Итальянские сказки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Италья́нские ска́зки (итал. Fiabe italiane) — литературные и фольклорные прозаические произведения итальянской литературы. Как и любые другие национальные сказки, они отражают особенности национальной культуры, быта, характера итальянцев.





История возникновения

Особенность становления итальянской литературы состоит в том, что, в отличие от большинства крупных европейских литератур (литературы Англии, Германии, Фран­ции, Испании, Скандинавии), литература Италии сформировалась относительно поздно. Это случилось в силу того, что в средневековой Италии латинский язык сохранял свой статус официального книжного языка дольше, чем где бы то ни было. Вплоть до XIII столетия латынь сохраняла роль литературного, «в известном смысле живого языка»[1]. Латинский язык долгое время был препятствием для обособления итальянского языка в качестве литературного языка, поскольку не воспринимался итальянцами языком «чужим», в обществе латынь была элементом и делового, и культурного общения[1]. В силу этого второй особенностью итальянской литературы было отсутствие своего народного эпоса, фольклорные сказки не предшествовали литературным, как в Скандинавии или на Руси, а появились одновременно с литературными или чуть позднее их.

Литературная сказка

Один из самых ранних сборников итальянских новелл «Новеллино» появился в конце XIII века. Проза «Новеллино», собранного из нескольких источников, демонстрировала влияние провансальской, античной и арабской литературы, в частности, литературное обрамление по примеру сказок сборника «Тысяча и одна ночь». Несмотря на безвестность авторов сборника исследователи относят его к произведениям авторского искусства. Мотивы, сюжеты и приёмы сказки широко использовал в своём «Декамероне» (1350—1353) Джованни Боккаччо[2]. Вторым крупным итальянским новеллистом XIV столетия, обращавшимся к сказке, был Франко Саккетти[3]. Избранные новеллы из сборников «Новеллино» и «Триста новелл» Франко Саккетти включаются современными составителями в сборники итальянских сказок[4].

Никколо Макиавелли

Несмотря на все жанровые различия бытовая итальянская новелла и новеллистическая сказка долгое время существуют параллельно, создаются одними и теми же авторами, выходят в одних и тех же сборниках. Примерно в 1518 году Никколо Макиавелли создал свою сказку «Чёрт, который женился». Писатель написал эту сказку в деревушке Сант-Андреа, находясь в изгнании. Опубликована она была уже после смерти Макиавелли в 1549 году. Во Флоренции сохранился автограф сказки. Сюжет о женитьбе дьявола был весьма популярен в Средневековье, его разрабатывал Ганс Сакс («О том, как чёрт женился на старухе») и Дж. Страпарола. Стихотворный перевод сказки на французский язык сделал Жан де Лафонтен. В 1690 году английский драматург Джон Уилсон (англ.)русск. положил сюжет Макиавелли в основу своей трагикомедии «Бельфагор, женитьба дьявола»[5].

Страпарола

Следующим крупным итальянским новеллистом, оказавшим заметное влияние на развитие национальной сказки, был Джованфранческо Страпарола (ок. 1480 — ок. 1557). Он был автором сборника «Приятные ночи» из сорока восьми новелл, некоторые из них восходят к новеллам Франко Саккетти, Бокаччо, Поджо Браччолини, Сера Джовании, Маккиавелли, Джироламо Морлини, несколько историй написаны на бергамском наречии. Фабулы отдельных новелл носят сказочный характер[6]. По мнению литературоведа Елеазара Мелетинского, творчество Страпаролы представляет собой совершенно особый вариант новеллы[2]:

Он не усиливает трагедийность или сатиричность, а ослабляет их за счет некоторого усиления традиционного дидактизма, смягчения конфликтности и особенно введения в новеллу сказочной стихии параллельно с новеллистической обработкой сказочных сюжетов (в этом плане он предшественник Базиле и Перро).

В большом количестве новеллист брал свои сюжеты непосредственно из фольклорных источников, при этом исследователь обращает внимание на склонность Страпаролы к сказочной фантастике и введение им в новеллу фольклорно-сказочной стихии[2]:

Страпарола выдвигает новый синтез гуманизма или, может, даже постгуманизма с народно-фольклорной стихией, эксплуатирует сказочные мотивы и создает новый синтез сказки и новеллы, предвосхищая Базиле и Перро.

В частности сюжеты сказок Страпаролы «Кот в сапогах», «Король-свинья» и «Девушка в ларце» позднее встретятся в сюжетах знаменитого французского сказочника[7].

