Ишкуза

Ишкуза, или Скифское царство (аккад. ašguza, др.-греч. Σκύθης, ивр. ‏'škwz‏‎) — военное и/или политическое образование, созданное скифами в VII—VI вв. до н. э. в Передней Азии. Вопрос о точных границах и форме государственности (царство, военно-политическое объединение или опорная база скифов) Ишкузы остается открытым. Центр обычно локализуется в Закавказье — в западной части современного Азербайджана, и/или на северо-западе Ирана — в районе озера Урмия.

Расположение и границы

Территория, занятая скифами, на юго-востоке граничила с мидянами, на юге с Маннейским царством, а на западе с Ванским царством. При этом она нигде не граничила с Ассирией. Территория царства приблизительно находилась между северной оконечностью озера Урмия (Иранский Азербайджан) и рекой Кура, вероятно, охватывая Мильскую степь. Предполагается, что официальным мидийским названием ядра Скифского царства было Сакасена (иранск. *Saka-ŝayana — «обитаемая территория саков») (в районе нынешней Гянджи), в западной части современного Азербайджана. По мнению Ричарда Фрая и Анатолия Хазанова, центром Скифского царства была Муганская степь

Этноним

«Скифы» было общим названием, которое давали греки всем кочевникам, жившим в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе, говорившим на иранском языке и материальная культура которых обладала известными характерными чертами. Но термин не являлся самоназванием ни для одного из этих племён. В отличие от них, для племени, вторгшегося в Переднюю Азию, «скиф» (skuδa) должно было являться самоназванием. Именно через них имя «скифов» (греч. skuthai) впервые стало известно. Именно с него, вероятно, название было перенесено на все «скифские» племена. На момент первых контактов с ассирийцами и греками самоназвание скифов звучало как Skuδa (из Skuda), которое в дальнейшем при переходе δ > l приобрело форму Skula.

Действительной формой термина «скиф» было skuδa, так как гласный звук присутствующий в восточных передачах названия (ассир. ašguzai, asguzai, вавил. išguzai, страна Išguza, др.-евр. Ašguz) — это протетический гласный, используемый по правилам семитской фонетики перед двухсогласным началом.

По мнению В. И. Абаева, термин «скиф» этимологически связан с германской группой skut — «стрелок из лука», «стрелять». Скифы получили это название от своих соседей германцев, а от них оно распространилось среди греков и в Малой Азии. Скифы, действительно, получили признание как отличные лучники. Об этом также свидетельствуют колчаны со стрелами, найденные в скифских памятниках и множество изображений на изделиях. По сообщению Геродота, мидяне обучались искусству стрельбы из лука у скифов..

Общественный строй

Скифы представляли собой организованное общество, предположительно союз племён, руководимый родоплеменным советом и военными предводителями. Об этом свидетельствует переселение людей по плану разработанному заранее. Подобные союзы, возможно, создавались скифами и раньше, но были значительно меньшими по размерам и с более ограниченными целями. Эта миграция объединила большинство кочевого населения Скифии и, предположительно, часть оседлого.

Основным фактором для поддержания международного веса скифов являлась мощная военная организация.

В древневосточных источниках вожди скифов называются «царями», а область их локализации «царством».

История

Появление в регионе

По общепринятой версии, скифы вторглись в Закавказье, преследуя киммерийцев. Согласно Геродоту, скифы проникли в Закавказье через Дербентский проход.

Скифы во всяком случае вступили в Мидию не этим путём, но, свернув с прямой дороги, пошли верхним путём, гораздо более длинным, оставляя при этом Кавказские горы справа.

— Геродот, «История»

Частью они обосновались в пределах Восточного Закавказья, создав полукочевое государственное образование, получившее в древневосточных текстах название Ишкуза. Вторжение киммерийцев в Малую Азию, согласно древневосточным источникам, датируется 20-ми годами VIII века до н. э., в то время как первые упоминания о скифах появляются лишь в 70-х годах VII века до н. э. Следовательно, вторжение киммерийцев и скифов разделяет пятьдесят лет. Из чего следует, что они двигались в Азию независимо друг от друга и в совершенно разные места. Скифы поселились рядом с родственными им ираноязычными мидянами.

