Ифигения

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск




У названия этой статьи существуют и другие значения, см. Ифигения (значения).
Ифигения
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ифиге́ния (др.-греч. Ἰφιγένεια) — в древнегреческой мифологии первоначально эпитет Артемиды, почитавшейся и в историческое время с этим прозвищем в Гермионе и других местах. Когда Ифигения выделилась в качестве героини, то о её происхождении и обстоятельствах жизни сложились самые разнообразные легенды. Благодаря великим аттическим трагикам, обрабатывавшим этот сюжет, наиболее распространенною версией мифа стала следующая.

Мифология

Ифигения (она же Ифимеда, спасена Артемидой[1]) — дочь Агамемнона и Клитемнестры (по Стесихору и другим — их приёмная дочь и родная дочь Тесея и Елены[2]). Родилась в год, когда Агамемнон обещал Артемиде прекраснейший дар из родившихся[3].

Когда греки отправлялись под Трою и уже были готовы пуститься в путь из беотийской гавани Авлиды, Агамемнон (или Менелай) оскорбил Артемиду, убив на охоте посвященную ей лань. Артемида гневалась на Агамемнона за это, а также за то, что Атрей не принес ей в жертву золотого ягненка. Богиня наслала безветрие, и флот греков не мог двинуться в путь. Прорицатель Калхант объявил, что богиня может быть умилостивлена только принесением ей в жертву Ифигении, самой красивой из дочерей Агамемнона. Агамемнон, по настоянию Менелая и войска, должен был согласиться на это. Одиссей и Диомед поехали к Клитемнестре за Ифигенией, и Одиссей солгал, что её отдают в жены Ахиллу[4]. Приносил её в жертву Калхант[5].

Когда она прибыла туда и всё уже было готово для жертвы, Артемида сжалилась и в самый момент заклания заменила Ифигению козой, а её на облаке похитила и унесла в Тавриду[6], вместо неё на алтарь был возложен телёнок[7].

Ифигения в Тавриде

По ранней версии, Артемида сделала Ифигению бессмертной[8]. Согласно Гесиоду в «Перечне женщин» и Стесихору в «Орестее», она не умерла, но по воле Артемиды стала Гекатой[9]. Согласно Евфориону, принесена в жертву в Бравроне и заменена на медведицу[10]. По версии, богиня поселила её на Белом острове, назвала Орсилохой и сделала супругой Ахилла[11]. Согласно Диктису Критскому, Ахилл спас Ифигению и отправил в Скифию. Ахилл следовал за Ифигенией до Белого острова[12]. Почитается таврами как богиня[13]. По ещё одной версии, Ифигения — дочь Агамемнона и Астиномы. Её тавроскифы взяли в плен и сделали жрицей Артемиды, то есть Селены[14].

По наиболее известному варианту, в Тавриде Ифигения стала жрицей Артемиды и умерщвляла перед её алтарем странников, заносимых туда бурей. Здесь нашёл Ифигению её брат Орест, который прибыл в Тавриду, вместе с другом Пиладом по приказанию дельфийского оракула, чтобы увести в Элладу изображение Артемиды Таврической, упавшее, по преданию, с неба. Они вместе возвратились на родину. О месте смерти и погребения Ифигении также существовало разногласие.

Возвращаясь от тавров, она высадилась в Бравроне, оставив там деревянное изображение Артемиды, отправилась в Афины и Аргос (из Браврона изображение увезли в Сузы, а затем Селевк I подарил его жителям сирийской Лаодикеи)[15]. Орест построил в Аттике храм в Галлах (рядом с Бравроном), где помещено изображение, Ифигению позднее похоронили в Бравроне[16]. По мегарской версии, умерла в Мегарах, там её святилище[17]. По другой версии, изображение Артемиды хранилось в храме Артемиды Ортии в Спарте[18]. Изображение показывали также на Родосе[19], в Команах[20], в Сирии[21]. Статуя Ифигении была в Эгире (Ахайя)[22]. Храм Артемиды Ифигении был в Гермионе[23].

Вообще имя и культ Ифигении встречается всюду, где почиталась Артемида.

С Ифигенией также отождествляют дочь Агамемнона Ифианассу.

Ифигения на карте мира

Скала под названием Ифигения находится в Крыму в пределах посёлка Береговое (Кастрополь)

Сюжет в античном искусстве

Действующее лицо трагедии Эсхила «Ифигения [в Авлиде]» (фр.94 Радт), трагедии Софокла «Ифигения [в Авлиде]» (фр.305-308 Радт), трагедий Еврипида «Ифигения в Авлиде» и «Ифигения в Тавриде», трагедии неизвестного автора «Ифигения в Авлиде», трагедии Полиида (?) «Ифигения в Тавриде», трагедий Энния и Невия «Ифигения», комедии Ринфона «Ифигения [в Авлиде]» и «Ифигения в Тавриде».

  • См. Ликофрон. Александра 180—199.

Образ в новом и новейшем искусстве

В астрономии

Напишите отзыв о статье "Ифигения"

Ссылки

  1. ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.23а М.-У.
  2. ↑ Стесихор. Орестея, фр.191 Пейдж = Павсаний. Описание Эллады II 22, 6; Ликофрон. Александра 103 и комм.; Дурид у Цеца в комментарии к Ликофрону. Александра 183; Антонин Либерал. Метаморфозы 27, 1, из Никандра
  3. ↑ Еврипид. Ифигения в Тавриде 17-23
  4. ↑ Еврипид. Ифигения в Тавриде 24; Ифигения в Авлиде 100; Гигин. Мифы 98
  5. ↑ Проперций. Элегии IV 1, 111
  6. ↑ Стасин. Киприи, синопсис; Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека Э II 16; III 22
  7. ↑ Антонин Либерал. Метаморфозы 27, 3
  8. ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.23а, ст.21-26 М.-У.
  9. ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.23b М.-У. = Павсаний. Описание Эллады I 43, 1; Стесихор. Орестея, фр.215 Пейдж; см. Пиндар. Пифийские песни XI 22
  10. ↑ Схолии к Аристофану. Лисистрата 645 // Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.121
  11. ↑ Антонин Либерал. Метаморфозы 27, 4
  12. ↑ Схолии к Пиндару. Немейские песни IV 79 // Вестник древней истории. 1947. № 1. С.314
  13. ↑ Геродот. История IV 103
  14. ↑ Цец. Комментарий к «Александре» Ликофрона 183
  15. ↑ Павсаний. Описание Эллады I 33, 1; III 16, 8; VIII 46, 3; Элий Лампридий. Гелиогабал 7, 5
  16. ↑ Еврипид. Ифигения в Тавриде 1452—1467
  17. ↑ Павсаний. Описание Эллады I 43, 1
  18. ↑ Павсаний. Описание Эллады III 16, 7
  19. ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека Э VI 27
  20. ↑ Страбон. География XII 2, 3 (стр.535)
  21. ↑ Цец. Комментарий к «Александре» Ликофрона 1374 // Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.280
  22. ↑ Павсаний. Описание Эллады VII 26, 5
  23. ↑ Павсаний. Описание Эллады II 35, 1
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Ифигения

Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Ифигения&oldid=79841625»