Исследователи отмечают, что в XVI веке (в классификации итальянского литературоведения эпоха Чинквеченто), кроме Страпаролы заметное влияние на развитие литературной сказки оказал Аньоло Фиренцуола. Благодаря ему в литературную моду входит жанр восточной сказки[8]. Отдал дань написанию сказок «универсальный гений» итальянского Возрождения Леонардо да Винчи[9]. Таким образом, приблизительно с середины XVI столетия можно говорить о формировании сказки как самостоятельного жанра в литературе Италии[7].

Базиле

В последующую эпоху Сейченто самым выдающимся итальянским писателем-сказочником был Джамбаттиста Базиле. В основу своей книги «Пентамерон» Базиле положил крестьянский фольклор. Исследователь И. Н. Голенищев-Кутузов называет «Пентамерон» «одним из самых ярких произведений европейской литературы XVII в.»[10]:

Это первая в истории европейской литературы книга народных волшебных сказок, литературно обработанных в стиле барокко, но барокко особого, во многом очень отличного от маринизма

Книга была написана в 1634—1636 гг. в Неаполе и сперва называлась «Сказка сказок». Написана она была на неаполитанском диалекте, и в заглавии был указан автор Джан Алезио Аббатутис — псевдоним Базиле.

Базиле, будучи уже профессиональным сказочником умел поэтизировать быт. Книга написана на неаполитанском диалекте разговорным, нарочито грубоватым языком, который время от времени перемежается учёными латинскими изречениями. Пятьдесят сказок объединены сказкой-обрамлением. Их отличает чувство юмора и меры, когда речь заходит об изображении сказочных существ: фей, чудовищ, ведьм, домовых, говорящих сверчков, кошек, мышей, колдунов и т. д.: «Людоед с женой сидят за ужином перед открытым окном, чтоб не было жарко, а поев, начинают бесконечные сплетни и пересуды»[10].

У Базиле неисчерпаемая способность выдумывать, комбинировать и модулировать темы, он редко повторяется, удивляя богатством сюжетов и ситуаций. Одна из главных особенностей «Пентамерона» — умелое соединение трагического и комического, иронии и чувствительности, насмешливости и фамильярности.

Сказки Базиле подразумевали дидактические цели, исключающие какую-то бы ни было назойливость и тем самым подходили для самой разнообразной публики, в том числе и детской. Некоторые из них пересекаются с сюжетами произведений Шарля Перро, например, «Три феи» и «Золушка»[7]. В следующем столетии «Пентамерон» весьма пригодился Карло Гоцци («Любовь к трём апельсинам», «Ворон»), а также Якобу Гримму, который, переиздавая книгу Базиле в Германии, составил к ней своё обширное предисловие.[10]

Карло Гоцци

После невыразительных сказок сборника «Posilicheata» («Поездка в Позилиппо») Помпео Сарнелли 1684 года в истории итальянской сказки наступила длительная пауза[11]. Но в 60-х годах XVIII века любимый народный жанр под пером Карло Гоцци приобретает новые черты. Будучи поклонником «комедия дель арте», Гоцци соединил сказку, народный театр и получил фьябу или трагикомическую сказку для театра. Так возникли «Любовь к трём апельсинам» (1760), «Ворон» (1761), «Турандот» (1762), «Король-олень» (1762), «Женщина-змея» (1762), «Зобеида» (1763), «Счастливые нищие» (1764), «Зелёная птичка» (1765) и др. Персонажами сказок Гоцци становятся театральные маски: (Панталоне, Труффальдино, Тарталья, Бригелла и др. Театральные сказки Карло Гоцци немедленно приобрели неслыханный успех, который не утратился до настоящего времени.

Фьябы Гоцци дали мощный импульс для развития театра, литературы, музыки. На мотив сказки «Любовь к трём апельсинам» С. С. Прокофьев написал одноимённую оперу; композиторы Вебер и Пуччини написали музыку к опере «Турандот»; Бертольд Брехт написал пьесу «Турандот, или Конгресс обелителей»; Евгений Вахтангов поставил спектакль «Принцесса Турандот».