На протяжение почти ста лет скифы участвовали в событиях, происходящих в Передней и Малой Азии, что не позволяет квалифицировать их активность как единичные походы скифов из Северного Причерноморья. Скифы выступают в Азии в определённой области в течение длительного времени. Это миграция являлась переселением, с расчётом остаться на новых территориях. Причиной миграции скифов могли быть серьёзные изменения в окружающей их природной среде.

Скифы, появившиеся на исторической арене как сильный племенной союз, вели активную внешнюю политику, участвуя в крупных военных походах.

Возвышение царства

Участие в мидийском восстании

Судя по запросам к оракулу бога солнца Шамашу в период правления Ассархаддона, ситуация на восточных границах Ассирии становится чрезвычайно напряжённой. В 674 года до н. э. ассирийцы сталкиваются с сопротивлением населения при сборе дани с покорённых мидийских областей. Положение ещё более осложняется к концу года в результате нападения скифов на ассирийские отряды в областях Бит-Кари, Мадай, Сапарда. Скифы могли оказаться на этих территориях лишь пройдя через территорию Манны. В период войны 672 — 669 годов до н. э. скифы вместе с киммерийцами выступают союзниками маннейцев, угрожая ассирийцам нападением через перевал Хубушкии на пограничные территории. В том же году скифы появляются в центральной Мидии, что ставит под вопрос само существование ассирийского господства на завоёванных ранее территориях. Это сопротивление в конечном итоге привело к образованию анти-ассирийского союза и Мидия со своими союзниками подняли открытое восстание против Ассирии. Скифы выступают против Ассирии, в союзе с маннейцами и мидийцами. В этот период вождём скифов был Ишпакай. Маннейцам, объединившимся со скифами, удалось захватить ряд пограничных ассирийских крепостей. Ассирия пыталась начать переговоры и со скифами, и с вождём мидийских племён Каштарити с целью разорвать их союз. В ходе этой войны вождь скифов Ишпакай был убит. Вероятно, это произошло в конце 673 года до н. э. Его смерть позволила ассирийцам ослабить последствия мидийского восстания.

Союз с Ассирией

Его наследником становится Партатуа (Прототий). Ассирийские источники называют его «царём страны Ишкуза», а не просто «скифом» или скифским вождём. Это говорит об изменении положения скифов в занятой ими стране, из вождя племени их предводитель превращается в царя, подобно иным правителям востока. Партатуа начинает переговоры предложенные ассирийцами и просит руки дочери Асархаддона, как залог дружбы и союза с Ассирией. Сохранился запрос ассирийского жречества к оракулу:

Шамаш, великий господь, как я спрашиваю тебя, так ты отвечай мне надёжным согласием. Бартатуа, царь страны скифов, который послал теперь (вестника) Асархаддону, царю Ассирии (для заключения союза) (?). Так как Асархаддон, царь Ассирии, дает теперь царевну из дворцового гарема (Бартатуа, царю скифов), вступит ли Бартатуа, царь скифов, честно в союз (?), будет ли он вести честные, надёжные речи по отношению к Асархаддону, царю Ассирии, будет ли соблюдать и верно исполнять то, что определено Асархаддоном, царем Ассирии. Твое великое {270/16} божество знает это. Истребованы ли и утверждены его речи соответственно требованию и речению твоего великого божества, о Шамаш, великий господь. Действительно ли увидят и услышат это? — «Запрос Асархаддона к оракулу бога Шамаша»

Окончательный результат этих событий остаётся неясным. Наиболее распространённой считается версия, согласно которой, Партатуа согласился на союз с Ассирией, по другим мнениям, после переговоров о браке, скифы остались враждебны по отношению к Ассирии.

В результате этих событий Скифское царство значительно укрепилось политически и в качестве «Страны Ишкуза» получает признание сильнейшей державы того периода — Ассирии. Глава царства Партатау признаётся царём и, вероятно, получает в жёны дочь ассирийского царя. В результате происшедших изменений в политике Скифского царства Ассирии удалось с помощью скифов отбить у мидян и удержать некоторые свои владения в Мидии. Все остальные мидийские территории освободились от власти Ассирии, создав независимое Мидийское царство, подобно Ванскому царству и Манне. Но в тылу у этих государств находился союзник Ассирии Скифское царство.

