Урю Исида

Урю Исида
石田雨竜
Произведение	«Блич»
Появление	Аниме: 7 серия; Манга: глава 29.
Сэйю	Нориаки Сугияма Александр Койгеров (русский дубляж)
Информация
Раса (вид)	квинси
Пол	мужской
Группа крови	IV (АВ)
Возраст	15-17
Рост	171-177 см
Вес	55-57 кг
Дата рождения	6 ноября
Род занятий	учащийся средней и старшей школ, квинси, штернриттер A
Родственники	Рюкэн Исида (отец), Сокэн Исида (дедушка), Канаэ Катагири (мать)
Есть в манге	да
Есть в аниме	да

Урю Исида (яп. 石田雨竜 Исида Урю:, Ishida Uryū) — персонаж аниме и манги «Блич», созданный Тайто Кубо. Одноклассник Ичиго Куросаки, называющий себя «последним из квинси». Исида является одним из главных героев «Блич», а также весьма популярным персонажем. В последнем рейтинге популярности по версии журнала Shonen Jump он занял пятое место, следом за Гриммджоу Джагерджаком. Исиду озвучивает Нориаки Сугияма.

Описание персонажа

Исида — черноволосый парень ростом 170 см с довольно необычной причёской: спереди две более длинных пряди, а сзади короткие волосы. В основном носит школьную форму, а также очки. В свободное время предпочитает скромную лёгкую одежду, к примеру, летом надевает серую рубашку и чёрные джинсы.

Выражение лица у него обычно, как у Ичиго Куросаки, немного сердитое, строгое, нахмуренное и брови сдвинуты буквой V. Никогда не улыбается, поначалу производит впечатление книжного червя. По характеру довольно гордый, расчётливый, запасливый (постоянно с собой что-то носит, например, аптечку или набор для шитья). Старается выглядеть хладнокровным и уравновешенным, но иногда перегибает палку и выглядит немного нелепо. Бывает иногда неуклюж. Очень стеснительный. Трудолюбивый и усердный, если берётся за работу, выполняет её быстро и аккуратно, терпеть не может откладывать дела на потом. Старается всегда отвечать за свои слова. На протяжении времени заметно меняется: поначалу излишне замкнут, но постепенно раскрывается и охотнее общается с окружающими людьми. Любит вышивать и вместе с Орихимэ Иноуэ ходит в кружок по рукоделию, при этом, что любопытно, не любит пуговицы. Самый умный ученик в классе, занимающий первую строчку в списке лучших учеников школы. По словам Тайто Кубо, Исида смотрит шоу Дона Канондзи.

Исида — представитель клана квинси, что наложило огромный отпечаток на его личность (убеждения, принципы, обостренное чувство собственного достоинства). Он так представляется Ичиго и Рукии: «Урю Исида. Квинси. И я ненавижу проводников душ». На руке на цепочке он носит Крест квинси, а для сражений имеет специальную белую форму, на спине которой также изображены кресты.

У Исиды низкое кровяное давление, он левша, как и его дедушка Сокэн Исида и отец Рюкэн Исида. Фамилия Исиды состоит из двух иероглифов: 石 (иси, «камень») и 田 (да или та, «рисовое поле»). Имя состоит из иероглифов «дождь» («у») и «дракон» («рю») — в итоге «дракон дождя»

Детство

Исида уже в детстве научился способностям квинси благодаря своему дедушке Сокэну. Исида Рюукэн, отец Урю, не желавший принимать участие в таком «неинтересном» занятии, как работа квинси, был в натянутых отношениях с сыном и не одобрял его страстное желание помогать людям. Урю даже называет отца по имени, что в Японии считается чрезвычайно грубым.

В те времена учитель часто рассказывал Исиде о войне, которая произошла около 200 лет тому назад между квинси и проводниками душ. Урю это не сильно волновало, ему даже казалось, что проводники душ поступили правильно. Вскоре нейтральное отношение к проводникам душ у Исиды сменилось на крайне враждебное: он ненавидит проводников душ всей душой, потому что считает, что они виновны в смерти дедушки. Когда Урю был ещё ребёнком, его дедушка вступил в бой с несколькими пустыми, однако проиграл и был убит прямо на глазах у Урю. Проводники душ, которые должны были следить за всеми оставшимися в живых квинси, в том числе и за дедушкой Урю, не успели вовремя прийти ему на помощь. Как впоследствии узнал Исида, данная задержка была намеренно спровоцирована капитаном двенадцатого отряда Куроцути Маюри, чтобы получить душу квинси для проведения опытов. После смерти дедушки Урю стал тренироваться, долго и упорно. Вскоре он достиг самого высокого уровня своих возможностей.