Карло Коллоди

Основная статья: Приключения Пиноккио. История деревянной куклы

В 1881 году писатель и журналист Карло Лоренцини (псевдоним Карло Коллоди) написал роман-фельетон «Приключения Пиноккио. История деревянной куклы» (Le avventure di Pinocchio. Storia d'un burattino). Сказка, как и фьябы Гоцци, включала в себя элементы театра «комедия дель арте», она была переведена на 87 языках. Алексей Толстой в 1936 году написал свой вариант этой сказки «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Луиджи Гардзоне, в свою очередь, в 1984 году перевёл на итальянский язык сказку Алексея Толстого.

Луиджи Капуана

Одновременно с Карло Лоренцини, но с меньшим успехом попробовал себя в роли сказочника известный итальянский писатель, основоположник литературного направления веризм, — Луиджи Капуана[12]. Им написаны сказки «Благоразумный король», «Волшебный хвост», «Дырка в воде», «Капризуля» и многие другие. Первые сказки он начал публиковать ещё в 1882 году, но основные произведения в этом жанре им создавались в 1890-е и 1900-е гг. В 1894 году сказки Капуаны вышли отдельным изданием: «Il Raccontafiabe» («Сказ сказок»).

Джанни Родари

Основная статья: Приключения Чиполлино
Основная статья: Джельсомино в Стране лжецов
Основная статья: Путешествие «Голубой стрелы»

Среди прочих писателей-сказочников можно также упомянуть автора XIX века Джованни Пирелли, современных писателей Марчелло Арджилли, Марко Москини, Бьянку Питцорно, Иво Розати, Ренато Рашела, Сильвию Ронкалья, Сильвио Джильи, Джан Луиджи Берти («Сказки Сан-Марино»). Но самый большой успех в XX столетии выпал на долю писателя и педагога Джанни Родари, в 1950 — 1960-е годы он написал сказки «Приключения Чиполлино», «Джельсомино в Стране лжецов», «Путешествие «Голубой стрелы»» и некоторые другие. В силу ряда причин Джанни Родари стал самым издаваемым итальянским писателем в Советском Союзе, а также в постсоветской России, опережая чуть ли не в два раза по количеству изданий и Данте, и Бокаччо[13]. Композитором Кареном Хачатуряном поставлен балет «Чиполлино» (1976).

Народная сказка

Как пишет современный исследователь: «Национальный характер сказки каждого народа определяется его бытом, обрядами, условиями труда, фольклорными традициями, особым поэтическим взглядом на мир и т. д.»[14] Всё это в полной мере относится и к итальянской сказке. Народные сказки Италии можно условно разграничить на несколько групп: бытовые сказки, сказки о животных, волшебные сказки, сказки-притчи или сказки-анекдоты, сказки-легенды и т.д. Работа по изучению и систематизации итальянской фольклорной сказки началась довольно поздно. Как писал Джанни Родари, «в Италии не было своих братьев Гримм»[15].

Итало Кальвино

Первым, кто взялся за поиски фольклорной сказки, был итальянский писатель-неореалист и журналист Итало Кальвино. Свою работу он начал в 1954 году, но это не был сбор устных рассказов народных сказителей, Кальвино осуществлял свой труд по систематизации разрозненных источников из уже существовавших ранее материалов. Ему удалось описать множество сказок, бытовавших, в том числе, на национальных диалектах. В 1956 году он выпустил книгу «Fiabe Italiane», в которую вошли 200 собранных им сказок. 200 — по числу сказок, собранных в своё время братьями Гримм.

Далеко не все сказки были оригинальными, многие из них ранее были известны в вариантах на других языках. Но Кальвино поступил правильно, поскольку даже заимствованные сказки в своих деталях несли неповторимые черты национального фольклора. Заслуга собирателя состоит и в том, что он смог пересказать фьябы великолепным народным языком, передающим особенности национального уклада средневековой Италии. Как писал знаток итальянской литературы Р. И. Хлодовский, «логика народных сказок — это, по мнению Кальвино, логика народа, логика самых простых и в то же время самых естественных отношений между человеком и человеком, между человеком и природой, между человеком и обществом»[16].

