Итальянские войны
Итальянские войны | |||
Битва при Павии | |||
Дата | |||
---|---|---|---|
Место | |||
Причина |
Борьба за Неаполитанский престол | ||
Итог |
Поражение французской коалиции | ||
Противники | |||
Командующие | |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Итальянские войны (1494—1559) — серия военных конфликтов между Францией, Испанией и Священной Римской империей с участием других государств Западной Европы (Англия, Шотландия, Швейцария, Венеция, Папская область и итальянские города-государства), а также Османской империи за обладание Италией и гегемонию в Европе и Средиземноморье. Возникнув как династический спор за престол Неаполитанского королевства, Итальянские войны быстро превратились в общеевропейский конфликт. С 1520-х годов главной составляющей этого конфликта стала борьба между Францией и Габсбургами за доминирование в Западной Европе. Военные действия проходили, главным образом, на территории Италии, а также в Нидерландах. Политическим итогом войн стал переход Италии под власть Испании, закрепление её раздробленности и оттеснение итальянских государств на периферию европейских международных отношений.
Содержание
Предпосылки
В 1454 году после серии войн между Венецией, Миланом и Флоренцией за власть в Северной Италии был заключён Лодийский мир, к которому вскоре присоединились папа римский, Неаполитанское королевство и другие итальянские государства. Была образована Итальянская лига, члены которой обязались отказаться от решения конфликтов военной силой и не заключать союзов с третьими государствами. Целью лиги было установление равновесия на Апеннинском полуострове и удержание Франции за пределами Италии. На протяжении тридцати лет лига успешно выполняла свои задачи и, за исключением небольших стычек, в Италии царил мир. Однако в 1490-х годах положение изменилось. В 1492 году скончался Лоренцо Медичи, один из главных архитекторов системы итальянского равновесия, и во Флоренции стал править непопулярный Пьетро II, враждебно относящийся к Милану и пассивный в противостоянии с Францией. В том же году римским папой был избран Александр VI Борджиа, главной целью политики которого стало создание в Средней Италии государства для рода Борджиа. Уже в 1493 году Александр VI вместе с Венецией и Миланом организовал Лигу Святого Марка против Неаполитанского королевства, поддержавшего клан Орсини — главных конкурентов семейства Борджиа в Папской области.
Начальный период
Первая итальянская война (1494—1496)
После смерти неаполитанского короля Фернандо I в 1494 году претензии на престол Неаполя заявил французский король Карл VIII, приходившийся родственником монархам Анжуйской династии (правившей в Неаполитанском королевстве в 1266—1442 годах). Эти претензии были поддержаны герцогом Миланским Лодовико Моро, а также папой Александром VI, конфликтовавшим с Неаполем. Французские войска вторглись в Италию, подчинили Флоренцию и, практически не встречая сопротивления, в 1495 году заняли Неаполь. Однако против Франции вскоре сложилась Венецианская лига итальянских государств, опасающихся чрезмерного усиления французского влияния на полуострове. К лиге присоединились император Священной Римской империи Максимилиан I и король Арагона Фердинанд II. Под угрозой оказаться отрезанным от Франции и, возможно, из-за распространения сифилиса среди его солдат[1]:9, Карл VIII покинул Неаполь. 6 июля 1495 года французские войска встретились с армией Венецианской лиги в сражении при Форново, и не сумев добиться победы, ушли во Францию. В 1496 году испанские войска очистили территорию Италии от французских гарнизонов, остававшихся в крепостях, а французский гарнизон в Неаполе капитулировал. Назначенный Карлом вице-королём Неаполя, герцог Монпансье умер от чумы, а д’Обиньи привёл во Францию остатки французских гарнизонов.
Разгром Неаполитанского королевства вызвал крах баланса сил на Апеннинском полуострове. Между итальянскими государствами начались столкновения, выливающиеся в вооружённые конфликты (война между Флоренцией и Пизой (с 1494 года), борьба между папой и домом Орсини, начало захватов Чезаре Борджиа коммун и сеньорий Средней Италии). С другой стороны, короли Франции также не желали отказываться от своих планов по захвату итальянских территорий.
