Итальянская националистическая ассоциация
| Итальянская националистическая ассоциация | |
| Associazione Nazionalista Italiana | |
| Дата основания: | |
|---|---|
| Дата роспуска: | |
| Идеология: | |
| Партийная печать: | |
К:Исчезли в 1923 году Итальянская националистическая ассоциация (ANI) — первая националистическая партия в Италии, основанная в 1910 году. Основатели — Энрико Коррадини и Джованни Папини. Поддерживала войну Италии с Австро-Венгрией.[1] Вошла в состав Национальной фашистской партии в 1923 году.[2]
Содержание
Идеология
У партии не было чётко выраженной идеологии, в её состав входили сторонники различных видов национализма: авторитарного, демократического, умеренного.[3][4]
Коррадини утверждал, что Италия — «пролетарская нация». По его мнению, капитализм и деление народа на классы тормозили развитие Италии, но вместо пропаганды социалистической революции Коррадини предлагал национализм.[4]
Коррадини, чтобы описать свою идеологию, иногда даже использовал термин «национал-социализм».[4]
В 1914 году АНИ начала склоняться в сторону авторитарного национализма и созданию корпоративного государства.[3] Такое корпоративное государство должно быть во главе с корпоративными собраниями, которые будут состоять из профсоюзов и организаций предпринимателей, а не с парламентом. Они должны были работать в рамках мощного государственного управления по регулированию экономических отношений, предотвращать классовую борьбу и сделать Италию индустриальным государством, которое сможет конкурировать с передовыми державами, а также создать собственную империю.[3]
Состав
Большинство сторонников АНИ были богатыми авторитарными националистами с ярко выраженными правыми взглядами, однако левые националисты, состоявшие в партии, принимали меры для защиты и поддержки рабочего класса.[3]
Видные члены партии
Напишите отзыв о статье "Итальянская националистическая ассоциация"
Примечания
|
Портал «Фашизм» |
|---|
Отрывок, характеризующий Итальянская националистическая ассоциация
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