Итальянские сказки, обработанные Итало Кальвино

В Советском Союзе и позднее сказки Итало Кальвино издавались неоднократно, но полного перевода на русский язык не существует до сих пор; из двухсот сказок не переведены приблизительно три четверти фьяб. В списке сказок Итало Кальвино непереведённые названия обозначают соответственно сказки, не переведённые на русский язык. В то же время есть несколько сказок из сборника «Три апельсина» и из сборника Итало Кальвино «Fiabe italiane», имеющие разные названия: «Человек, который искал бессмертие» и «Место, в котором никогда не умирают»; «Храбрый Мазино и ведьма» и «Борода графа»; «Дары феи Кренского озера» и «Полезай в мешок!» и т. д.[13] Сказки «Волшебное кольцо» и «Хитрая крестьянка» имеют свои аналоги в русском языке в обработке А. Н. Афанасьева («Волшебное кольцо» и «Мудрая дева») и Андрея Платонова («Волшебное кольцо» и «Умная внучка»). Эти произведения, а также сказка «Безручка», которой хотя и нет в сборнике Итало Кальвино, но которая по сути также является итальянской народной сказкой, возникшей в середине XVII века и позднее переделанной в христианскую легенду, опубликованную на греческом языке, могли попасть в русский фольклор через лубочную литературу[18].

Сюжет о девушке-безручке стал весьма популярным в европейской литературе и неоднократно варьировался в традиционной сказке.

Значительная часть сказок из сборника «Три апельсина» восходит к сборнику всё того же Итало Кальвино, но в целом они подверглись бо́льшей литературной обработке и отличаются большей усложнённостью фабулы. Одни и те же сюжеты существуют в разных, порой существенно различающихся вариантах, например, сказка L'amore delle tre melagrane («Любовь к трём гранатам») из Абруццо имеет своё подобие — Bianca-come-il-latte-rossa-come-il-sangue («Бела, как молоко, румяна, как кровь»); кроме этого есть сказка II pastore che non cresceva mai («Пастушок-малый росток») из окрестностей Генуи, где в качестве ключевого магического артефакта, который необходимо обрести главному герою, выступают три поющих яблока. Сказка «Три апельсина» как бы доминирует среди прочих в этом общенациональном сюжете: «По всей Италии рассказывают историю о трёх апельсинах. Но вот удивительно — в каждой местности её рассказывают по-своему. Генуэзцы говорят одно, неаполитанцы — другое, сицилийцы — третье. А мы выслушали все эти сказки и теперь знаем, как всё случилось на самом деле»[19].

Сказка La contadina furba («Хитрая крестьянка») также имеет несколько вариантов, например, «Находчивая девушка». С другой стороны, единая трёхчастная композиция «Трёх сказок попугая» может распадаться на три разнородные сказки, не обрамлённые единым повествованием[20].

Итальянская сказка в России

В России интерес к итальянской сказке существовал задолго до работы Итало Кальвино. Восприятие итальянской культуры в целом во многом было увязано с её «сказочностью», волшебным великолепием, что особенно заметно в знаменитой работе Павла Муратова «Образы Италии» (1912): «Смешение разных элементов — византийского, арабского, лонгобардского и норманнского — с местной культурой этой первой по времени из всех «Италий» дает ей фантастический, прямо сказочный характер». Куда бы ни попадал путешественник, ощущение сказочной притягательности этой страны не оставляет его нигде[21]:

Мантуанская Reggia кажется воплощением каких-то снов о королях и дворцах, которыми грезили мы в детстве, читая волшебные сказки. Есть нечто увлекательное для нашего воображения во всякой анфиладе дворцовых комнат и зал, во всяком лабиринте переходов и лестниц, являющемся необходимой mise en scеne придворных странностей и великолепий. Волшебные гроты, околдованные леса, восточные базары Шехерезады не более блаженно-сказочны для нас, чем резиденции исчезнувших королей и жилища угаснувших герцогов. Человечество, столь ревностно ниспровергающее троны, преследуя свой мираж справедливости, — в силах ли оно бороться с тенями и духами, населяющими места разрушений, с призывами их, манящими нас в страну чудес…

Максим Горький, писатель совершенного иного темперамента и политического пафоса, нежели П. П. Муратов, будучи в длительной итальянской эмиграции в 1906—1913 гг., свои бытовые по сути очерки, картины современной жизни Италии называет «Сказки об Италии». Комментаторы пролетарского писателя объясняют этот парадокс теми же причинами, что и влияние Италии на Павла Муратова[22]:

«Сказки» М. Горького — это картинки действительной жизни, как она показалась ему в Италии; он назвал эти картинки сказками только потому, что и природа Италии, и нравы её людей, и вся жизнь их — мало похожи на русскую жизнь и русскому простому человеку действительно могут показаться сказками.

