Итало-турецкая война

Итало-турецкая война
Основной конфликт: Колониальный раздел Африки Распад Османской империи
Итальянские дирижабли бомбят турецкие позиции на территории Ливии
Дата	29 сентября 1911 — 18 октября 1912
Место	Ливия, Эгейское море
Причина	Экспансия Королевства Италии
Итог	Победа Королевства Италии. Присоединение Ливии и Додеканеса к Италии
Противники
Королевство Италия Королевство Италия Османская империя Османская империя
Командующие
Виктор Эммануил III Карло Канева Мехмед V Исмаил Энвер-паша
Силы сторон
34 000 солдат 4 800—8 000 турецких солдат 20 000 местных ополченцев
Потери
7 630 солдат 15 370 солдат

Итало-турецкая война, или Турецко-итальянская война, также известная в Италии как «Ливийская война» (итал. Guerra di Libia), а в Турции как «Триполитанская война» (тур. Trablusgarp Savaşı) — война между Королевством Италия и Османской империей с 29 сентября 1911 года по 18 октября 1912 года (386 дней). Италия захватила области Османской империи Триполитанию и Киренаику (территорию современной Ливии), а также грекоязычный архипелаг Додеканес (включая остров Родос).

Хотя эту войну нельзя сравнить по масштабам с Первой мировой, она всё же послужила своеобразным прологом к ней, поскольку разожгла национализм в балканских государствах. Война продемонстрировала слабость турецкой армии, и, желая использовать затруднительное положение Османской империи, члены Балканского союза напали на неё, прежде чем закончились военные действия против Италии. В Итало-турецкой войне были впервые применены новые достижения военно-технического прогресса: радио, авиация, бронеавтомобили.

Статистика Итало-турецкой войны

Воюющие страны	Население (на 1911 год)	Мобилизовано солдат	Убито солдат	Ранено солдат	Умерло от ран	Умерло от болезней
Италия	35 131 800	100 000	1 100	4 250	332	1 948
Османская империя	22 500 000	28 000	4 500	5 370	1 500	4 000
ВСЕГО	57 631 800	128 000	5 600	9 620	1 832	5 948

1. ↑ Не считая 324 пропавших без вести.
2. ↑ Из них 20 000 арабов и 8 000 турок.

Причины войны

Италия как новообразованная держава искала новые рынки сбыта и старалась расширить свои маленькие колониальные владения. Итальянцы начали вести дипломатическую подготовку к вторжению в Ливию ещё в конце XIX века, а военную — с начала XX века. Итальянскому общественному мнению Ливию преподносили как страну с большим количеством полезных ископаемых и хорошими природными условиями, к тому же защищаемую всего 4 тыс. турецких солдат. Стоит отметить, что само население Ливии было враждебно настроено по отношению к туркам и дружественно расположено к итальянцам, так как первоначально видело в них освободителей от турецкого гнёта. Итальянцы представляли будущее вторжение в Ливию не иначе как «военную прогулку».

В 1900 году Италия заручилась согласием Франции на захват Триполи и Киренаики. Широкий подкуп французской прессы немало способствовал обеспечению благожелательной позиции Франции. В 1909 году в Раккониджи Италия добилась того же и от России. Итальянские политики рассчитывали, что Германия и Австро-Венгрия также не станут противодействовать и предадут интересы покровительствуемой ими Турции.

Дипломатия во время Итало-турецкой войны

Заявление Италии о Ливии было сделано после Берлинского Конгресса (1878), в котором Франция и Великобритания согласились на оккупацию соответственно Туниса и Кипра (обе территории входили на тот момент в ослабевающую Османскую империю). Когда итальянские дипломаты намекнули о возможных возражениях своего правительства, французы ответили, что Триполи будет отнесён к сфере влияния Италии. В 1902 году Италия и Франция подписали секретное соглашение, которое предоставляло свободу вмешательства Италии в Ливии и Марокко.

