Итальянская кампания (1943—1945)

Итальянская кампания
Основной конфликт: Вторая мировая война
Американские солдаты под обстрелом немецкой артиллерии. Лукка, 9 июля 1944 года
Дата	10 июля 1943 года — 8 мая 1945 года
Место	Италия
Итог	Победа союзников. Падение фашистского режима в Италии
Противники
Британская империя: Великобритания Великобритания Канада Канада Новая Зеландия Новая Зеландия Австралия Австралия Британская Индия Британская Индия ЮАС ЮАС Палестина США США Бразилия Сражающаяся Франция Сражающаяся Франция Польша Итальянское движение сопротивления Королевство Италия Королевство Италия (с 8 сентября 1943) Греция Королевство Италия Королевство Италия (до 8 сентября 1943) Германия Итальянская социальная республика (с 23 сентября 1943)
Командующие
Дуайт Эйзенхауэр Марк Кларк Мейтленд Уилсон Харольд Александер Пьетро Бадольо Иваноэ Бономи Вичeнцо Дапино Умберто Утили Альберт Кессельринг Генрих фон Фитингхоф Бенито Муссолини † Родольфо Грациани
Силы сторон
1 500 000 1 000 000
Потери
320 000 658 000

Итальянская кампания (1943—1945) — военные действия вооружённых сил США, Великобритании и их союзников против войск Германии и Италии во время Второй мировой войны с целью разгрома и вывода Италии из войны и захвата её территории. Кампания началась в июле 1943 года, со вторжения на Сицилию, концом военных действий считается капитуляция немецких войск в северной Италии в мае 1945 года.

Общие потери союзных войск (включая раненых и пропавших без вести) в кампании составили порядка 320 000 человек, у стран «Оси» — около 658 000 человек. Никакая другая кампания в Западной Европе не стоила воюющим сторонам дороже Итальянской кампании, по количеству погибших и раненых солдат.

Предпосылки

К лету 1943 г. Италия оказалась в тяжёлом положении. Кроме разгрома на Восточном фронте, итальянские войска понесли тяжёлые поражения в Восточноафриканской кампании, Североафриканской кампании и Тунисской кампании в результате которых итальянцы потеряли все свои африканские колонии и оказались перед угрозой вторжения в страну англо-американских войск. Итальянская территория регулярно подвергалась авиационным бомбардировкам. Итальянские войска находились в деморализованном состоянии и имели низкий боевой потенциал. Германия, занятая войной на восточном фронте, не могла послать дополнительные войска на помощь союзнику. В связи с благоприятной обстановкой США, Великобритания и их союзники приняли решение провести высадку в Италии, окончательно разгромить итальянскую армию и вывести Италию из войны.

Расстановка сил

Союзники

• 15-я группа армий (командующий Х. Александер). В неё входили 7-я американская армия и 8-я британская армия — всего к 10 июля 1943 года: 13 дивизий, 3 танковые бригады, 3 отряда коммандос и 3 батальона рейнджеров. Авиационную поддержку группе армий оказывали союзные ВВС Средиземноморья, подразделявшиеся на ВВС Северо-западной Африки, ВВС Среднего Востока и ВВС Мальты, в общем имевшие в своём составе более 4 тыс. самолётов.
• Средиземноморский флот Великобритании (командующий Э. Каннингем). В подчинении флота находилось 13 дивизий и 3 бригады (в том числе 2 танковые). Морские силы флота имели 1 380 боевых кораблей, десантных и вспомогательных судов и более 1 800 единиц высадочных средств.

Ход кампании

Высадка в Сицилии

Совместное британско-канадско-американское вторжение на Сицилию началось 10 июля 1943 г. одновременной высадкой морского и воздушного десанта в заливе Джела и к северу от Сиракузы. Итальянцы были не в состоянии предотвратить захват острова союзниками, но им удалось эвакуировать на полуостров большую часть своих войск. Последние войска покинули Сицилию 17 августа 1943 г. Операция дала союзникам необходимый опыт в проведении высадки с моря, ведении совместных операций и массовыми выбросками воздушного десанта.

