Токугава Иэясу

Токугава Иэясу
徳川家康
Портрет Токугавы Иэясу
Годы жизни
Период	Сэнгоку, Эдо
Дата рождения	31 января 1543(1543-01-31)
Место рождения	замок Окадзаки
Дата смерти	1 июня 1616(1616-06-01) (73 года)
Могилы и места почитания	храм Никко Тосё-гу
Имена
Детское имя	Такэтиё
Взрослое имя	Мотонобу, Мотоясу, Иэясу
Посмертный титул	Анкокуин
Божественное имя	Тосё-Дайгонгэн
Должности
Сёгунат	Токугава
Титулы	Сёгун
Годы правления	1603 — 1605
Род и родственники
Род	Минамото, Мацудайра, Токугава
Отец	Мацудайра Хиротада
Мать	Одай-но-ката
Преемник	Токугава Хидэтада
Жёны
Законная жена	Имагава Сэна, Хасиба Асахи
Наложницы	18
Дети
Сыновья	Токугава Нобуясу Юки Хидэясу Токугава Хидэтада Токугава Тадаёси Токугава Нобуёси Токугава Тадатэру Мацусиё и Сэнсиё (умерли в детстве) Токугава Ёсинао Токугава Ёринобу Токугава Ёрифуса
Дочери	5

Токуга́ва Иэя́су (яп. 徳川 家康, 30 января 1543 — 1 июня 1616) — принц Минамото, дипломат и военачальник, основатель династии сёгунов Токугава. Ближайший сподвижник и последователь Оды Нобунаги и Тоётоми Хидэёси, завершивший создание централизованного феодального государства в Японии.

Имена

Токугава Иэясу известен также под именами:

• Мацудайра Такэтиё (松平 竹千代) — детское имя;
• Мацудайра Мотонобу (松平 元信) — имя, полученное после церемонии совершеннолетия в 1556 году;
• Мацудайра Мотоясу (松平 元康) — имя, данное сюзереном Имагава Ёсимото;
• Мацудайра Иэясу (松平 家康) — имя, принятое в знак независимости от рода Имагава в 1562 году;
• Токугава Иэясу (徳川 家康) — имя, принятое в 1567 году;
• Тосё-Дайгонгэн (东照大権现) — посмертное божественное имя «Великий бог-спаситель, что озарил Восток»

Краткая справка

Токугава Иэясу родился в 1543 году, в небольшом самурайском роде Мацудайра, который владел частью земель провинции Микава (совр. префектура Айти). Своё детство он провел политическим заложником у соседних правителей, которые использовали слабых Мацудайра в своих политических играх. После битвы при Окэхадзама (1560) Иэясу восстал против сюзерена, рода Имагава и заключил союз с его врагом — Одой Нобунагой (1562).

В 1560 — 1580-х годах Токугава удалось расширить свои владения на восток в провинцию Суруга (совр. префектура Сидзуока) и создать мощную военно-экономическую базу для реализации плана объединения Японии. После смерти Оды Нобунаги в (1582), Иэясу вступил в борьбу за его наследство, однако проиграл её Тоётоми Хидэёси и признал себя вассалом последнего (1586). Родовые земли Токугавы были конфискованы в замену на новые, в регионе Канто с центром в замке Эдо (совр. Токио).

После кончины Тоётоми Хидэёси Иэясу воспользовался внутренними распрями в его роду. Он возглавил радикальную военную группировку вассалов Тоётоми, и в битве при Сэкигахара (1600) ликвидировал «мозговой центр» враждебной семьи — администраторов и гражданских чиновников во главе с Исидой Мицунари. В двух осакских кампаниях (1614, 1615) Токугава удалось окончательно ликвидировать Тоётоми и объединить страну.

В 1603 году Иэясу получил титул сёгуна и основал третье самурайское правительство — сёгунат в городе Эдо, который просуществовал в Японии до 1868 года. Даровав японцам долгожданные мир и стабильность, Токугава умер в 1616 году.

Молодые годы

Токугава Иэясу родился 31 января 1543 года (11-м году эры Тэмбун) в четыре часа утра в замке Окадзаки. Его отец, Мацудайра Хиротада, был восьмым главой рода Мацудайра и даймё провинции Микава (совр. префектура Айти).