Итальянское правительство вначале колебалось, но летом 1911 года приготовления к вторжению были завершены. Премьер-министр Италии Джованни Джолитти начал интересоваться реакцией европейских правительств на возможное вторжение в Ливию. Добившись положительных ответов от глав европейских государств, итальянское правительство предоставило «Османскому обществу единения и прогресса» ультиматум, по которому Турции предлагалось в течение 48 часов вывести свои войска из Ливии. Правительство младотурок через австрийское посредничество сообщило о готовности сдать Ливию без боя, но с условием сохранения в стране формального османского правления. Италия ответила отказом и объявила войну Турции 29 сентября 1911 года.

28 сентября итальянское правительство направило Порте ультиматум. …Он начинался с заявления, что Турция держит Триполи и Киренаику в состоянии беспорядка и нищеты. Далее шли жалобы на противодействие турецких властей итальянским предприятиям в Триполи. Вывод был ошеломляющий: «Итальянское правительство, вынужденное позаботиться об охране своего достоинства и своих интересов, решило приступить к военной оккупации Триполи и Киренаики». …Турции предлагалось не более и не менее как самой способствовать захвату своей территории, приняв меры к тому, чтобы «предупредить всякое противодействие» итальянским войскам.

Великобритания объявила о том, что оккупированный ею османский Египет нейтрален, так как находится в «условиях оккупации нейтральной державой». Под этим предлогом британцы фактически запретили транзит турецких войск и помощи через египетскую территорию, а также участие египтян в боях на стороне Османской империи. Кроме того, в ходе войны Великобритания оккупировала спорную ливийскую гавань Саллум. Это привело к тому, что поставки оружия и отправку солдат в Ливию Турция могла осуществлять только контрабандой.

Отношение Германии к действиям Италии было враждебным. Хотя Италия всё ещё оставалась её союзником по договору 1882 года (Тройственный союз), но этот союз становился всё более формальным. Турция уже давно была связана с Германией военно-техническим сотрудничеством и действовала в русле германской политики. Тем не менее, русские политики не зря шутили над кайзером: если кайзеру придётся выбирать между Австро-Венгрией и Турцией, он выберет первую, если кайзеру придётся выбирать между Италией и Турцией, он всё равно выберет первую.

Российская дипломатия пыталась добиться открытия проливов для русского военного флота. В октябре 1911 года русский посол в Стамбуле Чарыков получил предписание начать переговоры с Портой. 12 октября Чарыков вручил великому визирю Саид-паше проект русско-турецкого соглашения. Турецкое правительство отнеслось к русскому предложению отрицательно. Оно обратилось к германскому послу барону Маршаллю; тот посоветовал своему правительству немедленно выступить против России. Однако в Берлине рассудили иначе. Там рассчитывали, что русские планы сорвёт Англия. Немцы не ошиблись. Грей действительно сообщил турецкому послу, что считает русское предложение неприемлемым. Таким образом, царское правительство наткнулось на неодолимые дипломатические препятствия. На открытую борьбу оно не решалось. Сазонов не нашёл другого выхода, как дезавуировать выступление Чарыкова. В интервью сотруднику Le Matin, известному французскому журналисту Стефану Лозанну, он заявил, что по вопросу о проливах «Россия ни о чём не просит, не начинала никаких переговоров, не предпринимает никаких дипломатических шагов». Был пущен слух, будто Чарыков вышел за пределы данных ему инструкций.

Боевые действия

Несмотря на то, что времени на разработку и подготовку операции по вторжению в Ливию было достаточно много, итальянская армия была в значительной степени не подготовлена. Итальянский флот появился возле Триполи 28 сентября, но бомбардировку начал только 3 октября. Город был захвачен 1 500 моряками. Турки направили другое предложение по урегулированию конфликта, однако итальянцы отклонили и его. Тогда Турция решила сражаться.