Вскоре, не смирившись с понесённым поражением, ассирийцы вновь начинают проявлять активность на востоке. Первое нападение в 660/659 году до н. э. было совершенно на Манну. В результате в плен было взято окрестное население и угнан скот. Поражение Манны привело в восстанию и убийству правителя страны Ахсери. Его сын просит помощи у Ашшурбанапала против своего народа. Наиболее вероятно, что восстание было усмирено зятем царя Ассирии — царём скифов Мадием. В тот же период Мадий со скифами был послан Ассирией в Малую Азию для войны с киммерийцами. В результате их появления в Малой Азии, скифы стали известны грекам, вследствие чего, вероятно, и складывается легенда о преследовании киммерийцев скифами с их родины, которая появилась в поэме Аристея Проконнесского, жившего в то же время. После этих событий сведения о скифах обрываются на тридцать лет вследствие малочисленности письменных источников того времени.

Участие в войне Вавилона с Ассирией

Появлении вновь скифов на исторической арене датируется последней четвертью VII века до н. э. Вавилон, важнейший центр древневосточной культуры, входивший в состав Ассирии, восстал во главе с Набопаласаром и создал мощную коалицию союзников главным из которых была Мидия. В 623 году до н. э. царь Мидии Киаксар, реорганизовавший мидийскую армию, осадил Ниневию. Над Ассирией нависает реальная угроза уничтожения, но в ход военных событий вмешиваются скифы. Скифы во главе с «Мадием, сыном Прототия, напали на мидян и победили их». Одержав победу над мидянами, скифы двинусь в Месопотамию, Сирию, Палестину и дошли до границ Египта. Фараону Египта Псамметиху I удалось откупиться данью от нашествия.

(VI, 22)… Так сказал Яхве: Вот народ идет из северной страны, великий народ встает от краев земли. (23) Держат лук и короткое копье, жесток он! Они не сжалятся! Голос их ревет, как море, скачут на конях, выстроились, как один человек, на войну против тебя, дочь Сиона!

— Из «Книги Иеремии»

В 614/613 году до н. э., мидийские войска направились на Ассирию. На пути следования они встречаются со скифами, вероятно, движущимися на помощь ассирийцам. Во время встречи царю Мидии Киаксару удалось уговорить Мадия присоединиться к вавилонской коалиции. Соединённые силы вавилонян, мидян и скифов осадили Ниневию и через три месяца в августе 612 году до н. э. Ниневия пала. Победителям досталась огромная добыча и множество пленных. Мидяне, забрав добычу, возвращаются в свою страну, а скифы и вавилоняне продолжили завоевание Ассирии. В 604 году до н. э. скифами был сожжён знаменитый храм Астарты — Афродиты в Аскалоне в Палестине. Затем вавилоняне и скифы направились в Палестину и Египет. Фараону Нехо 600 году до н. э. с трудом удалось остановить это нашествие. Главный удар скифского нашествия пришёлся по Палестине, где в то время существовало Иудейское царство царя Иосии. Нашествие было внезапным. В результате были опустошены сельские местности, разорены угодья и угнано большое количество скота. Жители иудеи пытались спастись за крепостными стенами, но скифами были атакованы и взяты несколько крепостей. Среди них был и древний город Бейт-Шеан. Здесь был оставлен отряд скифов и это место некоторое время являлось базой для дальнейших набегов. Часть населения области спустя века хранила память о завоевании скифов и считало себя их потомками. В III веке до н. э. город был назван греками Скифополь. Там существовал лагерь и кладбище скифов, подвергшихся эпидемии.

С конца 609 года до н. э. по август 607 года до н. э. вавилонские войска под предводительством Набопаласара и его сына Навуходоносор, а также со своими союзниками скифами и мидийцами разгромили Урарту и Манну — союзников Ассирии. Эти страны стали долей скифов в «ассирийском наследстве». Они стали данниками скифов, но не были лишены государственной автономии. В некоторых крепостях, например в урартской Тейшебаини, находились скифские гарнизоны.