Высадка в материковой Италии

3 сентября 1943 года в ходе операции «Бэйтаун» при поддержке авиации и флота соединения 8-й британской армии пересекли Мессинский пролив и высадились в юго-западной Калабрии, около города Реджо-ди-Калабрия. Правительство Италии капитулировало 8 сентября, но находившиеся на Апеннинском полуострове немецкие войска были готовы к такому повороту событий: они быстро разоружили итальянские войска и приготовились обороняться в одиночку. На рассвете 9 сентября итальянское правительство во главе с королём бежало из Рима на самолете в Бриндизи. Тем временем союзники продолжали своё продвижение и 9 сентября произвели две дополнительных высадки десанта: 5-я армия США высадилась, при сильном немецком сопротивлении, в Салерно во время операции «Аваланш», а дополнительный контингент британских войск в ходе операции «Слапстик» высадился в Таранто, почти не встретив никакого сопротивления. Существовала надежда на то, что с капитуляцией Италии, немцы отступят на север, так как в то время Адольф Гитлер был убеждён в том, что Южная Италия не имеет важного стратегического значения. Однако, в реальности всё вышло иначе, хотя в начале 8-я армия довольно быстро продвинулась на западном побережье, захватив порт Бари и важные аэродромы возле Фоджи. Основные усилия союзников на западе были направлены на захват портового города Неаполя. Неаполь был выбран потому, что он являлся самым северным итальянским городом, который мог бы быть взят при поддержке авиации, базировавшейся на аэродромах в Сицилии.

По мере того, как союзные войска продвигались на север, они сталкивались с всё более сложной местностью: Апеннинские горы, формирующие «позвоночник» полуострова, явились серьёзным препятствием. В наиболее гористых районах Абруцци более половины длины полуострова занимают горные хребты и вершины более 910 м в высоту. Обороняться в такой местности можно было достаточно эффективно. Отступающие немецкие войска взрывали за собой важные мосты и с помощью запруживания многочисленных рек затапливали большие пространства. Это создавало союзникам значительные трудности в пересечении таких мест и расстраивало таким образом союзнические планы.

Разведка

За ходом боевых действий союзников при высадке на Сицилию и в материковой Италии наблюдали офицеры Группы военно-дипломатической миссии СССР при Объединенном Штабе союзных войск под руководством кадрового сотрудника Разведывательного управления Генерального штаба РККА и военного дипломата, Главного советника генерал-майора Александра Васильева. Александр Васильев регулярно посылал в Разведупр Генерального штаба и лично Иосифу Сталину отчеты о происходящих событиях. Помимо дипломатической деятельности, Группа осуществляла стратегическую, оперативную и тактическую разведку в интересах Генерального штаба РККА и высшего военного и политического руководства Советского Союза.

Продвижение к Риму

В начале октября 1943 командующему немецкими войсками на юге Италии фельдмаршалу Кессельрингу удалось убедить Гитлера в том, что оборонительные действия в Италии должны вестись как можно дальше от Германии. Это позволило бы в полной мере использовать гористый и труднопроходимый итальянский ландшафт в целях обороны и предотвратило бы лёгкий захват аэродромов южной Италии, более приближённых к Германии, чем аэродромы Сицилии. Кроме того, Гитлер был убеждён в том, что легкий захват южной Италии дал бы союзникам трамплин, с которого можно было бы начать вторжение на Балканы, подбираясь к запасам топлива, бокситов и меди.

После того, как Кессельрингу было передано командование всеми войсками в Италии, он распорядился о создании нескольких линий оборонительных укреплений к югу от Рима. Задачей линии «Вольтурно» и линии «Барбара» являлась задержка союзнических войск ради того, чтобы выиграть время на постройку самой важной сети укреплений — так называемой «Зимней линии», состоящей из «линии Густава» и двух линий укреплений в Апеннинских горах: линии «Бернхардт» и «линии Гитлера».