Высадка итальянского экспедиционного корпуса началась 10 октября. Итальянский контингент в 20 000 солдат считался достаточным для оккупации страны. В течение октября пали Хомс, Тобрук, Дерна, Бенгази и ряд прибрежных оазисов. Первое серьёзное сопротивление итальянцы встретили 23 октября, когда неудачно размещённые в окрестностях Триполи войска были полностью окружены более мобильной арабской кавалерией, поддержанной турецкими регулярными частями. В итальянской прессе эти события были представлены как незначительное восстание местного населения, хотя в действительности большая часть первоначального состава экспедиционного корпуса была уничтожена.

Итальянский корпус был доведён до 100 000 солдат, которым противостояли на тот момент 20 000 арабов и 8 000 турок. Декретом от 5 ноября 1911 года Италия официально объявила о переходе страны под свою власть, хотя к этому времени итальянское правительство контролировало только некоторые прибрежные регионы, подвергавшиеся атакам противника. Несмотря на 4-кратное превосходство итальянцев в силах, война постепенно превращалась в позиционную. Бой у Тобрука 22 декабря 1911 года, где проявил себя 30-летний капитан Мустафа Кемаль, закончился победой турок.

Однако Италия имела подавляющее превосходство на море, особенно после уничтожения турецкой эскадры в бою у Бейрута 24 февраля 1912 года, и смогла взять под контроль почти все 2 000 км ливийского побережья между апрелем и началом августа 1912 года. Боевые действия также велись на Эгейском и Красном морях. 18 июля 1912 года пять итальянских кораблей атаковали турецкий флот в Дарданеллах. Италия заняла архипелаг Додеканес, что вызвало обеспокоенность Австро-Венгрии, которая опасалась усиления ирредентизма на Балканах. Итальянское правительство стремилось закончить войну, которая длилась гораздо дольше, чем ожидалось.

Это оказалось возможным, поскольку в конце лета 1912 положение Турции сильно осложнилось из-за обострения старых конфликтов на Балканах. В августе 1912 года в Албании и Македонии вспыхнуло антитурецкое восстание. В сентябре Болгария, Сербия и Греция подготовили свои армии к войне против Османской империи, используя в своих интересах её трудности в войне против Италии. 8 октября Черногория объявила Турции войну. Так начались Балканские войны, последствия которых приблизили начало общемирового конфликта. Итальянские дипломаты решили использовать в своих интересах сложившуюся ситуацию, чтобы добиться мира на как можно более выгодных условиях.

Авиация в Итало-турецкой войне

23 октября 1911 года капитан Карло Мариа Пьяцца на своём Блерио XI совершил первый разведывательный полёт. Эта дата считается первым в мировой истории применением авиации в военных целях. А несколькими днями позже итальянцы использовали самолёт в качестве бомбардировщика. 1 ноября 1911 года младший лейтенант Джулио Кавотти совершил первую воздушную бомбардировку, сбросив 4 ручные гранаты «Чипелли» весом по 4,4 фунта (1,8 кг) на турецкие позиции в оазисах Тагира и Аин Зара. К концу войны итальянцы уже применяли 10-килограммовые бомбы, снаряжённые поражающими элементами — шариками от картечи. 24 января 1912 года капитан Пьяцца осуществил первое воздушное фотографирование. 4 марта 1912 года Кавотти провёл первый ночный разведывательный полёт и первую ночную бомбардировку.

Конец войны

15 октября 1912 года в Уши (Швейцария) был подписан предварительный секретный, а в 16:45 18 октября 1912 года в Лозанне — гласный мирный договор. Условия соглашения были формально равны тем, которые в начале войны просил Стамбул. Вилайеты Триполитания (Траблус) и Киренаика (Бенгази) должны были получить особый статус и наиба и кади, назначаемых султаном по согласованию с итальянским правительством. «Даровав» населению Ливии автономию, султан также обязывался вывести войска с её территории. Италия обязывалась эвакуировать свои войска с Додеканесских островов.

Вторжение в Ливию стало крайне дорогостоящим предприятием для Италии. Вместо планируемого изначально бюджета в 30 млн. лир в месяц эта «военная прогулка» стоила 80 млн. лир в месяц в течение гораздо более длительного периода времени, чем предполагалось. Общая стоимость войны составила 1,3 млрд. лир, почти на миллиард больше, чем довоенная оценка Джолитти. Это вызвало серьёзные проблемы в экономике Италии.