Земли этого рода были зажаты между владениями агрессивных соседей, которые постоянно воевали друг с другом, поэтому в роде Мацудайра не утихали споры относительно избрания союзника. Часть вассалов стремилась быть вместе с западным соседом Одой Нобухидэ, а другая часть — ратовала за присоединение к Имагава Ёсимото на востоке. В своё время дедушка малолетнего Иэясу, Мацудайра Киёясу (1511—1536), стал жертвой этих ссор и был зарезан собственными слугами за попытку сблизиться с семьёй Ода. Его преемник, отец новорождённого, был более осторожен и следовал воле большинства, которое симпатизировало Имагава. Мать Иэясу происходила из рода, который традиционно поддерживал западных соседей, поэтому, когда в 1545 году большинство вассалов Мацудайра высказались за поддержку восточных правителей, она была изгнана из резиденции.

В 1548 году армия Оды напала на земли рода Мацудайра и тот попросил военной помощи у Имагава Ёсимото. Последний согласился при условии выдачи малолетнего Иэясу заложником в свою цитадель. Такое действие означало бы признание родом-просителем протектората Имагава. Выхода не было, и Мацудайра согласились. Однако Ода Нобухидэ узнал о намерениях противника и похитил шестилетнего Иэясу с помощью своих агентов. Ода планировал поссорить Мацудайра и Имагава. Однако отец малолетнего заложника решил пожертвовать своим сыном ради собственной безопасности. Замысел Нобухидэ провалился. Но он решил использовать Иэясу позже и заточил его в монастырь Мансёдзи в городе Нагоя, где продержал три года. За это время будущий сёгун подружился с сыном своего похитителя, Одой Нобунагой.

В 1549 году погиб Мацудайра Хиротада, отец Иэясу. Его зарезал собственный охранник. Мацудайра оказались без головы. Их протектор Имагава Ёсимото, направил в их резиденцию своего генерала, которого назначил тамошним кастеляном. Тот обещал вырвать Иэясу у Оды и поставить его новым главой рода. Такая возможность представилась через три года, когда Ода Нобухидэ скончался от язвы, а его род захлестнули внутренние распри. Войска Имагава взяли штурмом пограничный вражеский замок, в котором захватили живьём сына покойного Нобухидэ, Оду Нобухиро. Противники договорились обменять последнего на девятилетнего Иэясу. Вассалы семьи Мацудайра были очень рады возвращению нового хозяина, однако Имагава Ёсимото обманул их ожидания, забрав Иэясу в свою цитадель в городе Сунпу. Фактически тот снова стал политическим заложником.

Во время пребывания Иэясу в Сумпу Имагава планировали превратить его в верного вассала, ликвидировав формальную автономию его владений. В 1556 году Имагава Ёсимото стал его приёмным отцом, проведя церемонию совершеннолетия для молодого заложника. Иэясу получил имя Мацудайра Дзиро Мотонобу. В следующем году его фактический сюзерен заставил его жениться на своей племяннице и даровал ему новое имя Мотоясу. Ещё через год Имагава поручил Иэясу войска, с которыми он успешно выиграл свою первую битву, захватив замок Терабе на западной границе.

Годы пребывания будущего сёгуна в Сумпу не были «периодом страданий и тоски». Хотя он попал туда как заложник, Имагава относились к нему как к члену семьи. Иэясу получил лучшее по тогдашним меркам образование от стратега Охара Юсая, и стал, благодаря браку, родственником Имагава Ёсимото.

В союзе с Одой Нобунагой

В 1560 году (3-м году эры Эйроку) Имагава Ёсимото, двинулся с огромной армией на запад и вторгся в земли Оды Нобунаги. Авангард агрессоров составляли отряды Иэясу. Он захватил вражеский замок Одака и ряд пограничных фортов, в которых разместил свои силы. Иэясу ожидал дальнейших распоряжений от главнокомандующего, но не дождался. Он получил срочное сообщение, что его сюзерен Имагава Ёсимото погиб от молниеносной атаки гвардейцев Оды в битве при Окэхадзаме.

Эта смерть стала поводом для Иэясу провозгласить независимость. Ему удалось безопасно вывести из Сунпу свою жену и сына, и захватить родовой замок Окадзаки. В 1561 году Иэясу открыто выступил против Имагава, взяв штурмом один из их фортов. Следующий, 1562 года (5-м году эры Эйроку) он заключил союз с Ода Нобунагой, по которому обещал воевать с врагами на востоке. Ещё через год, в знак полного разрыва с родом Имагава, он изменил своё имя на Мацудайра Иэясу.