Возможно, что автор несколько прикрасил итальянцев, но — природа их страны так хороша, что и люди её невольно кажутся, может быть, лучше, чем они есть на самом деле. Но и вообще — немножко прикрасить человека — не велик грех; людям слишком часто и настойчиво говорят, что они плохи, почти совершенно забывая, что они, — при желании своём, — могут быть и лучше.

Интерес Максима Горького к итальянской сказке не ограничился одним лишь названием его книги. В 1910—1911 гг. М. Ф. Андреева, литературный секретарь и гражданская жена писателя, предложила перевести несколько детских итальянских сказок на русский язык. М. Горький поддержал эту идею, он не только наблюдал за переводом Андреевой, но и вносил в него отдельные стилистические правки. В 1912 году два сборника итальянских сказок в переводе М. Ф. Андреевой и под редакцией М. Горького были изданы. До конца не ясны все обстоятельства перевода этих сказок, в частности, авторство итальянских сказок и издательство, где они были изданы. В письме Е. И. Вашкову переводчица в качестве источника перевода сказок упоминает одну из книг Луиджи Капуана. Её также интересуют неаполитанские сказки, но незнание неаполитанского диалекта заставляет её обратиться к помощи писателя Роберто Бракко. Горький писал Вашкову: «Мария Фёдоровна уже перевела ряд маленьких, очень милых на мой взгляд, сказочек. Я их просматривал, просмотрю и ещё раз» (Архив А. М. Горького, письмо от 5 июня 1911 г.)[23].

Всего было издано двенадцать сказок: «Иголка», «Гипсовый котик», «Сковородка», «Мельник», «Сверчок», «Фея Цветок», «Сказка о Золотом Пёрышке», «Баба-яга», «Король Гром», «Мастер Что Починит — Что Испортит», «Дочь людоеда», «Куколка». Все сказки были переведены из сборника Луиджи Капуаны 1894 года «Il Raccontafiabe». По настоянию Андреевой, это были исключительно детские сказки, а всего в сборнике Капуаны было четырнадцать сказок. Некоторые из этих сказок были переизданы в 1957 году Государственным издательством детской литературы, а в 1991 году в полном виде переизданы в сборнике итальянских сказок Н. В. Котрелёва[23][24]. Неясно, в какой мере сказки Капуаны были авторскими, например, сказка «Иголка» повторяла сюжет широко известной итальянской сказки о Безручке; так или иначе, впоследствии эти сказки переиздавались без указания авторства Капуаны[24].

Эпизодический интерес к сюжетам итальянской сказочной новеллы в русской литературе существовал ещё до работ Павла Муратова и Максима Горького. Это сказка «Старинный совет» Николая Рериха (1906) из сборника «Сказки»[25], новеллы «Правдивая повесть о прекрасной Франческе из Римини и Паоло Малатеста, о их любви и смерти» (1907), «История о том, как Монна пиа ди Толомеи, будучи невинной, погибла по воле жестокого супруга» (1908) и др. из сборника новелл Т. Л. Щепкиной-Куперник «Сказания о любви» (1910). Цикл новелл представлял собой переложения старинных итальянских легенд из эпохи раннего Возрождения и получил почётный отзыв им. А. С. Пушкина от Академии наук[26][27]. В 1923—1924 гг. Алексей Толстой впервые задумывает написать сказку «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Жизненные обстоятельства не позволили ему тогда осуществить задуманное, лишь в 1936 году писатель смог вернуться к своему замыслу. В 1924 году Юрий Олеша создаёт свою повесть-сказку «Три толстяка», действие которой разворачивается в некоей вымышленной стране, но на фоне псевдо-итальянских декораций — «итальянские» имена персонажей, природа, архитектура, южный колорит. Такой интерес к Италии теперь уже среди советских сказочников вполне оправдан, поскольку сказочные злодеи были немыслимы в советской стране, авторам приходилось переносить место действия сказки в условно-экзотические страны. Как отмечают исследователи, итальянский колорит двух этих произведений отнюдь не случаен, поскольку феномен Италии в ранней советской культуре — это ещё и феномен страны «бедноты и постоянной революционной ситуации, происходящей не столько от бедности, сколько от темперамента населения»[28].

