Итальянская коммунистическая партия

Итальянская коммунистическая партия
итал. Partito Comunista Italiano
Лидер:	См. Руководители ИКП
Дата основания:	21 января 1921
Дата роспуска:	3 февраля 1991
Штаб-квартира:	Королевство Италия (с 1921 по 1946) Итальянская республика (с 1946 по 1991)
Идеология:	еврокоммунизм, марксизм, демократический социализм
Интернационал:	Коминтерн (с 1921 по 1943) Коминформ (с 1947 по 1956)
Количество членов:	более 2000000 человек (с 1946 по 1956) 2252446 человек (в 1947) 989708 человек (в 1991)
Партийная печать:	газета «L'Unità», журнал «Rinascita»
Персоналии:	члены партии в категории (63 чел.)

К:Политические партии, основанные в 1921 году

К:Исчезли в 1991 году Итальянская коммунистическая партия, или ИКП (итал. Partito Comunista Italiano, сокращённо PCI) — партия в Италии, существовавшая с 1921 по 1991. Наиболее успешная в XX веке коммунистическая партия в развитом капиталистическом обществе (численность в 1946—1956 превышала 2 млн человек, на выборах (1976) — 34,4 % голосов). Орган — газета «Унита», журнал «Ринашита». Опиралась на ведущее профобъединение страны — Всеобщую итальянскую конфедерацию труда.

История

ИКП образовалась в результате откола левого крыла от Итальянской социалистической партии (ИСП) на конгрессе в Ливорно 21 января 1921 года и называлась Коммунистическая партия Италии (итал. Partito Comunista d'Italia; первоначальное название сохранялось до 1943 года). Во главе откола стояли Амадео Бордига, избранный генеральным секретарём, и крупный марксистский философ Антонио Грамши, возглавлявший радикальную группу «Ордине Нуово» (итал. L'Ordine Nuovo) в Турине. Если в ИСП большинство было за центристами (коммунистами-унитариями) Джачинто Менотти Серрати, поддерживавшими социалистическую революцию, но отказывавшимися принять 21 условие Коминтерна и исключить из партии правое реформистское крыло, то в ИКП пошли сторонники диктатуры пролетариата. Часть левых максималистов, включая самого Серрати, позже присоединилась к коммунистам.

ИКП принимает участие в парламентских выборах 1921 года, на которых получает 4,6 % голосов избирателей и 15 депутатских мест. В первые годы существования партии между сторонниками Бордиги и Грамши идёт борьба, в результате которой Бордига был отстранён от руководства. В 1926 году третий съезд партии осудил взгляды Бордиги (левый коммунизм), а в 1930 году он и его сторонники были исключены из ИКП.

После запрета ИКП фашистским правительством 5 ноября 1926 года, партия вынуждена уйти в подполье. Часть членов ИКП продолжала действовать внутри Италии нелегально, а часть работала в эмиграции (в основном во Франции и СССР). После ареста Грамши в конце 1926 года руководство партии сосредотачивается в руках Пальмиро Тольятти, а сам Грамши умирает вскоре после освобождения в 1937 году.

В 1934 году ИКП заключила пакт о единстве действий с ИСП. Многие итальянские коммунисты участвовали в гражданской войне в Испании 1936–1939 годов. Компартия с социалистами и христианскими демократами была организатором итальянского Движения Сопротивления, а их партизанские отряды (Гарибальдийские бригады) играли ключевую роль в вооружённой борьбе с фашистами, в том числе в Апрельском восстании 1945 года.

В 1944 году партия вышла из подполья на освобождённых территориях, вскоре стала крупнейшей политической партией страны (за год численность её членов возросла с 500 тысяч до 1,7 миллионов человек) и в течение 1947—1948 гг. принимала участие в формировании правительства. В 1948 году на парламентских выборах ИКП объединилась с ИСП в Народно-демократический фронт (англ.). В течение следующих лет партия получила значительный электоральный успех, оказывая в разные периоды поддержку левоцентристским правительствам, хотя в состав правительств никогда не входила.

Партия имела наибольшее влияние в Центральной Италии, особенно в Эмилие-Романье и Умбрии, где регулярно побеждала на муниципальных выборах. Также пользовалась поддержкой в индустриальных городах Северной Италии.

После подавления Венгерского восстания 1956 года в ИКП произошёл раскол. Лидеры партии, включая Пальмиро Тольятти и Джорджо Наполитано, считали Венгерское восстание контрреволюционным, о чём сообщила газета «Унита», центральный орган партии. В то же время, Джузеппе Ди Витторио, член ИКП и руководитель Всеобщей итальянской конфедерации труда, оценил последовавшее советское вторжение «как вмешательство в дела независимого государства и независимой компартии». Подобную же позицию занял член ИКП Антонио Джолитти, а также национальный секретарь ИСП Пьетро Ненни, сторонник сотрудничества с ИКП. В итоге Антонио Джолитти (англ.) (внук Джованни Джолитти) и Пьетро Ненни пошли на раскол с ИКП.

Наполитано позднее высказывал сомнения в правильности его тогдашней позиции. В своей книге «От коммунистической партии к европейскому социализму. Политическая автобиография» (англ. From the Communist Party to European Socialism. A political autobiography, итал. Dal Pci al socialismo europeo. Un’autobiografia politica) он сожалел о том, что оправдывал тогда советскую интервенцию, объясняя это желанием сохранения партийного единства. Позднее он стал лидером фракции мелиористов — правого крыла в ИКП, сторонников умеренного социал-демократического курса.