Первоочередной задачей для Иэясу стало создание собственной администрации и восстановление экономики в провинции Микава (совр. префектура Айти). Однако ему помешали буддистские общины, которые не захотели признавать его власть. Война с ними продолжалась с 1564 по 1566 года и закончилась полной победой Иэясу. Объединив земли провинции, он получил от императорского двора титул Микава но ками (Защитник Микава) и изменил свою фамилию на Токугава, потомков древнего рода Минамото.

В 1568 году (11-м году эры Эйроку) Иэясу заключил союз с северным соседом, родом Такэда, против рода Имагава. В том же году он принял участие в походе Оды Нобунаги на Киото, помог Асикага Ёсиаки занять должность сёгуна.

В 1570 году (1 году Гэнки) Токугава смог захватить большую часть провинции Тотоми (совр. префектура Сидзуока), которая принадлежала роду Имагава. Последний капитулировал перед победителем и скрылся с японской политической карты. Токугава перенёс в новые владения свою резиденцию, построив замок в месте Хамамацу. Несмотря на внутренние проблемы, он лично вместе с двумя третями имеющегося войска отправился на помощь Оде Нобунаге и победил силы Асакура и Адзаи в битве при Анэгава.

Война с родом Такэда

К 1569 году (11-м году эры Эйроку) Иэясу находился в союзнических отношениях с председателем рода Такэда, Такэдой Сингэном. Они совместно разделили владения рода Имагава. Провинция Тотоми (западная часть современной префектуры Сидзуока) отошла к Иэясу, а провинция Суруга (восточная часть современной префектуры Сидзуока) — к Сингэну. Однако род Такэда вынашивал планы захватить Киото. Существование рода Токугава мешало им реализовать этот план, поэтому было решено уничтожить его. В том же году, заручившись военной поддержкой соседей на востоке, армия рода Такэда вторглась во владение Иэясу.

Первые атаки врага Иэясу успешно отразил. Однако ситуация на фронте изменилась, когда в октябре 1572 года (3-м году эры Генки) Такэда Сингэн лично возглавил свои войска. Токугава попросил помощи у Оды Нобунаги, но тот сам был вовлечен в военные действия против родов Адзаи, Асакура и буддистских повстанцев, поэтому не смог выслать подкрепление. Иэясу пришлось противостоять агрессору самостоятельно. Первая битва при Итигендзака (13 октября), в которой силы нападающих одержали победу, показала невозможность Иэясу противостоять слаженной военной системе Сингэна, которая славились на всю тогдашнюю Японию.

Это поражение показало слабость Иэясу и дало сигнал местной знати переходить на сторону войск Такэды. В декабре пал один из главных замков провинции Тотоми — крепость Футамата. Видя стеснённость положения Иэясу, Ода Нобунага послал к нему 3-тысячный контингент. Однако это не спасло ситуацию. Войскам союзников, которые вместе насчитывали лишь 11 тысяч, противостояла 25-тысячная хорошо вышколенная армия Такэды Сингэна. Последний захватывал форты и укрепления Иэясу один за другим, постепенно изолируя его резиденцию.

Несмотря на протесты генералов Оды, Токугава решил дать войскам агрессора последний бой. 25 января 1573 года он вывел свои отряды в тыл врага и атаковал его. Началась знаменитая битва при Микатагахара. Войска Такэды притворились что отступают, однако по приблизившейся армии противника ударили со всей силы. Бой закончился сокрушительным поражением войск Иэясу. Тот едва вырвался из окружения, вернувшись в свой замок-резиденцию с остатками своих войск.

Однако, как указывается в тогдашних хрониках, «небеса не оставляли Токугава». Его главный враг, Такэда Сингэн, захватив в феврале 1573 года (4-м году эры Гэнки) замок Нода, внезапно заболел. По этой причине войска Такэды оставили владения Иэясу и вернулись домой. В дороге их тяжелобольной главнокомандующий скончался. Чтобы убедиться в том, что Такэда умер, в мае того же года Иэясу штурмовал ряд фортов и замков, которые захватил противник в его владениях. Учитывая то, что силы врага никак не отреагировали на выпады Токугавы, большинство местных властителей, которые ещё вчера переходили на сторону Такэды, поспешно признали свою зависимость от Иэясу.

