Захарьина, Ульяна Фёдоровна

Ульяна Фёдоровна в иночестве «Анастасия»<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Инокиня Анастасия. Реконструкция по черепу</td></tr>
Смерть:	8 июня 1579(1579-06-08) Москва
Место погребения:	Вознесенский монастырь Московского Кремля → Архангельский собор
Род:	Романовы
Отец:	неизвестно
Мать:	неизвестно
Супруг:	Захарьин, Роман Юрьевич
Дети:	(Далмат, Даниил, Никита, Анна) царица Анастасия

Эта статья — о боярыне. О великой княгине «инокине Анастасии» см. Александра Петровна.

Боярыня Ульяна Фёдоровна Захарьина (Иулиания Феодоровна, Iульянiя, «Романова жена Юрьевича Ульяна») или Ивановна, в постриге Анастасия (инокиня Анастасия, также старица Иулиания) (ум. 8 июня 1579, Москва) — мать царицы Анастасии Романовны (первая тёща Ивана Грозного), вероятно, прабабушка первого русского царя из династии Романовых Михаила Фёдоровича.

Её захоронение сохранилось и изучено, С. А. Никитиным восстановлен её портрет по черепу.

Биография

Происхождение её неясно. В родословцах её фамилия не указывается, она фигурирует только по имени-отчеству.

Встречается недоказанная версия, что она — дочь Фёдора Ивановича Карпова. (Путаницу в идентификацию порой вносит и существование других членов рода Захарьиных-Романовых с тем же именем: полной тёзки — Ульяны Фёдоровны, княжны Литвиновой-Мосальской (ум.1650) — жены Ивана Никитича «Каши»; боярыни Ульяны Захарьиной (ум. 1563 год) — жены Григория Юрьевича; Ульяны Никитичны (24 августа 1565) — умершей во младенчестве дочери Никиты Романовича; Ульяны Семёновны Погожевой (ум. 1624) — жены Александра Никитича).

Однако ведущий исследователь кремлёвских захоронений Т. Д. Панова в своей статье 2009 года однозначно указывает, что «роду-племени она неведомого».

Жена Романа Юрьевича Захарьина, вторая либо единственная. Овдовела 10 февраля 1543 года, пережив мужа в итоге на 36 лет. Поздняя житийная литература упоминает пророчество преподобного Геннадия Любимского и Костромского, данное Ульяне («вдове-боярыне Иулиании Феодоровне») 12 февраля 1543 года во время одного из его визитов в Москву. Будущий святой «прият был честно от боярыни Иулиании Феодоровны, жены Романа Юрьевича, благословения ради чад ея Данилы и Никиты и дщери ея Анастасии Романовны». Его обещание гласило:

«…быть её дочери царицею на Москве».

3 февраля 1547 года стала царской тёщей, после того как Анастасия была выбрана царём на «всероссийском» смотре невест. (Любопытно, что умерший в 1538 году брат покойного Романа — Захарьин-Юрьев, Михаил Юрьевич, входил в число опекунов над малолетним Иваном Грозным, что возможно, дало «конкурсантке» некоторые преимущества). Описание свадьбы Анастасии с царем упоминает её мать Ульяну:

«…и нарек себе в великие княгини Романову дочь Юрьевича Захарьича Настасью. И велел ей быти на своем дворе в своих полатах. А у ней велел быти матери её Ульяне Романове жене Юрьевича, да княгине Настасье княж Василья Васильевича Шуйского, да бабке своей княгине Анне княж Василья Глинского…»
(«Постниковский летописец»).

Очевидно, о ней же идет речь в описании свадьбы 3 ноября того же 1547 года младшего брата царя Юрия с Иулианией Палицкой:

«…А боярыни были у постели Романова жена Юрьевича Ульяна да Данилова жена Рамановича Анна, Микитина жена Рамановича Варвара, Олексеева жена Адашева Настасья…»
(Разрядная книга 1475—1598).