Вторая итальянская война (1499—1504)
В 1498 году королём Франции стал Людовик XII, бывший герцог Орлеанский, который как внук Валентины Висконти предъявил претензии на Миланское герцогство. Франция заключила союз с Венецией против Милана и Габсбургов и привлекла на свою сторону Савойю, Флоренцию и папу Александра VI. В июле 1499 года французская армия вторглась в Ломбардию и практически без сопротивления заняла Милан. Герцог Лодовико Моро бежал в Тироль, где с помощью императора Максимилиана I набрал небольшую наёмную армию из швейцарцев и в 1500 году отбил свою столицу. Однако вскоре французы одержали верх над швейцарцами и пленили Лодовико Моро. Ломбардия перешла под власть Франции, а Людовик XII провозгласил себя герцогом Миланским.
Успехи в Северной Италии позволили королю Франции возобновить свои претензии на Неаполь. В 1500 году он заключил Гранадский договор с Фердинандом II Арагонским о разделе Неаполитанского королевства. В 1501 году французские войска вторглись на территорию Неаполя, а испанский экспедиционный корпус высадился в Калабрии. Неаполитанский король Федериго сдался на милость победителей. К 1502 году Южная Италия оказалась разделённой между Францией и Испанией. В то же время Чезаре Борджиа захватил Романью и Урбино, создав централизованное государство в Средней Италии, и вступил в войну с Флоренцией. Однако положение осложнилось конфликтом между Францией и Испанией за ряд областей бывшего Неаполитанского королевства (Базиликата, Абруцци). Бывшие союзники оказались в состоянии войны, успех в которой сопутствовал испанцам. В серии убедительных побед (важнейшей из которых была битва при Гарильяно) испанская армия под командованием Гонсало де Кордовы в 1503 году разгромила французские войска и вынудила их оставить территорию Южной Италии. Одновременно позиции Франции в Средней Италии были подорваны смертью папы Александра VI и вступлением на престол происпански настроенного Юлия II.
Людовик XII был вынужден пойти на переговоры. Согласно Блуаскому миру 1505 года Франция признала Неаполитанское королевство владением Испании, но сохранила за собой Ломбардию и Геную. В результате Южная Италия перешла под власть испанского короля, в Северной сохранилась гегемония Франции, а в Средней Италии была восстановлена власть папы римского.
Обострение конфликта
Война Камбрейской лиги (1508—1516)
Вступив на Священный престол в 1503 году папа Юлий II развернул программу создания в Средней Италии сильного современного Папского государства, способного противостоять иностранным державам. Изгнав Чезаре Борджиа, Юлий II присоединил его владения, однако Римини и Фаэнца были захвачены Венецией, которая стала главным препятствием для расширения папской власти в Средней Италии. В то же время обострились отношения Венеции с императором Максимилианом I, который решил короноваться в Риме, но не был пропущен войсками республики. В 1508 году имперская армия попыталась вторгнуться на территорию Венеции, но была отбита, а венецианцы оккупировали Риеку и Триест. Усиление Венеции сплотило против неё европейские государства: в 1508 году была сформирована антивенецианская Камбрейская лига, в которую вошли папа Юлий II, император Максимилиан I, король Арагона Фердинанд II и король Франции Людовик XII.
В 1509 году испанские войска захватили венецианские порты в Апулии, армия папы вторглась в венецианскую Романью и заняла Равенну, Венгрия атаковала Далмацию, а армия Савойи высадилась на Крите. Одновременно войска императора захватили Роверето и Верону, а французская армия разгромила венецианцев в битве при Аньяделло. Венецианская республика оказалась под угрозой полного уничтожения. Однако успехи дипломатии Венеции и разногласия в стане союзников, обеспокоенных усилением французского влияния в Северной Италии, переломили ситуацию. Ценой уступки Равенны и Романьи республика в 1510 году добилась заключения сепаратного мира с папой, а отказавшись от апулийских портов — с Испанией. Имперские войска были отбиты. Тем не менее французы оккупировали Романью, несмотря на сопротивление венецианско-папских отрядов.
