Ичан-Кала

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ичан-кала»)
Перейти к: навигация, поиск
Ичан-Кала*
Itchan Kala**
Всемирное наследие ЮНЕСКО


Страна Узбекистан
Тип Культурный
Критерии ii, iv, v
Ссылка [whc.unesco.org/en/list/543 543]
Регион*** Азия и Океания
Включение 1990  (14 сессия)

Координаты: 41°22′41″ с. ш. 60°21′50″ в. д. / 41.378° с. ш. 60.364° в. д. / 41.378; 60.364 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.378&mlon=60.364&zoom=12 (O)] (Я)

* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке]
** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке]
*** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Ича́н-Кала́ (узб. Ichan Qa'la) — окружённый мощными стенами исторический внутренний город Хивы в Узбекистане, ставший первым памятником Всемирного наследия в Средней Азии. Возведённые на протяжении столетий (самые древние памятники архитектуры относятся к XIV веку) крепостные сооружения и дворцы, мечети и медресе, мавзолеи и минареты, караван-сараи и бани превратили Ичан-Калу в уникальный город-памятник. Официально статус города-заповедника Старая Хива получила в 1968 году.





Легенда о происхождении

Легенда гласит, что при строительстве цитадели Ичан-Кала использовалась глина из тех же мест, откуда брал её пророк Мухаммед, когда строил Медину. Озеро, появившееся позже, принято считать святым. Другая легенда повествует, что колодец Хейвак, вода из которого имела удивительный вкус, был выкопан ещё Симом, сыном библейского Ноя.

Также по легенде, постройку Хорезма начал Сим. Проезжая через Хорезм, он заснул. В те времена на месте города была пустыня. Во сне он увидел что город окружен огнём. Проснувшись, он начал строительство, и первый фундамент заложил он. Во время стройки он вырыл колодец и, утоляя жажду, сказал «Хей вак! Хей вак!», что означает «как хорошо». Именно после этого город взял имя Хива.

Стены

В Хиве существовало традиционное разделение города на две обособленные друг от друга части:

  • Внутренний город (цитадель, шахристан) — Ичан-Кала (буквально: внутренний оборонительный круг) и
  • Внешний город (рабад) — Дишан-Кала (внешний оборонительный круг).

Стены Ичан-Калы: 8—10 метров высотой, 5—6 метров толщиной и длиной 6250 метров по внешнему периметру.

Оборонительные валы внешнего и внутреннего «кругов» изготавливались из самана[1]. Через каждые 30 метров в стенах Ичан-Калы возведены круглые оборонительные башни, выступающие за пределы стен. В верхней части стен имеются зубчатые перила с узкими амбразурами для стрельбы по врагу во время осады.

В системе оборонительных укреплений имелись рвы, наполненные водой; даже сейчас это заметно по рельефу в южной части, а на севере и западе асфальт закрыл древние рвы.

Городские ворота также были частью защитной системы. На примере сохранившихся ворот видно, что они имеют «ударные» башни, расположенные по обе стороны арочного проезда, а над воротами имеются также смотровые галереи. Проезд за арками ворот в сторону города покрывался арочной крышей (Кой-Дарваза) или, если коридор очень длинный, несколькими куполами.

Строительство крепости

В 1598 году, когда река Амударья в очередной раз изменила своё русло, оставив без водных ресурсов древнюю столицу Хорезма Гургандж, — столица государства была перенесена в один из старинных городов Хорезмского оазиса — Хиву. Судя по археологическим данным, она существовала уже в V—VI веках, как остановка или караван-сарай при колодце Хейвак (Хива-Хейва-Хейвак), на древнем пути из Мерва в Гургандж. Исходя из этого, археологи полагают, что основанием стен Ичан-Калы частично служат остатки древнего фортификационного сооружения вокруг караван-сарая, датируемые пятым веком.

Колодец Хейвак и сегодня находится у северо-западной стены Ичан-Калы. При ремонте колодца, были обнаружены следы очень древней каменной кладки и остатки купольного сооружения, прикрытого ныне землей. Глину для строительства стен брали в двух километрах от города, на территории, называемой Говук-куль; сейчас там есть большое озеро. И сегодня, как и прежде местная глина отличного качества используется современными гончарами.

Памятники

Древнее городище знаменито множеством исторических зданий, большинство из которых были построены в XIX веке, во время правления узбекской[2] или, верней всего, каракалпакской династии Кунграт (в другой транскрипции — Кунград[3]), и прекрасно сохранились вплоть до сегодняшнего времени. Посетив Хиву, можно легко представить себе, как выглядели другие города Центральной Азии в прошлом.

В город можно попасть через одни из четырёх ворот:

  • Северные (Багча-Дарваза),
  • Южные (Таш-Дарваза),
  • Восточные (Палван-Дарваза),
  • Западные (Ата-Дарваза).

Внутренний город Ичан-Кала, занимающий площадь менее квадратного километра, плотно застроен, поэтому достопримечательности Хивы расположены компактно, на небольшой территории, ограниченной городскими стенами. Большинство посетителей попадают в город через Западные ворота (Ата-Дарваза), слева от которых находится Куня-Арк, старая цитадель, некоторые её части относятся к V веку.

Справа от ворот располагается Медресе Мухаммад Амин-хана. Грандиозный минарет Кальта-Минар стоит немного впереди. Приблизительно в 200 метрах, ближе к центру города, расположено Медресе Мухаммад Рахим-хана II.

За ним, ближе к восточным воротам, расположены дворец Таш Хаули (XIX век) и медресе Алла-Кули-хана. В пяти минутах ходьбы, к югу от центра города находится мавзолей Саида Аллауддина и восхитительный мавзолей Палван Махмуда[4] (XVIII—XX вв.), медресе Шергази-хана (1718—1726), а также минарет и мечеть Ислам-Ходжа (ансамбль 1908—1910).

Декоративное убранство

Майоликовая облицовка Хивы имеет собственный стиль, выполнена в основном в приглушенных тонах от темно синего до голубого и белого, иногда со штрихами коричневого цвета. Только один из традиционных геометрических узоров Бухары и Самарканда — пятиконечные звезды в пятиугольнике — использовался в Хиве. В Хивинских узорах чаще всего присутствуют растительные мотивы — вьющаяся виноградная лоза и листья.

Резьба по дереву — один из видов искусства Хорезма. Повсюду можно увидеть деревянные колонны и двери, украшенные резьбой.

Ичан-Кала в киноискусстве

В 1970 году на советские экраны вышел художественный фильм «Конец атамана» (Казахфильм, режиссёр Шакен Айманов, сценаристы Э. Тропинин и А. С. Кончаловский), посвящённый убийству в синьцзянском пограничном городе Суйдун Оренбургского войскового атамана Александра Ильича Дутова[5]. «Роль» Суйдунской крепости в фильме сыграла Ичан-Кала.

См. также

Напишите отзыв о статье "Ичан-Кала"

Примечания

  1. Кирпич, высушенный на солнце, размером 40×40×10 см.
  2. По мнению ряда узбекских историков.
  3. Согласно гипотезе К. Э. Козубского, кара-калпакский, то есть черно-клобуцкий клан Кунград именовался в честь великокняжеского стольного Киева — Кунг-града — вассалами коего были в XI—XII веках чёрные клобуки.
  4. В другой транскрипции — Пахлаван-Махмуда.
  5. См.: Козубский К. Э., Ивлев М. Н. Теракт в Суйдуне: убийство Оренбургского атамана — журнал «Простор», N-o 8 / 2004.


Отрывок, характеризующий Ичан-Кала

– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.