Итальянский контроль над Ливией оставался неэффективным до конца 1920-х годов. Итальянские генералы Пьетро Бадольо и Родольфо Грациани развернули кровавые карательные операции против ливийских повстанцев. Додеканесские острова из-за начала Первой мировой войны остались под контролем Италии. Согласно Севрскому мирному договору большинство островов (кроме Родоса) должны были перейти под контроль Греции в обмен на предоставление обширной зоны влияния в юго-западной Малой Азии. Но поражение греков в Греко-турецкой войне сделало это соглашение недействительным. Согласно решениям, принятым на Лозаннской конференции, Додеканесские острова были формально аннексированы Италией (они оставались под итальянским господством до конца Второй мировой войны, после чего перешли к Греции). Отказ Турции от прав на Ливию и Додеканес был зафиксирован Лозаннским мирным договором (1923). Народно-освободительная борьба против итальянских колонизаторов в Ливии продолжалась до изгнания итальянских войск в 1943 году.

Итало-турецкая война способствовала распаду Тройственного союза, так как после удовлетворения интересов в Северной Африке Италия стала активно соперничать с Австро-Венгрией на Балканах (прежде всего, в Албании).

Интересные факты

• До войны Турция разместила заказ на итальянском заводе «Ансальдо» (Генуя) на строительство бронепалубного крейсера, успевшего получить название «Drama». После начала войны правительство Италии реквизировало корабль на стапеле и позже ввело его в состав своего флота под названием «Libia» («Ливия»).
• А. А. Игнатьев в книге воспоминаний «Пятьдесят лет в строю» приводит французский анекдот тех лет, отражающий впечатление об уровне боеспособности итальянской армии:

Незадолго до мировой войны Италия решила не отставать от Франции в покорении северного африканского побережья и с разрешения держав предприняла поход в Триполитанию. Победа казалась ей лёгкой, но когда туземцы не пожелали покоряться и стали стрелять, то итальянцы засели в окопы, отказываясь из них вылезать. Наконец нашёлся среди них один храбрый капитан. Он выскочил из окопа с саблей в руке и, подавая пример, воскликнул: «Аванти! Аванти!» В ответ на этот призыв к атаке солдаты только зааплодировали. «Браво, браво, капитано»,— выражали они восторг своему начальнику, продолжая сидеть в окопах.

См. также

• Итальянская Ливия

Литература

• Масловский С. [militera.lib.ru/h/maslovsky_s/index.html Итало-турецкая война] = Печатается по изданию: Итало-турецкая война. — СПб., 1911. — Малые войны первой половины XX века. Балканы. — М.; СПб.: ACT; Terra Fantastica, 2003. — 542 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 5–17–019625–3, 5–7921–0615–0.
• Лунёва Ю. В. [www.e-reading.by/bookreader.php/1017233/Luneva_-_Bosfor_i_Dardanelly._Taynye_provokacii_nakanune_Pervoy_mirovoy_voyny_(1908-1914).html Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908—1914)]. — М.: Квадрига, 2010. — 256 с.
• Askew, William C. Europe and Italy's Acquisition of Libya, 1911–1912 (1942) [www.questia.com/read/3044731/europe-and-italy-s-acquisition-of-libya-1911-1912 online]  (англ.)

Ссылки

• [www.turkeyswar.com/trablusgarp.html Итало-турецкая война на сайте «Турция в Первой мировой войне»] (англ.)
• Johnston, Alan. [www.bbc.co.uk/news/world-europe-13294524 Libya 1911: How an Italian pilot began the air war era], BBC News Online (10 мая 2011). Проверено 10 мая 2011. (англ.)
• [maps.omniatlas.com/europe/19120601/ Карта Европы во время итало-турецкой войны на сайте omniatlas.com] (англ.)

Отрывок, характеризующий Итало-турецкая война

– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.