В 1511 году папе удалось сформировать новый союз, на этот раз против Франции. В состав «Священной лиги», помимо Юлия II, вошли Венеция, Испания, Англия, а чуть позднее — и император Максимилиан I. Хотя первоначально удача сопутствовала французам, которые под командованием Гастона де Фуа захватили Брешию и разбили испанцев в битве при Равенне, в 1512 году перевес начал склоняться на сторону союзников. В Ломбардию вторглась нанятая на папские деньги армия швейцарцев, которая заняла Милан и восстановила на престоле герцога Массимилиана Сфорца, превратив Миланское герцогство в протекторат Швейцарии. Папско-испанские войска также перешли в наступление и отбили у французов Парму, Пьяченцу и Реджо. Попытки Франции в 1513 году отвоевать Милан провалились: в битве при Новаре войска Людовика XII были наголову разбиты швейцарцами.
Неудачи французов заставили Венецию вновь пойти на сближение с Францией и заключить в 1513 году союз с Людовиком XII. Венецианские войска захватили Фриули, но потерпели поражение от испанской армии в сражении при Ла-Мотте. На французском побережье высадились войска английского короля Генриха VIII, которые, одержав победу при Гингате, заняли Теруан. На помощь Франции пришла Шотландия, однако её армия была разбита англичанами в битве при Флодден-Фильде, а шотландский король Яков IV был убит. Однако «Священная лига» вскоре начала разваливаться. Генрих VIII в 1514 году заключил сепаратный мир с Францией, а смерть Юлия II в 1513 году оставила союзников без лидера. Новый папа Лев X не отличался воинственностью и склонялся к примирению с Францией.
В 1515 году французская армия под командованием нового короля Франции Франциска I вторглась в Италию и, опираясь на союз с Венецией, в сражении при Мариньяно разгромила швейцарские войска. Вскоре французы вошли в Милан. На встрече Франциска I и папы Льва X в Болонье было согласовано прекращение военных действий между двумя державами, причём Парма и Пьяченца должны были отойти Франции. По Нуайонскому договору 1516 года папа и король Испании Карл I признали права французского короля на Ломбардию в обмен на его отказ от претензий на Неаполь. Война завершилась в 1517 году заключением мира между Венецией и императором, в соответствии с которым республика теряла Роверето, но сохраняла Кремону. Таким образом Северная Италия оказалась поделённой между Францией и Венецией.
Первая война Франциска I и Карла V (1521—1526)
Новый этап в Итальянских войнах начался в 1519 году с восшествием испанского короля Карла I на престол Священной Римской империи под именем Карла V. Под его властью были объединены огромные владения: Германия, Нидерланды, Испания, Сицилия, Неаполь и Америка, что позволило также выдвинуть претензии на Милан и Бургундию. В то же время начавшаяся в Германии Реформация, борьбу с которой возглавил Карл V, обеспечила императору поддержку папства. В 1521 году военные действия в Италии возобновились. Испано-имперская армия неожиданно атаковала Ломбардию и захватила Милан. Французские войска были разбиты при Бикокке. Папа вновь занял Парму и Пьяченцу. В 1522 году испанская армия оккупировала Геную. В следующем году Венеция заключила сепаратный мир с союзниками, уступив Градишку Австрии, а английские войска атаковали Пикардию. К концу 1524 года французские войска были полностью вытеснены из Италии, а испанский флот осадил Марсель.
В 1525 году новая крупная французская армия под командованием самого короля Франциска I перешла через Альпы, стремясь возвратить под власть Франции Ломбардию. Однако в битве при Павии французские войска были наголову разбиты испанцами, а Франциск I попал в плен. Находясь в испанском плену, король Франции был вынужден в 1526 году подписать кабальный Мадридский договор, в соответствии с которым он отказался от всех претензий на Италию и уступил Испании бывшие владения Бургундского дома — Бургундию, Артуа и Фландрию.