В 1969 году Энрико Берлингуэр, будущий генеральный секретарь ИКП, участвовал в Международной конференции коммунистических и рабочих партий в Москве, на которой делегация ИКП не согласилась с официальной политической линией и не поддержала итоговую резолюцию. Берлингуэр выступил против травли китайских коммунистов, а также прямо заявил Леониду Брежневу, что вторжение в Чехословакию войск Варшавского договора (которое он назвал «трагедией в Праге») отражает важные различия внутри коммунистического движения по фундаментальным вопросам, таким, как национальная независимость, социалистическая демократия и свобода развития культуры. В это время ИКП была крупнейшей коммунистической партией капиталистических стран. На парламентских выборах 1976 года партия получила 34,4 % голосов избирателей.

В 1970-е годы пути ИКП и Советского Союза ещё более расходятся. Партия отходит от линии КПСС в сторону еврокоммунизма, а также стремится к сотрудничеству с Христианско-демократической партией в рамках концепции «исторического компромисса». Однако похищение и последовавшее за ним убийство лидера ХДП Альдо Моро Красными бригадами в мае 1978 года положило конец надеждам на такой компромисс.

В течение «свинцовых лет» (итал. anni di piombo) ИКП выступает жёстким противником терроризма и Красных бригад.

Советское вторжение в Афганистан в 1979 году привело к полному разрыву ИКП с Москвой. Партия отказалась участвовать в Конференции коммунистических и рабочих партий в Париже в 1980 году.

Несмотря на то, что ИКП, не пребывавшая во власти, оказалась наименее затронутой коррупционными скандалами из всех крупных политических сил страны, конец СССР привёл к её самороспуску. На следующий день после падения Берлинской стены секретарь ИКП Акилле Оккетто, даже не успев посоветоваться с остальными членами руководства, заявляет о необходимости смены названия партии и форсированного принятия социал-демократической программы. В марте 1990 года XIX съезд ИКП двумя третями голосует за «учредительный процесс» новой левой партии на месте ИКП. ХХ съезд ИКП в 1991 преобразует её в Демократическую партию левых сил (ДПЛС), которая вступает в Социалистический интернационал. Более радикальное крыло партии во главе с Армандо Коссутта создаёт Партию коммунистического возрождения (ПКВ). Позднее первая преобразовалась в партию «Левые демократы» (ЛД) и отказалась от символики ИКП, от ПКВ откололась Партия коммунистов Италии (ПКИ) и приняла логотип, очень похожий на логотип ИКП.

Конечным же итогом преобразований ИКП стала Демократическая партия, отказывающаяся даже от социал-демократических установок.

Руководители ИКП

Фото	Имя	Оригинальное имя	Период
Национальные секретари ИКП
	Амадео Бордига	Amadeo Bordiga	1921—1924
	Антонио Грамши	Antonio Gramsci	1924—1926
	Пальмиро Тольятти	Palmiro Togliatti	1926—1934 и 1938—1964
	Руджеро Гриеко	Ruggero Grieco	1934—1938
	Луиджи Лонго	Luigi Longo	1964—1972
	Энрико Берлингуэр	Enrico Berlinguer	1972—1984
	Алессандро Натта	Alessandro Natta	1984—1988
	Акилле Окетто	Achile Ochetto	1988—1991
Президенты ИКП
	Луиджи Лонго	Luigi Longo	1972—1980
	Алессандро Натта	Alessando Natta	1989—1990
	Альдо Торторелла	Aldo Tortorella	1990—1991

См. также

• Еврокоммунизм
• Санмаринская коммунистическая партия

Литература

• Paolo Spriano
  • Storia del Partito Comunista Italiano, I, Da Bordiga a Gramsci, Einaudi, Torino 1967.
  • Storia del Partito Comunista Italiano, II, Gli anni della clandestinità, Einaudi, Torino 1969.
  • Storia del Partito Comunista Italiano, III, I fronti popolari, Stalin, la guerra, Einaudi, Torino 1970.
  • Storia del Partito Comunista Italiano, IV, La fine del fascismo. Dalla riscossa operaia alla lotta armata, Einaudi, Torino 1973.
  • Storia del Partito Comunista Italiano, V, La resistenza, Togliatti e il partito nuovo, Einaudi, Torino 1975.

Ссылки

• Сайты партий-преемниц ИКП: [www.dsonline.it/ Партия «Левые демократы»]; [www.rifondazione.it/ Партия коммунистического возрождения]; [www.comunisti-italiani.it Партия коммунистов Италии]
• Плакаты ИКП [www.cartacanta.it/manifesti/pci/index.html часть 1], [www.cartacanta.it/manifesti/Manifesti%20pci%20-%20fgci%20-%20pds%20-%20seconda%20parte/index.html часть 2], [www.cartacanta.it/manifesti/pci_3/index.html часть 3]
• Итальянская коммунистическая партия // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Дмитрий Жвания. [www.sensusnovus.ru/analytics/2013/07/10/16762.html ИКП — смерть как расплата за соглашательство]

Отрывок, характеризующий Итальянская коммунистическая партия

Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.