Однако в мае 1574 года (2-м году эры Тэнсё) новый лидер рода Такэда, Такэда Кацуёри, решил реализовать планы покойного отца по захвату столицы Киото. Он вторгся с 15 тысячной армией во владение Токугавы и сумел захватить высокогорный замок Такатендзиндзё. Через год против него выступили объединенные 30-тысячные силы Оды Нобунаги и Токугавы Иэясу. 29 июня 1575 года (3-м году эры Тэнсё) в битве при Нагасино войска союзников наголову разгромили армию рода Такэды. Враг потерял многих выдающихся полководцев и много живой силы. Иэясу вновь вернул себе власть над утраченными владениями. Уничтожение рода Такэда стало делом времени.

В 1579 году (7-м году эры Тэнсё), по приказу Оды Нобунаги, Иэясу казнил свою жену и старшего сына по подозрению в заговоре против него и заключении тайного договора с родом Такэда. В марте 1581 года он вернул себе замок Такатэндзиндзё.

В феврале 1582 году началась полномасштабная кампания войск Оды и Токугавы против рода Такэда. Иэясу отвечал за завоевание провинции Суруга. Враг, финансы которого были подорваны частыми походами, а лучшие генералы были убиты в битве при Нагасино, не мог противостоять наступающим союзникам. Многие вельможи без боя переходили на сторону Иэясу. Через месяц после начала кампании, Такэда Кацуёри с женами и детьми совершили сэппуку, положив конец существованию рода Такэда. За свои подвиги Иэясу получил от Оды провинцию Суруга.

Происшествие в храме Хонно-дзи

В мае 1582 (10-м году эры Тэнсё) Иэясу посетил резиденцию Оды Нобунаги — роскошный замок Адзути. Однако уже в следующем месяце, когда Токугава осматривал портовый город Сакаи, один из крупнейших японских торговых центров того времени, он узнал о гибели Нобунаги в киотском храме Хонно-дзи от руки вассала Акэти Мицухидэ. Последний сразу начал охоту за Иэясу, потому что тот был союзником Оды и мог поднять войска против мятежников. Для Акэти это была хорошая возможность, поскольку Иэясу находился очень далеко от своих владений. Выскользнуть из опасности Токугава помогли отряды ниндзя из провинции Ига (совр. префектура Миэ), которые провели его тайными горными ходами в его владения в Микава (совр. префектура Айти). Вернувшись, Иэясу планировал собрать войска, чтобы разбить Акэти Мицухидэ и стать фактическим наследником Оды Нобунаги. Однако его опередил Хасиба Хидэёси, который молниеносно вывел экспедиционные войска рода Ода из региона Тюгоку и в битве при Ямадзаки разбил мятежников.

Между тем, со смертью Нобунаги в 1582 году, в завоеванных им владениях рода Такэда началось восстание местной знати. Администрация Оды, не уважавшая местные обычаи, была перебита. В провинциях Каи (совр. префектура Яманаси), Синано (совр. префектура Нагано) и Кодзукэ (совр. префектура Гумма) образовался вакуум власти.

В отличие от вассалов Оды, Иэясу учитывал традиции покорённых. Особенно он уважал покойного Такэду Сингэна, несмотря на то, что тот был его злейшим врагом. Благодаря этому Иэясу привлек на свою сторону многих генералов и слуг уничтоженного рода Такэда и получил повод для «законного возвращения земель Такэды» в лоно своих владений. Он немедленно отправил армию для реализации этого плана.

Однако аппетиты Иэясу разделяли его соседи — роды Уэсуги и Го-Ходзё. Они также отправили войска в этих три провинции. В результате Иэясу вышел победителем из конфликта длившегося несколько месяцев. Он захватил большинство земель рода Такэда и стал обладателем 5 провинций (Каи, Синано, Суруга, Тотоми и Микава).

Обеспечив себя новыми владениями и огромным контингентом новобранцев Токугава начал готовиться к войне с Хасибой Хидэёси.

