Иудаика

Иуда́ика (лат. judaica, букв. «иудейские») — «наука о еврействе», раздел гуманитарных исследований, направленных на изучение религии, истории, культуры и быта еврейского народа. В иудаику входят и исследования таких областей, как еврейская философия, еврейское право, анализ таких еврейских текстов, как Танах, Мишна, Талмуд, Мидраш, а также еврейских мистических текстов, относящихся к области Каббалы, еврейская литература — древняя и современная, еврейские языки (иврит, идиш, ладино, еврейские диалекты арамейского и др.).

Впервые это понятие начало использоваться в Германии в начале XIX века членами движения «Еврейское просвещение» ([en.wikipedia.org/wiki/Wissenschaft_des_Judentums Wissenschaft des Judentums], дословно «наука об иудаизме»). Их целью было представить иудаизм просвещенной Европе того времени, а также исследовать его рациональными научными методами.

Иудаика на русском языке

Иудаика на русском языке является довольно новой областью в Российской империи. Одна из первых уникальная коллекция иудаики, например, была собрана в 1912—1914 гг. в этнографических экспедициях по «черте оседлости» под руководством С. Ан-ского при участии С. Б. Юдовина в качестве фотографа. Ими были сделаны около 2 000 фотографий евреев, синагог и их интерьеров, надгробий на еврейских кладбищах, иллюминированных рукописей, декорированной ритуальной утвари, предметов традиционного еврейского быта и многих других вещей. Коллекция Ан-ского произвела огромное впечатление на еврейскую интеллигенцию в России и вызвала сильный рост интереса к еврейскому народному искусству. Крупнейшим еврейским историком, работавшим в России, является эмигрировавший из СССР в 1922 году Семен Дубнов.

В Советском Союзе в первые десятилетия его существования, были представлены различные области иудаики, как правило вне университетов и академических институтов. Однако, начиная с тридцатых годов, эти области были запрещены как отдельные области знаний, а научные центры были разгромлены. В СССР иудаика не существовала как научное направление. Специалистов в области иудаики практически не готовил ни один советский университет или иной ВУЗ.

Тем не менее, существовали отдельные исследователи, которые публиковали работы по иудаике (в основном по еврейской истории) и в советское время.

Одним из видных исследователей еврейской истории, жившем и работавшем в СССР, был Саул Боровой.

В 2013 году на базе Санкт-Петербургского государственного университета и Еврейского университета в Иерусалиме основан Международный научно-теоретический журнал Judaica Petropolitana.

Преподавание иудаики на русском языке

Сегодня иудаика — это обширная область гуманитарных знаний, которой занимаются академические институты и университеты в большинстве развитых стран мира.

Начиная с 90-х годов XX века разные области иудаики преподаются в некоторых ВУЗах России и СНГ. Существуют факультеты иудаики при ИСАА МГУ, РГГУ, а также отдельные ВУЗы — такие как Академия имени Маймонида, Петербургский институт иудаики, Открытый университет Израиля, «Центр изучения восточноевропейского еврейства» Национального университета «Киево-Могилянская академия».

Искусство

В прикладном значении понятием «иудаика» часто называют область прикладного искусства (в том числе филателии), сфокусированной на изображении и эстетизации предметов еврейского религиозного ритуала и быта. Темой этой области искусства является символика иудаизма, еврейские ритуальные принадлежности, декоративные предметы еврейского быта.

Литература

• Х. Перл, Р. Брукс. Иудаика (справочник по иудаике), перевод с англ. Е. Сейдель-Май, Иерусалим, 1994  (рус.)

Ссылки по теме

• [cjs.iaas.msu.ru/publications.html Институт стран Азии и Африки МГУ им. Ломоносова. Кафедра иудаики.]
• [www.rsuh.ru/section.html?id=302 Российско-Американский центр библеистики и иудаики]
• [gorodok-region.narod.ru/symvoly_j.html "Невідоме Поділля" Большое исследование по символике изображений на еврейских могилах Подолья. Фото. (укр. язык) ]

Отрывок, характеризующий Иудаика

– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.