время в регионе сохраняются лишь два небольших ареала грекоязычного населения (в основном уже двуязычного). В литературе современной Греции итало-румейский (также в русскоязычной литературе именуемый трапезундско-румейским, хотя не стоит путать его с понтийским языком города Трапезунда) рассматривается как диалект греческого. Как и последний, принадлежит к греческой группе, однако в отличие от современного новогреческого языка (димотика) он не испытал влияния последней волны эллинистического койне. Итало-румейский представляет своего рода остаточный диалект древнегреческого языка с влиянием ранних вариантов среднегреческого (византийского) языка при интенсивном романском влиянии. В 1071 году вторжение норманнов привело к утрате контроля Византии над Южной Италией. Местное греческое и эллинизированное население было в значительной степени ассимилировано, а язык немногочисленного сельского населения, сохранившего способность разговаривать по-гречески, подвергся сильной итальянизации. Современная оценка числа говорящих даёт число 30'000 человек.[1]





Диалекты

Язык существует в трёх основных вариантах:

Корсиканские диалекты

Особую историю имеет греческий диалект Корсики, где греческие беженцы-маниоты из Османской империи (полуостров Мани) появились в 1676 году. В корсиканском посёлке Каржез они осели в 1775. Последний носитель греческого языка умер в 1976 году.

Образец итало-румейского текста

Песнь «Калинифта»:

Итало-румейский

Εβώ πάντα σε σένα πενσέω,
γιατί σένα φσυκή μου 'γαπώ,
τσαι που πάω, που σύρνω, που στέω
στην καρδιά μου πάντα σένα βαστώ.

Транслитерация кириллицей:

Эво панта се сéна пенсéо,
ятú сéна фсихú му гапó,
це пу пáo, пу сúрно, пу стéо
стин кардиá му пáнда сéна вастó.

Современный новогреческий эквивалент

Εγώ πάντα εσένα σκέφτομαι,
γιατί εσένα ψυχή μου αγαπώ,
και όπου πάω, όπου σέρνομαι, όπου στέκω,
στην καρδιά μου πάντα εσένα βαστώ.

Кириллическая транслитерация:

Эго́ па́нда эсе́на ске́фтоме,
яти́ эсе́на психи́ му агапо́,
ке о́пу па́о, о́пу се́рноме, о́пу сте́ко
стин кардиа́ му па́нда эсе́на васто́.

Перевод на русский язык

Я всегда думаю о тебе,
потому что я люблю тебя, душа моя,
И куда бы я ни шел, во что бы ни ввязался, где бы ни был,
Ты всегда в моем сердце.

Напишите отзыв о статье "Итало-румейский язык"

Примечания

  1. N. Vincent, Italian, in B. Comrie (ed.) The world’s major languages, London, Croom Helm, 1981. p.p.279-302.

См. также


Отрывок, характеризующий Итало-румейский язык

– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.