«Зимняя линия» явилась главным препятствием для сил союзников в конце 1943 г. Из-за неё было приостановлено продвижение в 5-й армии на западной стороне полуострова. Хотя «линия Густава» была прорвана на адриатическом фронте 8-й армии и была занята Ортона, метели, снегопад и нулевая видимость в конце декабря привели к остановке наступления. Из-за этого основное внимание союзников сосредоточилось на западной части итальянского фронта, где наступление через долину Лири, по их мнению, имело самый большой шанс на прорыв немецкой обороны и захват Рима. Высадка морского десанта в Анцио была предназначена для того, чтобы дестабилизировать оборону «линии Густава». Однако союзное командование действовало со значительным промедлением, дав немцам время на ответные меры и глубокий рывок с моря вглубь итальянской территории, предназначенный для рассечения немецкой линии обороны, не произошёл. Союзные силы, высадившиеся на берегу, оказались запертыми немцами на небольшом участке прибрежной территории.

Только после того, как между январём и маем 1944 г. были произведены четыре основных наступления на вражеские позиции, «линия Густава» была, наконец, прорвана совместным усилием 5-й и 8-й армий (в их составе были британские, американские,итальянские, французские, польские и канадские части). Подразделения этих армий были сконцентрированы на тридцатидвухкилометровом участке между Монте-Кассино и западным побережьем. В то же время, войска, находящиеся в районе Анцио, прорвали оборону на своём участке, однако они упустили возможность отрезать и уничтожить значительную часть подразделений отступающей 10-й немецкой армии, потому что войска под Анцио, под влиянием успешного прорыва немецкой обороны, сменили направление своего наступления и начали наступать на Рим вдоль побережья. Рим был объявлен немцами «открытым городом», и американские войска вошли него 4 июня.

Северная Италия

После захвата Рима и высадки союзников в Нормандии в июне 1944 г. многие опытные американские и французские военные части были выведены из Италии, так как их присутствие потребовалось во Франции. Летом 1944 из Италии было выведено количество войск, эквивалентное семи дивизиям. Эти войска были задействованы в операции «Драгун» — высадке союзников на юге Франции. Выведенные войска были частично компенсированы прибывшей 1-й бразильской пехотной дивизией, пехотным элементом Бразильского экспедиционного корпуса.

С июня по август 1944 союзники значительно продвинулись на север: были заняты Рим, Флоренция. Войска подошли к укреплениям «линии Готик». Эта последняя линия немецких укреплений начиналась у Средиземноморского побережья, в 30 км севернее Пизы, проходила вдоль высоких Апеннинских гор между Флоренцией и Болоньей и заканчивалась у Адриатического побережья, немного южнее Римини.

Во время «операции Олива», главного союзного наступления осенью 1944, начавшегося 25 августа, Готская линия была прорвана в нескольких местах, но серьёзного, масштабного прорыва на тот момент ещё не было. Черчилль надеялся, что осенний прорыв откроет перед союзными армиями путь на северо-восток — через «Люблянский коридор» на Вену и в Венгрию, чтобы опередить наступавшие в Восточной Европе советские войска. Это предложение Черчилля вызвало неодобрение начальников штабов США: они понимали важность этого наступления для послевоенных британских интересов в регионе, однако, на их взгляд, эта инициатива шла вразрез с общими военными приоритетами всех Союзников. Американскому военному и политическому руководству гораздо важнее была Западная Европа и Южная Европа, поэтому они не согласились с Черчиллем, и он им уступил.

В декабре 1944 г. командующий 5-й армией, генерал Марк Уэйн Кларк, возглавил 15-ю группу армий, сменив Харольда Александера на посту командующего всех союзных войск в Италии. Зимой 1944 — весной 1945 гг. в Северной Италии развернулась оживлённая партизанская деятельность. Так как в Италии как бы параллельно существовало два правительства (правительство Итальянского Королевства и пронацистская Республика Сало), партизанские действия приобрели некоторые черты гражданской войны.

Продолжение наступления союзников в самом начале 1945 года было невыгодным из-за больших потерь в ходе осенних боёв в Северной Италии, а также плохих погодных условий, сводящих к нулю маневренность войск и подавляющее превосходство союзников в воздухе. Кроме того, потребовалось перебрасывать много английских частей из Италии в Грецию, а 1-й канадский корпус — в северо-западную Европу. Из-за всех этих причин, союзники приняли стратегию «наступательной обороны», в то же время готовясь к последнему наступлению весной, когда погодные условия улучшатся.