Взятие Тейшебаини

В начале VI века до н. э. скифами был разрушен урартский административный центр — Тейшебаини или «город бога Тейшебы». Археологический материал позволяет установить до мельчайших деталей обстоятельства гибели города. Скифы штурмовали крепость через боковые ворота около берега реки Раздан, к которым они могли подойти только после падения города, расположенного к западу и югу от крепости. Осада крепости была недолгой, судя по пищевым запасам осаждённых, и решительный штурм скифов, происшедший внезапно ночью, привёл к взятию и разрушению цитадели. Перед началом штурма нападавшие обстреляли крепость и забросали горящими предметами, что привело к пожару во дворе цитадели. Во время штурма скифами была подожжена и сама цитадель. При раскопках были обнаружены многочисленные следы сильного пожара. При взятии цитадели была разрушена ирригационная система, что привело к тому, что до начала нашей эры жизнь на этих территориях не возобновлялась.

Исчезновение с исторической арены

К началу VI века до н. э. и для вавилонян возникает угроза нападения со стороны скифов. Урарту, Манна, Мидия, Ассирия, Малая Азия и Заречье подверглись разграблению с их стороны. Самым богатым странам Ближнего Востока, Египту и Вавилонии удалось избежать этой участи. Египет был недоступен из-за дальности расположения. В 597 — 595 годах на границе Вавилонии происходят постоянные стычки со скифами. Скифские отряды доходили до стен Вавилона и обстреливали их из лука. Основа экономики страны — земледелие пришло в упадок. В пятнадцать раз поднялись цены на ячмень и финики. Скифы мобилизовывали силы для вторжения в Вавилонию, требуя дополнительные войска от своих данников Мидии, Манны и Урарту. В 595/594 году в разгар подготовки скифского вторжения мидийский царь Киаксар приглашает вождей скифов к себе на пир, где мидяне, напоив, перебили их, таким образом, обезглавив Скифское царство. Скифской гегемонии в Передней Азии приходит конец. Однако, маловероятно, что скифы бежали в Северное Причерноморье при первых же ударах мидян. Скифское царство оставалось самоуправляющимся, хотя и подчинённым Мидии, ещё некоторое время. В «Книге Иеремии», отрывке, датируемом 593 годом до н. э., Ишкуза упоминается как зависимое от Мидии царство:

Поднимайте по всей земле знамена, средь народов в рог трубите, на войну с Вавилоном освятите народы, созовите против него царства — Арарат, Минни, Ашкеназ — полководца против него пошлите, коней соберите, что тучу саранчи! На войну с Вавилоном освятите народы, царей Мидии, владык её и наместников, всю подвластную им землю.

— «Из книги Иеремии»

Однако следом на историческую сцену выходят массагеты, которые по некоторым версиям, во времена Томирис занимали эти территории, а по сообщениям Геродота, также относились к скифским племенам. В более позднее время, на этих территориях также были известны массагеты, которые армянскими источниками названы маскутами.

Археология

С пребыванием скифов в регионе связаны ряд находок в Северном Иране (Гасанлу) и в Талыше (на территории Иранского Азербайджана и Азербайджанской Республики), а также в курганах Мингечаура и в ряде памятников Мильской степи, в том числе датируемом VII в. до н.э. Малом кургане около Кямиль-Тепе. Здесь были обнаружены конский череп, предметы конского снаряжения, а также керамика. В погребениях Талыша на территории Азербайджана были найдены элементы железной уздечки с трёхпетельчатыми псалиями и топор из железа по типу близкий к скифскому, бронзовые фигурки быка и лося с короткими рогами, выполненные в кавказском «зверином стиле».

Цари

• Ишпакай — скифский вождь
• Партатуа — упомянут в ассирийских текстах
• Мадий — вел успешные войны с Мидией и соседними странами

См. также

• Индо-скифское царство
• Скифия и Кавказ в древнегреческой мифологии

Ссылки

• [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000016/st072.shtml Киммерийцы и скифы].
• [gumilevica.kulichki.net/HE1/he116.htm#he116para2 Восток в древности].

Отрывок, характеризующий Ишкуза

– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.