Среди русских исследователей, в разное время писавших об итальянской сказке, можно назвать А. К. Дживилегова, А. Г. Габричевского, Н. Б. Томашевского, Р. И. Хлодовского. Над переводом и обработкой сказок для детей также работали Юрий Ильин, Э. Козакова, Н. В. Гессе, З. М. Задунайская, Н. В. Вишневская, З. М. Потапова, И. Скрягина, В. П. Торпакова, Л. М. Капалет, Е. М. Солонович и др. Первые тридцать девять сказок из сборника Итало Кальвино были переведены в Советском Союзе уже в 1959 году. В следующем году вышел сборник итальянских народных сказок «Три апельсина», впоследствии неоднократно переиздававшийся[13].

Вслед за публикацией сборника «Три апельсина» издательство «Детская литература» с 1972 года начало выпуск сборника сказок «В моих краях» в обработке Д. Питре, Д. Провенцаля, Н. Томмазео, Ф. Флора. Очередное издание вышло в 1981 году, сказки этого сборника в переводе Л. А. Вершинина не повторяли ранее публиковавшиеся сказки, за исключением сказок «Хитрая крестьянка» («Находчивая девушка») и «Петрушечка» («Преццемолина»), вышедшие в новом переводе[13].

В 1991 году Н. В. Котрелёвым был выпущен сборник итальянских сказок, объединявший сборник «Три апельсина», «Итальянские сказки, обработанные Итало Кальвино», «Итальянские сказки», изданные Максимом Горьким и М. Ф. Андреевой, а также сказочные сюжеты в итальянской новеллистике из сборников «Новеллино» и «Триста новелл» Франко Саккетти (всего 23 новеллы). Это был самый полный сборник итальянских фольклорных сказок, переведённых к тому времени на русский язык. Однако и в него не попали все переведённые к тому времени сказки: сказка «Весёлый сапожник» из сборника «Три апельсина» и сказки из сборника «В моих краях»: «Весёлый Монакиккио», «Лежебока», «Кикибио и журавль», «Ленивая Бручолина», «Тредичино», «Джеппоне», «В моих краях», «Польдино и судья», «Наказанный ростовщик», «Медвежья шкура». Вместе с тем Н. В. Котрелёв дополнил список сказок Итало Кальвино переводами трёх новых сказок: «Пастушок-малый росток», «Синьора Сосиска» в пересказе Натальи Гессе и Зои Задунайской и собственным переводом сказки «Два горбуна»[29].

В 2011 году издательство «Рипол-Классик» повторило серию итальянских народных сказок «В моих краях». На этот раз сказки вышли в пересказе Л. Л. Яхнина. Иллюстрацией итальянских народных сказок занимались В. А. Милашевский, Т. Шишмарёва, Л. В. Орлова, В. В. Горин, И. Чернышова, А. Алёшин, Л. Зусман, В. Минаев, Т. Прибыловская, Н. Коваленко, Б. Калаушин, С. Сильченко, Г. Ковенчук, О. Клопота, Евгений Монин[13].

Особенности сюжетного построения итальянской фольклорной сказки

Существует несколько сквозных образов, которые присутствуют как в литературных, так и в народных сказках. Это, например, сказки о реальных исторических персонажах, которые с течением времени становились образами аллегорическими, обобщёнными. Наличие таких центральных героев было характерной особенностью средневековых итальянских новелл. Сказки о Папе Римском, об Аристотеле Фиораванти, о весёлом и изобретательном шуте Гонелле. В сборнике итальянских сказок «Три апельсина» есть сказка «Как шут Гонелла бился об заклад»[30]. Ещё одна группа таких сквозных образов — персонажи-куклы и персонажи театра «комедия дель арте». Бригелла, Панталоне, Арлекин — персонажи сказок Карло Гоцци, Коллоди и др. В фольклорной сказке «Кирпич и воск» можно встретить куклу Пульчинелло. Среди сказочных персонажей о представителях животного мира таким сквозным образом был говорящий Сверчок, популярный с XVII века итальянский персонаж литературных и фольклорных сказок.

Часть сказок не что иное как итальянские версии произведений, уже ставших классикой детской литературы: сказки о Красавице и Чудовище («Беллинда и чудовище»), о трёх поросятах, о Синей бороде («Серебряный Нос»), о Красной Шапочке, о Золушке («Розина в печи»), о Белоснежке («Котята»), о Спящей красавице, о Мальчике-с-Пальчик. Некоторые сказки представляют собой пересказ мифов о Данае и Персее, Одиссее и Полифеме. Так, сказка «Король-свинья» обязана своим происхождением мифу об Амуре и Психее (есть этот сюжет и у Страпаролы, у Шарля Перро), «Маттео и Мариучча» восходит к мифу об Орфее и Эвридике, «Тайна Флорио» напоминает легенду о Пигмалионе и Галатее[31].