Война Коньякской лиги (1526—1530)
После освобождения Франциска I из испанского плена, он объявил о недействительности условий Мадридского договора. Ему удалось привлечь на свою сторону папу Климента VII, недовольного установлением гегемонии Испании в Италии. В результате в 1526 году была сформирована антииспанская Коньякская лига, в которую вошли Франция, Папское государство, Венеция, Флоренция и Франческо II Сфорца, герцог Миланский. Однако французский король не спешил направить свои войска в Италию. Хотя папско-венецианские войска отбили у испанцев Лоди, освободить Ломбардию им не удалось. В то же время император Карл V собрал новую армию ландскнехтов, которая двинулась в Среднюю Италию. Раздражённые отсутствием жалованья, ландскнехты 4 мая 1527 года штурмом взяли Рим и подвергли город разграблению. Взятие Рима произвело шок в Европе. Папа был заточён в замке Святого Ангела, престиж папства резко упал. Во Флоренции вспыхнуло антипапское восстание, которое изгнало Медичи и восстановило республику. Тем не менее Франциску I удалось несколько укрепить Коньякскую лигу, добившись присоединения к ней короля Англии.
В 1528 году французские войска вновь вступили в Италию. Они с боями прорвались на юг и осадили Неаполь. Однако во французском лагере началась чума, унесшая более половины солдат и командиров, в сражении при Ландриано испанские войска одержали верх, а в Генуе разгорелся антифранцузский мятеж во главе с Андреа Дориа, который передал генуэзский флот Испании и заставил капитулировать французский гарнизон в Савоне. Франциск I был вынужден вывести войска из Италии. Вскоре между Францией и Карлом V был заключён Камбрейский мир, предусматривающий переход Артуа, Фландрии и Турнэ под власть Испании и закрепляющий испанскую гегемонию в Италии. Взамен император отказался от претензий на Бургундию. Папа римский также прекратил сопротивление взамен на обещание Карла V восстановить власть Медичи во Флоренции, а в 1530 году Климент VII короновал Карла императорской короной в Болонье. Военные действия продолжила лишь Флоренция, но после героической обороны в 1530 году она была вынуждена капитулировать. Флорентийская республика была упразднена, а Алессандро Медичи был провозглашён герцогом Флоренции.
Завершение Итальянских войн
Третья война Франциска I и Карла V (1536—1538)
Взятие Рима в 1527 году, успехи Реформации в Германии и разрыв английского короля Генриха VIII с католичеством сильно подорвали позиции папы римского. Он оказался в полном подчинении у императора и больше не принимал активного участия в Итальянских войнах. Начиная с 1530-х годов конфликт приобрёл характер борьбы между испанскими Габсбургами и французскими Валуа за гегемонию в Европе. Новый повод для военного столкновения возник со смертью миланского герцога Франческо II Сфорца в 1535 году. Карл V немедленно объявил Ломбардию владением испанской короны. Против этого выступил Франциск I, предъявивший ответные претензии на Милан и Савойю. В 1536 году французские войска захватили Турин и оккупировали всё Савойское герцогство, однако до Милана им дойти не удалось. В ответ Карл V атаковал Прованс и осадил Марсель. Поскольку испанцы не смогли захватить сильно укрепённый Авиньон, их продвижение вглубь французской территории остановилось. В 1538 году Франция и император заключили Ниццкое перемирие на 10 лет, сохранив гегемонию Испании в Италии, но передав Пьемонт под власть Франциска I.
