Самборпрейкук

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Археологический комплекс Самборпрейкук находится примерно в 25 км к северу от города Кампонгтхом, Камбоджа. Местность, очевидно, была заселена с эпохи неолита. Начиная с VII в н. э. здесь возник город, который назывался Ишанапура, который был одной из столиц царства Ченла.

Описание

Самборпрейкук находится в долине реки Сен, которая идет параллельно Меконгу и впадает в озеро Тонлесап. В окружности 1 км расположены три основных комплекса религиозных сооружений (Анри Парментье в 1927 году классифицировал их как Северный, Центральный и Южный), они огорожены и ориентированы примерно на восток, в окрестностях комплекса находятся руины более сотни менее значимых храмов и святилищ, частично покрытые джунглями.

Ишанапура — столица Ченлы

Рождение города связано с первыми «историческими» правителями Ченлы — братьев или кузенов Бхававармана I и Махендравармана (или Читрасены). Первый из них правил во второй половине VI в.н. э. на восточной части земель, унаследованных от отца, — в Бхавапуре, городе, который, скорее всего находился в районе Самборпрейкука. Второй правил на западной части земель. После смерти Бхававармана I в 598 или 600 г. Махендраварман унаследовал от него восточные земли.

Около 612 или 616 г. его сменил Ишанаварман I, который правил около 20 лет. При нём и была построена новая столица — Ишанапура.

Вслед за Бхававарманом II, о царствовании которого мало известно, около 655—657 г. в Ченле воцарился Джаяварман I, традиционно считающийся последним правителем единой Ченлы. При нём настал необычный для истории Камбоджи длительный период политической стабильности, о чём свидетельствует и восхождение на трон его дочери Джаядеви около 700 г.. Найденные надписи свидетельствуют о том, что король-воин во время своего правления занимался расширением своих территорий и перенес столицу из Ишанапуры в другое место, возможно, в Бантеай Прей Нокор, который позже стал одной из столиц первого ангкорского правителя Джаявармана II.

Значение Ишанапуры в последующие века снизилось, однако, она оставалась важным центром также и в ангкорский период; храмы там строились вплоть до X века. Как и многие города империи, к XV веку Ишанапура была заброшена, чтобы быть заново «открытой» исследователями в начале XX века.

Храмы

Северный комплекс

Северный комплекс находится наиболее близко к подъездной дороге, с которой он виден. Он также известен под местным названием Прасат Самбор и включает в себя как более старые постройки, так и сооружения и надписи X века, то есть уже ангкорского периода. Комплекс посвящён Гамбхирешваре, воплощению Шивы. Центральная квадратная башня (N1 по классификации Парментье) имеет четыре входа, что уникально для кхмерской архитектуры.

Центральный комплекс

Относится к концу VII века. Сегодня можно увидеть только центральную башню (С1) в плохом состоянии, массивное здание из кирпича, 8 м на 6 м на приподнятом фундаменте. В башне есть вход с северной стороны, с трех других сторон — фальш-двери. Местное название — Прасат Тао (Храм Львов), две восстановленные статуи ревущих львов охраняют с двух сторон лестницу, ведущую на фундамент.

Южный комплекс

Южный комплекс считается наиболее древним, его относят ко времени царствования Ишанавармана I. Он окружен двойной стеной и имеет входы с востока и запада. Главное святилище (S1) является наиболее сохранившимся из группы. Оно прямоугольной формы, и сверху «накрыто» усеченной пирамидой. Имеется единственный вход с востока, внутреннее помещение имеет размеры 9.05 м на 5.21 м. Согласно надписям, здесь размещались друг напротив друга золотая статуя Шивы и серебряная статуя Нанди.

Отрывок, характеризующий Самборпрейкук

[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.