Итальянизация

Итальянизация (итал. Italianizzazione; хорв. Talijanizacija) — процесс добровольного и насильственного перехода на итальянский язык и усвоения итальянской культуры. Впервые итальянизация развернулась в самой Италии, после объединения независимых итальянских государств под флагом единой республики. При этом наметилась тенденция к замене провинциального самосознания (сицилийцы, венецианцы и т.д.) и связанного с ним исконного диалекта на общеитальянские. С 1860-х годах это вызывало недовольство как на юге, так и на севере страны.

Внешняя политика

Естественная итальянизация также затрагивала нероманские народности страны ещё со времён средневековья. Так, полной или частичной итальянизации подверглись греки, арбереши, часть славян и германцев, селившиеся на территории Италии в разные эпохи её истории. Наибольшего размаха насильственная итальянизация достигла в начале ХХ века. В период после первой мировой войны, широкую огласку в прессе приобрела итальянизация Южного Тироля, отторгнутого от побеждённой Австрии в 1919 г. В период фашистской власти в Италии начались гонения на хорватов и словенцев в Истрии и Далмации. Для противников итальянизации были созданы два концлагеря: Рабский концентрационный лагерь и Молатский концентрационный лагерь. Грекам Додеканесских островов, равно как и жителям итальянских колоний в Африке также активно навязывалось итальянское самосознание, хотя и в менее жёстких, по сравнению со славянским населением формах. После потери полуострова Истрия, большая часть итальянцев покинула республику Югославия. По отношению к оставшимся применялась политика хорватизации, которая также затронула местную топонимику.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Итальянизация

Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.