Также она упомянута в завещании своей родственницы Аксиньи Кошкиной-Захарьиной.

В 1560 году потеряла дочь и позже стала свидетельницей опричнины. К 1565 году умерли все остальные дети её мужа (вероятно от неё, либо от 1-й жены), кроме Никиты.

Её последним приютом стал Вознесенский монастырь Московского Кремля. При постриге, дата которого неизвестна, она взяла себе имя умершей дочери, которую пережила на 17 лет.

Захоронение

Скончавшись в неизвестном возрасте в 1579 году (за год до появления в царской семьи его последней жены Марии Нагой и за 5 лет до смерти Ивана Грозного), была погребена в той же обители. (При этом её покойный муж был уже давно погребён в фамильном склепе в подклете Преображенского собора Новоспасского монастыря).

После разрушения монастыря большевиками, её останки вместе с прочими были перенесены в подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

В 2000-х годах сотрудники Музеев Московского Кремля (группа по изучению захоронений некрополя Вознесенского собора) исследовали в числе прочих её захоронение, которое является примером того, что иногда в этой царской усыпальнице находили последний приют и менее знатные люди из окружения государей.

Её саркофаг с подписной крышкой входит в число наиболее хорошо сохранившихся.

Уцелевшая надпись на саркофаге гласит:

«Лета 7087 (1579) июня в 8 день на память святого великомученика Фёдора Стратилата преставилас раба божия инока схимница Настасья Романова жена Юрьевича на первом часу ночи».

Также внезапно среди обломков крышек и гробов в подземной палате, где размещаются погребения с 1930 года, обнаружили и плиту, когда-то отмечавшую место её могилы. Выяснилось, что инокиню похоронили в стороне от царских могил, в северной части усыпальницы — наименее почётной по средневековым эсхатологическим представлениям. Как пишут исследователи, «случай редкий и весьма интересный. Если над могилами великих княгинь, цариц и царевен всегда сооружали высокий памятник с эпитафией (как в Архангельском соборе Кремля, что можно видеть и сегодня), то могилы менее значимых лиц обустраивали проще. На них в уровень с полом помещали горизонтально только массивную плиту с надписью. На такие надгробия могли наступать ногами прихожане. Так и случилось с данным памятником — на камне полностью стерлись две верхние строки эпитафии. Остальная часть надписи также местами пострадала».

Она немного отличается от надписи на саркофаге:

« …великомученика Федора Стратилата преставися раба божия Романова жена Юрьевича Ульяна в иноцех инока скимница Настясья в 1 час нощи».

В рамках этого исследования С. А. Никитиным в 2007 году восстановлен её портрет по черепу в числе цикла портретов других членов царской семьи.

Дети

Её муж Роман был женат по некоторым предположениям дважды (имя его первой жены неизвестно, либо она не существовала). Была ли Ульяна матерью всех пяти известных его детей, неясно — по некоторым предположениям, только последней Анастасии.

Дети Романа

1. Захарьин, Далмат Романович — умер бездетным 5 октября 1543
2. Захарьин, Данила Романович
3. Захарьин, Никита Романович — отец патриарха Филарета, дед царя Михаила
4. Анна Романовна, муж — князь Василий Андреевич Сицкий
5. Анастасия Романовна, муж — царь Иван IV

Литература

• Корсакова В.,. Романова-Юрьева, Иулиания Федоровна // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Панова Т. Лицо из небытия: старица Анастасия // Наука и жизнь. — 2009. — n 3. — с. 30-32
• Селифонтов Н. Сборник материалов по истории предков царя Михаила Феодоровича Романова. СПб.. 1898 год, выпуск 2
• Особы великокняжеской и царской фамилии, почивающие в Вознесенском монастыре, М. 1902, стр. 9
• Московский Некрополь, том І, М.. 1907, страница 517

Отрывок, характеризующий Захарьина, Ульяна Фёдоровна

– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.