Арад, Ицхак

См. также: Еврейские партизаны, Еврейское сопротивление в период Холокоста, Восстания в еврейских гетто и Советские партизаны в Великой Отечественной войне

Ицхак Арад

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ицхак Арад (Рудни́цкий, р.1926, Швянчёнис, Польша, ныне Литва) — израильский историк, директор Музея Катастрофы и Героизма «Яд ва-Шем» в 1972—1993 годах. Советский партизан, бригадный генерал Армии обороны Израиля. В 2008 году генеральная прокуратура Литвы начала расследование в отношении Арада, обвиняемого литовскими националистами в убийствах мирных жителей в период участия в партизанском отряде во время оккупации Литвы.

Биография

Родился 11 ноября 1926 года в Польше, в городе Свенцяны округа Вильно (ныне город Швенчёнис в Литве). В сентябре 1939 года вместе с сестрой бежал из Варшавы в Литву. Родители Ицхака, оставшиеся на оккупированной немцами территории, погибли.

После нападения Германии на СССР 15-летний Ицхак с сестрой попали в гетто в родном городе. По его словам, бежать на восток страны помешало не только быстрое продвижение гитлеровцев, но и полный переход на сторону врага 29-го Литовского территориального корпуса, который был включён в состав Красной армии. Его участники кроме ударов по отступающим советским войскам также уничтожали беженцев-евреев.

В 1943 году Ицхаку удалось бежать из гетто и присоединиться к партизанскому отряду «Чапаев» в белорусских лесах. После этого Арад («Толя») вступил в литовский отряд «Вильнюс», который, в частности, занимался минированием железных дорог по маршрутам Вильнюс — Минск — Ленинград. Сам Арад лично принимал участие в подрыве 13 эшелонов.

После отступления немецких войск боролся с прятавшимися в лесах литовскими коллаборационистами. В 1945 году Арад нелегально покинул СССР и прибыл в Палестину, где принял участие в борьбе за образование Израиля. В ЦАХАЛе служил командиром роты, затем — командиром батальона в танковой бригаде, позднее получил звание бригадного генерала. В 1972 году вышел в отставку.

С 1972 по 1993 год был директором мемориального комплекса «Яд ва-Шем». Автор ряда книг и публикаций по истории Катастрофы европейского еврейства. Лектор Тель-Авивского университета. Высказывался против причисления Голодомора 1930-х годов к актам геноцида, считая, что он имел скорее классовую, чем национальную составляющую.

Уголовное преследование в Литве

В 2007 году 81-летнего Арада вызвали в прокуратуру Вильнюса в связи с обвинением в участии в убийствах мирных жителей. По данным литовской прокуратуры, Арад, который в конце войны стал сотрудником НКВД, мог быть повинен в убийствах гражданских лиц и участников литовского сопротивления.

Сам Арад отметил: «У евреев в Литве был небольшой выбор: идти к месту казни и быть убитым, или остаться в живых, то есть уйти в леса, податься к партизанам и воевать. Не было другого пути вообще. Скажу больше, я горжусь тем, что это сделал, потому что я считаю, что эти убийцы моего народа, убийцы миллионов советских людей». По его мнению, таким образом Литва пытается «очистить» собственную историю: «и это в Литве, где по сей день за сотрудничество с нацистами официально не осужден ни один человек».

В июне 2008 года представители еврейской общины Литвы в открытом письме выразили осуждение в связи с преследованием Арада. Протест выразили также председатель совета директоров «Яд ва-Шем» Авнер Шалев и Федерация еврейских общин России. В своём письме Шалев заявил, что «в Литве имеет место деструктивный исторический ревизионизм, подвергаются сомнению легитимные и героические военные действия партизан с целью распространения необоснованных взглядов и искажения исторических истин».

Центр Симона Визенталя считает, что в Литве началась кампания по дискредитации евреев. По мнению Центра, целью данной кампании, инициированной литовскими правоохранительными органами, является отвлечение внимания от убийств литовцами евреев во время войны.

В знак протеста израильский историк, лектор Иерусалимского университета Дов Левин вернул президенту Литвы Валдасу Адамкусу полученную в 1993 году награду за героизм, проявленный в борьбе с нацистской угрозой. Как сказал Левин, «Литва — одна из немногих стран, где 93 процента евреев было убито, и прежде, чем первый немецкий солдат вступил в Литву, сами литовцы уже громили евреев, не только убивали, но грабили и зверски насиловали их. Военные и полиция — литовцы — помогали немцам». По его мнению, преследование Арада вызвано стремлением оправдать убийц: «две недели назад бритоголовые на улицах Вильнюса кричали „Юден, раус!“ — „Евреи, вон!“. Желая очистить и обелить убийц, они должны обвинить нас, евреев, говоря, что, хотя и „были литовцы, убивавшие евреев, но были и евреи, убивавшие литовцев“».

Литва обратилась в Израиль с просьбой вручить извещение о подозрениях в возможном участии в убийствах гражданских лиц и участников антисоветского сопротивления в Литве бывшему директору организации по увековечению памяти жертв Холокоста и героев Yad Vashem (Израиль) Араду. Однако минюст Израиля отказался выполнить эту просьбу Литвы. Представители литовской и всемирной еврейской общины неоднократно выражали неудовольствие по поводу юридического преследования Арада.

Книги

• The partisan : from the Valley of Death to Mount Zion (1979)
• Ghetto in flames : the struggle and destruction of the Jews in Vilna in the Holocaust (1980)
• Belzec, Sobibor, Treblinka : the Operation Reinhard death camps (1987)
• Катастрофа евреев на оккупированных территориях Со­ветского Союза (1941—1945). — Днепропетровск: Центр «Ткума»; Москва: Центр «Холокост», 2007. — 816 с., карты. — Рус. яз.
• Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941-1944) / Ицхак Арад. — Иерусалим: Яд ва-Шем, 1991. — 424 с. — ISBN 9653080105.
• Они сражались за Родину (Евреи Советского Союза в Великой Отечественной войне) / Ицхак Арад. — Иерусалим - Москва: Гешарим - Мосты культуры, 2011. — 454 с. — ISBN 9785932733373.

Ссылки

• [www.shtetlinks.jewishgen.org/Svencionys/interview_with_arad.html An Interview with Yitzhak Arad] // Voices from the Holocaust By Harry J. Cargas, published by University Press of Kentucky, 1993
• [partisans.org.il/Site/site.card.aspx?id=337&lang=en&tab=7 Ицхак Арад на сайте partisans.org.il] (англ.)

Отрывок, характеризующий Арад, Ицхак

Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.