Однако некоторые сказки, возможно, под пером пересказчиков, деталями изображения, описаниями обстановки городского быта весьма близки к современной эпохе, в частности, герой сказки «Веселый Монакиккио» Марио Коста, дорожный строитель, для строительства шоссе каждое утро садится на старый велосипед и отправляется на работу в горы. В конце повествования Марио становится счастливым обладателем нового велосипеда. Исходя из подобного сюжета сказка о «Веселом Монакиккио» вполне могла быть авторским произведением начала XX столетия, а не произведением фольклора с условно-вневременным повествованием, условно-историческими персонажами наподобие шута Гонеллы, папы римского, королей, герцогов и прочих представителей исторических сословий раздробленной Италии, существовавших до эпохи Рисорджименто.

Быть может, всё дело в более позднем происхождении сказок сборника «В моих краях», откуда взята фьяба «Весёлый Монакиккио». Но вот фрагмент сказки «Одна ночь в раю» из сборника Итало Кальвино: «Живой вышел из могилы и не узнал кладбища: повсюду памятники, статуи, высокие деревья. Вышел он с кладбища и вместо прежних домишек из неотесанного камня увидел огромные здания, трамваи, автомобили, аэропланы…» В другом эпизоде сказки святой Пётр играет на контрабасе. Всё говорит о том, что время происхождения сказок из этих сборников не одинаково, некоторая их часть обязана своим появлением городскому фольклору Италии XX века, что в свою очередь говорит об устойчивости традиции создания сказок на всём протяжении истории Италии.

Библиография

Избранная библиография российских и советских изданий итальянских сказочников приводится по монументальной работе итальянских авторов «Италия кириллицей — Переводы и библиография» с некоторыми дополнениями[13].

Напишите отзыв о статье "Итальянские сказки"

Литература

  • [fantlab.ru/edition18215 Итальянские сказки: Сборник: Пер. с ит.] / Котрелев Николай Всеволодович. — М.: Правда, 1991. — 464 с. — 500 000 экз. — ISBN 5-253-00266-9.
  • Хлодовский Р. И. Европейская новелла возрождения // [fanread.ru/book/6283461/? Библиотека всемирной литературы. Серия первая] / Балашов Н., Михайлов А., Хлодовский Р. И. — М.: Худож. лит., 1974. — Т. 31. — 656 с. — 303 000 экз.

