Вайншенкер, Ицик Нухимович
Поделись знанием:
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
(перенаправлено с «Ицик Вайншенкер»)
| Ицик Вайншенкер | |
| איציק װײַנשענקער | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
Теребня Хотинского уезда, Бессарабская губерния (ныне Единецкий район, Молдавия) |
| Дата смерти: | |
| Род деятельности: | |
| Язык произведений: | |
Ицик Вайншенкер (идиш איציק װײַנשענקער, исп. Isaac Vainshenker; 1914, Теребня Хотинского уезда Бессарабской губернии — 1978) — еврейский писатель, журналист, историк. Писал на идише.
Биографическая справка
Ицик (Исаак) Вайншенкер родился в бессарабском селе Теребня (теперь Единецкого района Молдовы) в 1914 году. Его отец Нухым—Цви погиб на Первой мировой войне и в 1927 году семья переехала в Единцы. Дебютный рассказ Вайншенкера был одобрен писателем Янкев Ботошанским и он продолжил печататься в различных периодических изданиях Румынии. Работал учителем.
В 1939 году уехал в Боливию, где активно публиковался в местной периодике. С 1944 года — в Уругвае, основал издательство «Зрие» (Семена) в Монтевидео. Выпустил книги «Фар Алт—Найе hисхайвэсн» (Из-за старо-новых обязанностей, 1948), «Пошет Метох Либшафт» (Попросту ради любви, рассказы), историческое исследование «Бойерс Ун Митбойерс Фун Идишн Ишев Ин Уругвай» (Создатели еврейского поселения в Уругвае и их соратники, 1957), книгу по еврейской истории в Уругвае «Уругворцлен» (Уругвайские корни (неологизм), 1969) и другие работы.
Исторические работы Вайншенкера переводились на испанский язык. Сам он перевёл с румынского на идиш монументальный исторический трактат Матеса (Мататиаса) Карпа «Transnistria: Sufrimientos de los Judios de Besarabia, Bucovina y Rumania» («Транснистрия: лэбм, лайдн ун умкум фун бесарабише, буковинэр ун румэнише идн» — Транснистрия: жизнь, невзгоды и гибель бессарабских, буковинских и румынских евреев, в двух томах, Буэнос-Айрес, 1950).
Книги
- פֿאַר אַלט-נײַע התחײַבֿותן (фар алт—найе hисхайвэсн — из-за старо-новых обязанностей), Зрие (Zriah): Монтевидео, 1948.
- פּשוט מתּוך ליבשאַפֿט (пошет метох либшафт — попросту ради любви, рассказы), Зрие: Монтевидео, 1956.
- בױערס און מיטבױערס פֿון ייִדישן ייִשובֿ אין אורוגװײַ (бойерс ун митбойерс фун идишн ишев ин Уругвай — создатели еврейского поселения Уругвая и их соратники), Зрие: Монтевидео, 1957.
- אורוגװאָרצלען (Уругворцлен — уругвайские корни), Зрие: Монтевидео, 1969.
- באַמערקונגען צו אין סליחות — לידער אונטערװעגס פֿון זלמן שאַזאַר (примечания к книге путевых стихотворений Залмана Шазара). Зрие: Монтевидео, 1972.
- No miento ni cedo: Dicho Vasco. Editorial Zriah: Монтевидео, 1973.
В контексте латиноамериканской журналистики
Ицик Вайншенкер входил в плеяду южно-американских журналистов бессарабского происхождения, которые основали или редактировали основные еврейские периодические издания континента, в том числе
- И. Л. Грузман (журнал «Дэр Шпигл», Буэнос-Айрес),
- Пине Кац (ежедневная газета «Ди Пресэ», Буэнос-Айрес),
- Моте Столяр (ежедневная газета «Идише Цайтунг», Буэнос-Айрес),
- Янкев Ботошанский (газета «Ди Пресэ», журналы «Уфганг» и «Дорэм-Амэрике», Буэнос-Айрес),
- Эле Липинер («Сан-Паулу Идише Цайтунг», Сан-Паоло, и «Aonde Vamos», Рио-де-Жанейро),
- Педро и Мойше Шпринберг (журналы «Лэбм Ун Фрайhайт», «Штралн» и «Пэнэмэр Ун Пэнэмлэх» в Буэнос-Айрес, газета «Уругвайер Тог» в Монтевидео),
а также видные журналисты первой волны эмиграции:
- Колмэн (Калман) Фарбер (1879—1951, редактор периодики в аргентинской Кордове, прозаик, автор популярной пьесы «Аф Кидэш-hаШем», Самопожертвование);
- Бурэх Бендерский (1880 — 30 апреля 1953, колония Villa Dominguez; жил в земледельческой колонии Зоненфельд, San Gregorio, провинция Entre Rios) — работал в аргентинских газетах «Ди идише hофэнунг» (Еврейская надежда, 1908—1917), «Ди найе цайт» (Новое время), «Дэр идишер колонист» (Еврейский колонист), см. «Геклибэнэ шрифтн» — Избранные произведения, Буэнос-Айрес, 1954;
- Исрул Гельфман (Хелфман; 1885, Резина Сорокского уезда, теперь райцентр Резинского района Молдовы — 30 января 1935, Буэнос-Айрес; в Аргентине с 1906 года) — автор «Фун Майн Гемит» (По моему разумению, 1929);
- Фалик Катовский (Felix Catovsky, 1908, Вертюжаны Сорокского уезда Бессарабской губернии, теперь Вертужены Флорештского района Молдовы — 19 июля 1993, Буэнос-Айрес, в Аргентине с 1930 года) — работал в «Ундзер Лэбм» (Наша жизнь), «Ди пресэ» (Пресса), автор книг для детей (cf. «Клейнварг: киндэр-дэрцейлунген» — Детвора: детские рассказы, Буэнос-Айрес, 1945);
- Арн Бродский (1877, Дубоссары — 28 августа 1925, Буэнос-Айрес; в Аргентине — с 1904 года) — вместе с Бурэх Бендерским и Исрул Гельфманом участвовал в сборнике «Аф Ди Брэгн Фун Плата» (На берегах Ла-Платы, 1919);
- Фалик Лернер — редактор аргентинской газеты «Ди Пресэ» (пресса), основанной Пине Кацем;
- Хаим-Ицхок Фарбер («Идише Цайтунг», Буэнос-Айрес);
- Аврум Ткач (1895, Единцы — 1961, Буэнос-Айрес) — автор школьных учебников «Киндэрланд: Лэрнбух Фарн 1тн Ун 2тн Лэрн-Йор» (Детская страна: учебник для 1го и 2го классов, 4-е изд-е, Буэнос-Айрес: Г. Капланский, 1953) и «Эрэц-Исроэл Географие Фар Шул Ун hейм» (География Земли Израиля для школы и дома, Буэнос-Айрес: «Алт-Най», 1958).
Напишите отзыв о статье "Вайншенкер, Ицик Нухимович"
Отрывок, характеризующий Вайншенкер, Ицик Нухимович
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