Дальнейшие события

В школе имел предвзятое отношение к Ичиго, и Куросаки до поры до времени даже не знал, что они оба учатся в одном классе. Благодаря своим способностям самый первый узнал, кем является Рукия Кучики и кем стал Куросаки. В школе состоял вместе с Орихимэ Иноуэ в кружке рукоделия. В какой-то момент поменял своё отношение к Ичиго, начал о нём немного беспокоиться в некоторых моментах, и так получилось, что вместе с Чадом, Орихимэ, Ичиго и Ёруити Сихоин отправился в Сообщество душ выручать Рукию и получил возможность отомстить за свой проигрыш проводникам душ. Там он имел неосторожность столкнуться с Капитаном 12-го отряда — Маюри Куроцути. Использовав запретную технику, а именно — сняв ограничение со своей способности квинси поглощать рассеянную в окружающем пространстве реяцу, лишился этой способности, а с ней и возможности использовать силу квинси. Далее играл ключевую роль в битве с Баунто. Поскольку потерял свою силу — в битве был абсолютно беспомощен. Однако в решающем сражении, смог использовать дополнительные артефакты, чтобы вновь иметь хоть какую-то силу. В итоге снова лишился сил и обратился к своему отцу за помощью. Тот вернул ему силы, взяв с сына слово больше никогда не помогать проводникам душ. Однако Исида вместе с Ичиго и Чадом отправился в Уэко Мундо спасать Иноуэ, аргументируя это тем, что Ичиго ослушался Сообщества душ и не является более их сторонником.

В Уэко Мундо Урю сначала сражался с Чируччи Сандервиччи, которую он победил, после чего вместе с Рэндзи Абараи сталкивается в поединке с Заель-Апорро Гранцом. Одолеть Заэля им не удается, поскольку он способен восстанавливаться за счет поедания своих фрассьонов. Когда тает последняя надежда на победу, на выручку является Маюри Куроцути. Выясняется, что в Сообществе душ он привил Урю особый тип бактерий, благодаря которым смог его найти. Маюри убивает Заэля и лечит раненных. Далее Урю помогает Ичиго одолеть Ульккиору отвлекая на себя подоспевшего Ямми. Позднее он и Иноуэ отправляются помочь Куросаки в битве на крыше Лас Ночес. Однако Ичиго в форме пустого серьёзно ранил его. Спасти его удалось Иноуэ. Далее Урю встречает Ичиго в Каракуре после битвы с Айдзэном.

Спустя 17 месяцев Урю вёл двойной образ жизни, учился вместе с Куросаки и боролся с пустыми. Позже на Урю нападают Куго Гиндзё и Сюкуро Цукисима, после чего тот долгое время лежал в больнице своего отца Рюкэна. Исцелив свои раны, отправился на выручку к Ичиго и открыл ему правду, что на него напал и ранил именно Гиндзё. После прибытия Рукии и офицеров Готэя 13 и возвращения Ичиго силы синнигами, Урю вместе с Ичиго начали сражение с Гиндзё, в которой большую часть битвы сражался Ичиго. После победы Ичиго над Гиндзё ушёл вместе с Ичиго и Рукией.

В следующей арке, где Ичиго и всему Сообществу Душ приходится отражать нападение квинси, отказывается от участия в битве. При вторжении в Уэко Мундо, Ичиго встречается с Кирге Опье. После того, как Ичиго упоминает о том, что стрелы Исиды слабее стрел Опье, тот говорит, что это невозможно. Эти слова Кирге может указывать на скрытую силу Исиды, о которой пока неизвестно.

Потом оказывается, что Исида присоединился к Яхве и получил прозвище «Принц света». Неизвестно, является ли он сторонником Вандеррейха или собирается мстить Яхве за смерть своей матери.

На данный момент он был неожиданно для всех остальных Штеррн Ритееров объявлен преемником Юха Баха и будущим императором Вандернрейха — что вызвало сильное недовольство большинства Квинси, но оказалось что это один из планов Яхве, чтобы расшевелить Вандеррейх и насторожить всех его членов по отношению к Урю.

Боевые навыки

В отличие от проводников душ, в битве в первую очередь полагающихся на меч (дзампакто), квинси используют лук и стрелы. Они созданы из частиц духовной энергии, которую вытягивают из окружающего мира — в противоположность проводникам душ, которые используют собственную внутреннюю духовную энергию. Этот процесс упрощается в тех местах, где концентрация духовных частиц выше, — например, в Сообществе душ или Уэко Мундо. Согласно аниме, ранние квинси стреляли как из длинных луков, так и из арбалетов.

Лук квинси материализуется благодаря предмету под названием Крест квинси (яп. 滅却十字 мэккяку дзюдзи), который имеет различные формы, например, Урю использует кельтский крест, а его отец Рюукэн — пентаграмму. Также у луков Квинси есть имена. Имя лука Исиды Гинрей Кодзяку. Квинси могут создавать и выпускать стрелы в любом количестве, в зависимости от их личной выносливости и способности поглощать частицы энергии из внешнего мира. Они также используют разнообразные приспособления в бою, которые усиливают их владельцев или служат дополнительным оружием, например, серебряные пробирки (гинто), заполненные энергией. Сила квинси значительно возрастает благодаря особой перчатке Санрэй, которую можно надеть только после напряженной и длительной (недельной) тренировки.