Четвёртая война Франциска I и Карла V (1542—1546)
Ниццкое перемирие оказалось недолговечным. В 1541 году испанские солдаты убили двух французов в Павии. В ответ Франциск I в 1542 году возобновил войну, захватив принадлежащие испанскому королю Люксембург и Руссильон. Одновременно Франция заключила союз с Сулейманом I, султаном Османской империи, угрожающей Габсбургам с востока. В 1543 году объединённый франко-турецкий флот захватил Ниццу, а в следующем году войска Франциска I нанесли поражение испанцам в битве при Черезоле. Однако выбить испанцев из Ломбардии вновь не удалось. Более того, на сторону Карла V перешёл английский король Генрих VIII. Английские войска высадились в северной Франции и захватили Булонь, а армия императора, заняв Суассон, начала наступление на Париж. Тем не менее разногласия между англичанами и имперцами, а также серия анти-испанских восстаний в Италии (в Генуе и Сиене) и непрекращающиеся атаки турецкого флота заставили Карла V пойти на переговоры с Францией. По миру в Крепи 1544 года статус-кво в Италии было восстановлено, хотя Англия продолжала удерживать Булонь.
Последняя Итальянская война (1551—1559)
После смерти короля Франциска I в 1547 году на французский престол взошёл его сын Генрих II, который продолжил антигабсбургскую политику своего отца. Ему удалось в 1548 году присоединить к Франции маркизат Салуццо в Пьемонте и сблизиться с папой римским, недовольным позицией императора на Тридентском соборе. В 1551 году Генрих II объявил войну Карлу V и вторгся в Лотарингию. Французские войска оккупировали практически всю территорию Лотарингии до Рейна. В 1553 году армия Генриха II двинулась в Италию и атаковала Тосканское герцогство. Однако в битве при Марчиано французы потерпели поражение, а в 1554 году капитулировал осаждённый испанцами французский гарнизон в Сиене. В 1556 году Карл V отрёкся от испанского престола в пользу своего сына Филиппа II и от титула императора в пользу младшего брата Фердинанда I. Тем временем французские войска под командованием Франсуа де Гиза вступили в Южную Италию и заняли Неаполь. Однако на северном театре боевых действий Франция потерпела поражение: испанская армия, поддержанная английским экспедиционным корпусом, наголову разбила французские войска в сражении при Сен-Кантене. Франсуа де Гиз был вынужден отвести войска из Италии. Хотя ответные действия французов были достаточно успешными: в 1558 году пал Кале, находившийся под властью Англии более двух веков, а вскоре французские войска вступили на территорию Испанских Нидерландов, в 1559 году общее истощение сторон заставило пойти на мирные переговоры.
Согласно мирному договору, заключённому между Францией, Англией и Испанией в Като-Камбрези в 1559 году, Франция отказалась от всех претензий на Италию, удержав за собой лишь Салуццо. Пьемонт и Савойя были возвращены герцогу Савойскому, Милан и Неаполитанское королевство были признаны владением Испании. Взамен Франция получила Кале, а также три лотарингских епископства: Мец, Туль и Верден. Испания сохранила Франш-Конте и Нидерланды.
Результат
Като-Камбрезийский мир завершил Итальянские войны. Главным их результатом стало утверждение испанской гегемонии в Италии и превращение Испании в ведущую державу Европы. Франция была вынуждена довольствоваться присоединением небольших территорий, а начавшиеся вскоре Религиозные войны надолго ослабили страну. В ходе войн сильно пострадало хозяйство Италии. Закрепление испанской власти и феодальной раздробленности в условиях разорения страны привело к падению значения итальянских государств в европейской политике и смещению Италии на периферию исторического развития Европы. С другой стороны, вернувшись из Италии, французские и немецкие солдаты и офицеры принесли в свои страны идеалы Ренессанса и гуманизма, что послужило толчком к бурному развитию культуры Возрождения к северу от Альп.
Напишите отзыв о статье "Итальянские войны"
Примечания
- ↑ А. Н. Родионов. Сифилис. — Питер, 2007. — 320 с.
Литература
- История Италии в 3-х тт. М., 1973
- Guicciardini, F. The History of Italy. Princeton, 1984
Отрывок, характеризующий Итальянские войны
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…