В феврале 1945 г., в ходе операции «Энкор», части 4-го корпуса (Бразильский Экспедиционный корпус и свежеприбывшая 10-я горная дивизия США), продвигаясь с боями через минные поля, сравняли свой фронт с фронтом находящегося справа от них 2-го корпуса США. Союзным подразделениям удалось сбросить немецкие войска с господствующей высоты Монте-Кастелло, а также захватить смежные вершины Монте-Бельведере и Кастельнуово, лишив, таким образом, обороняющихся удобных артиллерийских позиций, простреливающих подходы к Болонье. Немецкая артиллерия была установлена в тех местах со времён неудачной попытки союзников взять этот город осенью. В то же время, повреждённая войной инфраструктура Италии вынудила нацистов использовать морские и речные пути для переброски подкреплений и снабжения войск. Это привело к «операции Баулер», состоявшейся 21 марта, в ходе которой союзная авиация подвергла бомбардировке немецкие суда, стоящие в венецианской гавани.

Последнее союзное наступление на итальянском фронте началось с массированного артиллерийского и воздушного удара, состоявшегося 9 апреля 1945 года. К 18 апреля на востоке силы 8-й армии прорвали оборону противника у перевала Аргента. Их механизированные части уже продвигались в обход Болоньи, чтобы, встретившись с войсками 4-го корпуса, продвигающегося через Апеннинские горы в центральной Италии, замкнуть кольцо окружения за войсками, оборонявшимися в городе. Болонья была взята 21 апреля силами польской 3-й карпатской стрелковой дивизии, 34-й пехотной дивизии США из состава 5-й армии и группы итальянских партизан. 10-я горная дивизия, обошедшая Болонью, 22 апреля достигла реки По, на следующий день на фронте 8-й армии до реки дошла и 8-я индийская пехотная дивизия.

25 апреля Итальянский Партизанский Комитет Освобождения объявил о начале восстания и в тот же день, после пересечения реки По на правом фланге, войска 8-й армии продвинулись на северо-восток, направляясь на Венецию и Триест. На фронте 5-й армии США армейские соединения продвинулись на север в направлении Австрии, и на северо запад — на Милан. На левом фланге 5-й армии 92-я пехотная дивизия (так называемая дивизия «солдат баффало», состоящая из афроамериканцев) прошла вдоль побережья, направляясь на Геную, а быстрое продвижение бразильской дивизии на Турин позволило бразильцам застать врасплох немецко-итальянскую армию Лигурии, что привело к разгрому немцев.

В конце апреля у немецкой группы армий «C» (немецкие войска в Италии) после отступления на всех фронтах и потери почти всей военной мощи не осталось иного выбора, кроме капитуляции. Генерал Генрих фон Фитингхоф (занимавший пост командующего группой армий «C» после Кессельринга), с конца 1944 ставший командующим немецким Западным Фронтом, 29 апреля 1945 года подписал договор о капитуляции всех войск на территории Италии. Формально договор вступил в силу 2 мая

2 мая 8-я английская армия достигла северо-восточных границ Италии и города Триест. 5-я американская армия у северо-западных границ Италии встретилась с французскими частями из 6-й группы армий, которые наступали из Французской Ривьеры.

4 мая 88-я американская пехотная дивизия встретилась на Бреннерском перевале в Альпах с 103-й американской пехотной дивизией (из 6-й группы армий), которая наступая с Западноевропейского театра военных действий из Германии и Австрии перешла через Альпы и вошла на территорию Италии.

8 мая вся территория Италии была освобождена войсками Союзников.

См. также

• Италия во Второй мировой войне
• Операция «Томбола»

• Карты расположения воюющих сторон, взятые из документа Atlas of the World Battle Fronts
• 1943-07-01GerWW2BattlefrontAtlas.jpg

  1 июля 1943

• 1943-11-01GerWW2BattlefrontAtlas.jpg

  1 ноября 1943

• 1944-07-01GerWW2BattlefrontAtlas.jpg

  1 июля 1944

• 1944-09-01GerWW2BattlefrontAtlas.jpg

  1 сентября

• 1944-12-15GerWW2BattlefrontAtlas.jpg

  15 декабря 1944

• 1945-05-01GerWW2BattlefrontAtlas.jpg

  1 мая 1945

Отрывок, характеризующий Итальянская кампания (1943—1945)

– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.