Квинси очень отличны от проводников душ и по методам борьбы с пустыми, хотя и те, и другие преследуют благородные цели. Проводники душ отправляют очистившиеся души в Общество душ, и тем самым сохраняют баланс между мирами, а квинси полностью уничтожают пустых (и душу, которой он был когда-то). Таким образом, нарушается баланс, чаша весов склоняется на одну сторону, и оба мира оказываются в опасности. Эта опасность, а также гордость квинси и нежелание искать компромисс привела к войне между проводниками душ и квинси, которая закончилась победой проводников душ и гибелью многих квинси. Позднее квинси развили идею о том, что раз они уже находятся среди живых и их все ещё порядочное количество, то они могут служить в качестве «быстрого ответа» на атаки злых духов и защищать людей прежде, чем малочисленные проводники душ пошлют своего представителя и убьют пустого. Проводники душ, которые ещё находились под влиянием недавней войны, отказались участвовать. В частности, это послужило причиной сильной ненависти Урю к проводникам душ, так как его дедушка был убит группой пустых до прибытия проводников душ.

И, наконец, квинси отличаются внешним видом. «Рабочая одежда» проводников душ — традиционная чёрная хакама, а квинси носят белую облегающую тунику с высоким воротником, которая напоминает рясу католических священников. Поэтому квинси выглядят по-иностранному, в западном стиле, в отличие от проводников душ. Крест, как фирменный знак квинси, часто появляется на их одежде и любых предметах.

Предметы

• Приманка для пустых — маленький, размером с монетку, диск. Если сломать его, то из Уэко Мундо начинают выходить пустые.
• Браслет квинси (яп. 装身具 sōshingu) упоминается в сюжетной арке с баунто. Он был создан, чтобы подражать природным силам квинси, вытягивая частицы духовной энергии из окружающего мира и формируя в руках человека металлический лук. Браслет — тонкое и деликатное приспособление, в конечном итоге он разваливается.
• Крест квинси (яп. 滅却十字 мэккяку дзю:дзи) — стандартное снаряжение квинси. В аниме его название произносится по-английски: [куи́нси кросс], Quincy Cross. Крест, как фирменный знак квинси, часто появляется на их одежде и любых предметах.
• Перчатка Санрэй (яп. 散霊手套 санрэй сюто:) — могущественное приспособление, в несколько раз увеличивающее силы квинси. Чтобы безопасно пользоваться перчаткой, необходимо во время первой тренировки не снимать её целую неделю, при этом непрерывно стреляя из лука.
• Зеле Шнайдер (яп. 魂を切り裂くもの（ゼーレシュナイダー） дзэ:рэ сюнайда:), от нем. Seele Schneider («режущий души») — толстая стрела, по форме напоминающая меч. Частицы духовной энергии в неё вибрируют на огромной частоте, поэтому Зеле Шнайдер может разрезать практически любой предмет, как бензопила.
• Серебряные пробирки (яп. 銀筒 гинто:) — капсулы, наполненные жидкостью. В них хранится духовная энергия, благодаря которой квинси эффективно используют заклинания наподобие кидо́ (яп. 鬼道, «искусство демонов», букв. «путь демона») у проводников душ. Как и кидо, пробирки активируются после команд.
  • «Хайцен» (яп. 聖噬（ハイゼン） хайдзэн), от нем. Heizen («нагревать»)
  • «Гриц» (яп. 五架縛（グリッツ） гуритцу)
  • «Вольке» (яп. 緑杯（ヴォルコール） воруко:ру, досл. «зелёный кубок»), от нем. Wolke («облако»)
  • «Шпренгер» (яп. 破芒陣（シュプレンガー） сюпурэнга:), от нем. Sprenger («разбрызгиватель»)

Боевые приёмы

• Хирэнкяку (яп. 飛廉脚, букв. «летящие божественные шаги») — аналог «мерцающих шагов» (яп. 瞬歩 сюмпо, shunpo) синигами или сонидо арранкаров. Позволяет моментально передвигаться на небольшие расстояния. Для этого нужно собрать некоторое количество частиц духовной энергии под стопой и скользить на них в нужном направлении. По словам Урю, быстрее «молниеносных шагов».
• Рансотэнгай (яп. 乱装天傀) — одна из сложнейших техник. Огромное количество нитей духовной энергии, которые переплетаются и скрепляют части тела, чтобы человек мог управлять своими конечностями наподобие марионетки. Эта техника была создана, чтобы старые воины могли продолжать сражаться с пустыми. Не страшны ни серьёзные увечья, ни паралич, ни перелом всех костей: человек продолжает двигаться, пока не умрет. Маюри Куроцути, который провел опыты над огромным количеством квинси (2661 испытуемый), говорил, что никто не смог даже примерно показать Рансотэнгай.
• Лихт Реген (яп. 光の雨（リヒト・レーゲン） рихито рэ:гэн), от нем. Licht regen («Дождь света») — Урю подпрыгивает и высоко над головой противника выпускает 1200 стрел.
• Шпренгер (яп. シュプレンガー, нем. «взрыватель») — с помощью Зеле Шнайдер Исида делает пентаграмму в виде звезды затем из серебряной пробирки выливает конденсированные частицы и все внутри ограниченной зоны будет уничтожено сильнейшим взрывом.

Отрывок, характеризующий Урю Исида

Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.