Примечания

  1. ↑ 1 2 [svr-lit.ru/svr-lit/istoriya-literatury-italii-t1/italyanskaya-literatura.htm Р. И. Холодовский «Итальянская литература и художественное единство европейской литературы Нового времени»]
  2. ↑ 1 2 3 [www.m-novels.ru/text.php?id=255 Мелетинский Елеазар, Формирование классической формы новеллы («Декамерон»)]
  3. ↑ [mosaico-italia.ru/kultura-italii/folkler/36-italyanskie-skazki-narodnoe-tvorchestvo Мозаика Италии. Итальянские сказки: народное творчество]
  4. ↑ Итальянские сказки, 1991, с. 8.
  5. ↑ БВЛ, 1974, с. 616.
  6. ↑ БВЛ, 1974, с. 626.
  7. ↑ 1 2 3 [books.google.ru/books?id=_X49ywrpGS8C&pg=PA312#v=onepage&q&f=false «Народная и литературная сказка Италии». В кн.: «Сказочная энциклопедия». Под ред. Н. В. Будур. // М., 2005. 312—313]
  8. ↑ [belpaese2000.narod.ru/Univer/Ricerca/Tesi/kudinat.htm Кудина Е. В. Художественные особенности новеллистики Франко Саккетти]
  9. ↑ [leovinci.ru/parables/ Сайт о Леонардо да Винчи. Притчи и сказки Леонардо]
  10. ↑ 1 2 3 [www.feb-web.ru/feb/ivl/vl4/vl4-0572.htm Голенищев-Кутузов И. Н. Новелла и «Пентамерон» Базиле] // История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983—1994. — На титл. л. изд.: История всемирной литературы: в 9 т. Т. 4. — 1987. — С. 57—59.
  11. ↑ [books.google.ru/books?hl=ru&id=-sj5cJz0_OsC&pg=PA505#v=onepage&q&f=false «Italian tales» в изд.: Donald Haase, «Greenwood Encyclopedia of Folktales and Fairy Tales» (3 volumes). / Vol. 2. G—P — P. 505.]
  12. ↑ [www.skazk.ru/catalog/authors/kapuana-luidzhi/ Сказки. Луиджи Капуана]
  13. ↑ 1 2 3 4 5 6 [www.bancaintesa.ru/files/italia-in-cirillico.pdf Италия кириллицей]
  14. ↑ Полубиченко, Л. В. Традиционные формулы народной сказки как отражение национального менталитета / Л. В. Полубиченко, Е. А. Егорова. — Вестник Московского университета. Сер. 19, Лингвистика и межкультурная коммуникация [Текст]. — 2003 г. № 1. — С. 7—21.
  15. ↑ [nenuda.ru/джанни-родари-stranica-3.html Джанни Родари, «Грамматика фантазии». Введение в искусство придумывания историй. 2-е издание. // Перевод с итальянского Ю. А. Добровольской. — М: «Прогресс», 1990]
  16. ↑ [www.tinlib.ru/literaturovedenie/ob_italo_kalvino_ego_predkah_istorii_i_o_nashih_sovremennikah/p1.php Хлодовский Р. И. «Об Итало Кальвино, его предках, истории и о наших современниках». Предисловие к кн.: Итало Кальвино. Избранное, М., «Радуга», 1984]
  17. ↑ Fiabe Italiane, Torino: Einaudi, 1956
  18. ↑ [refdb.ru/look/1459905-p13.html Т. В. Зуева, Б. П. Кирдан Русский фольклор. Учебник]
  19. ↑ Итальянские сказки, 1991, с. 258.
  20. ↑ Итальянские сказки, 1991, с. 6—7.
  21. ↑ [az.lib.ru/m/muratow_p_p/text_0010.shtml Муратов П. П. «Образы Италии». (т. 1-2, 1911-12, полное изд., т. 1-3, Берлин, 1924)]
  22. ↑ [gorkiy.lit-info.ru/gorkiy/proza/rasskaz/skazki-ob-italii/skazki-ob-italii-primechaniya.htm Примечания к циклу сказок «Сказки об Италии»]
  23. ↑ 1 2 [andreeva.newgod.su/archive/1906-1912/57-m-f-andreeva-e-i-vashkovu-29-iyulya-1911/ Мария Фёдоровна Андреева. Актриса, революционер, общественный деятель]. Письмо М. Ф. Андреевой Е. И. Вашкову. (29 июля 1911 г.)
  24. ↑ 1 2 Итальянские сказки, 1991, с. 7.
  25. ↑ Рерих Н. К. Собрание сочинений. Книга первая. М.: Издательство И. Д. Сытина, 1914. Типография СПб. Товарищества Печ. и Изд. Дела «Труд». [Кавалергардская, 40]). — VIII, [4], 335 с. Вышел только 1-й том.
  26. ↑ [az.lib.ru/s/shepkinakupernik_t_l/text_1910_monna_pia.shtml Щепкина-Куперник, Т. Л. «Сказания о любви». М., 1910.]
  27. ↑ [docviewer.yandex.ru/?url=http%3A%2F%2Frucont.ru%2Ffile.ashx%3Fguid%3Dda7305c5-285f-4637-98f3-55b661b0c27a&name=file.ashx%3Fguid%3Dda7305c5-285f-4637-98f3-55b661b0c27a&lang=ru&c=57bcfe9a2793 Щепкина-Куперник Т. Л. Биобиблиографическая справка: Статья. — 1990. — Критика]
  28. ↑ [dissers.ru/1/11558-3-podlubnova-yuliya-sergeevna-metazhanri-russkoy-literature-1920-nachala-1940-h-godov-kommunisticheskaya-a.php Метажанры в русской литературе 1920 — начала 1940-х годов (коммунистическая агиография и «европейская» сказка-аллегория)] Историософская аллегория в романе-сказке Ю. Олеши «Три толстяка» // Екатеринбург, 2005. С. 142—143.
  29. ↑ Итальянские сказки, 1991, с. 6.
  30. ↑ Итальянские сказки, 1991, с. 220—223.
  31. ↑ [mosaico-italia.ru/kultura-italii/folkler/35-italyanskij-folklor-stanovlenie-yazyka Итальянский фольклор: становление языка.]

Отрывок, характеризующий Итальянские сказки

Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Итальянские_сказки&oldid=81122911»