Иэясу и Хидэёси

Война

В 1583 году (11-м году эры Тэнсё) Хасиба Хидэёси разбил оппозиционные силы Сибаты Кацуиэ и стал фактическим наследником Оды Нобунаги. Однако остатки рода Ода во главе с Одой Нобуо не желали признавать существующее положение вещей. Они заключили с Иэясу договор о совместных действиях против «узурпатора» Хидэёси. В марте 1584 года (12-м году эры Тэнсё) войска Хасибы и коалиционные силы Токугавы и Оды сошлись в провинции Овари (совр. префектура Айти). Армия первого насчитывала около 100 тысяч человек, а отряды самураев коалиции не превышали 50000.

Численное превосходство противника делала победу Иэясу маловероятной. Однако первая же схватка 17 марта 1584 года (сражение при Хагуро) показала превосходство сил Токугавы и обнаружила слабые места громоздкой армии его противника. Хасиба Хидэёси был напуган военным гением Иэясу и остановил наступление своих полков, заняв выжидающую позицию. Однако уже в апреле терпение Хидэёси лопнуло и он выслал против Токугавы двадцатитысячный отряд под командованием своего племянника Хасиба Хидэцугу. Но в битве при Комакки-Нагакутэ Иэясу смог обезвредить вражескую армию и заставить её командира бежать.

Видя, что фронтальным наступлением Иэясу не одолеть, Хасиба Хидэёси решил ликвидировать его партнера по коалиции — Оду Нобуо. Последний не смог противостоять многочисленной армии врага. В ноябре 1584 года Ода подписал с Хидэёси мир, признав свою вассальную зависимость от него. Поскольку с падением Оды Нобуо, Иэясу терял повод к войне, он заключил перемирие с противником. В качестве гарантии мира он послал Хидэёси своего внука. Однако Иэясу формально продолжал оставаться независимым.

В 1585 году (13-м году эры Тэнсё) Хасиба Хидэёси подчинил себе весь регион Кинки и остров Сикоку. Обеспечив свои тылы, он превратился в большую угрозу для рода Токугавы. В это время, пользуясь конфликтом между Хидэеси и Иэясу, из-под власти последнего вышли обладатели северных районов провинции Синано (совр. префектура Нагано) — род Санада. Для успокоения непокорных Токугава послал войско, однако оно потерпело поражение. Чтобы усилить свои позиции Иэясу заключил с восточным соседом, родом Го-Ходзё, союз. Однако на этот раз вспыхнула ссора между его вассалами. Одни настаивали на борьбе с Хидэёси, другие — на признании его сюзеренитета. Таким образом, Иэясу оказался в очень затруднительном положении: его земли распадались, а подчиненные начали внутренние распри.

Между тем, Хасиба Хидэёси продолжал реализацию плана по покорению рода Токугава. Чтобы усилить влияние своей «пятой колонны», в апреле 1586 года (14-м году эры Тэнсё) он выдал замуж за Иэясу свою сестру Асахи. Токугава принял новую жену, но вассалитета не признал. Тогда Хидэёси отправил в октябре к Иэясу свою мать заложником, прося признать свой сюзеренитет.

В конце концов, несмотря на опасность извне и на обострение внутренней борьбы в собственном роде, Токугава решил признать верховенство Хасибы. 26 октября 1586 года он прибыл в его резиденцию в Осаке. На следующий день на аудиенции у Хидэёси Иэясу официально попросил принять его «под крепкую руку рода Хасиба».

Под властью Тоётоми

В сентябре 1587 года (14-м году эры Тэнсё), Хидэёси, который в прошлом году получил от императора аристократическую фамилию Тоётоми, выпросил у двора должность императорского советника для Иэясу и отблагодарил его тем самым за признание своего сюзеренитета. В следующем году он обсудил с Токугавой план кампании против обладателя региона Канто — рода Го-Ходзё.

1590 году (18-м году эры Тэнсё) войска Тоётоми Хидэёси и всех подконтрольных ему даймё, включая Иэясу, количеством в 200000 самураев окружили главную цитадель Го-Ходзё и за несколько месяцев осады взяли её. По приказу Хидэёси завоеванные земли были переданы Токугаве, в замен на его старые родовые владения. Хотя прибыль новых земель была выше старых, власть Иэясу в них была непрочной — он оставался «чужаком» для большинства местной знати. Кроме этого, большая часть земель была свободная, а коммуникации не развиты. Несмотря на эти трудности, Иэясу и его вассалы смогли за короткий срок поднять экономику региона Канто, отремонтировать транспортные пути, построить крепкие замки и открыть много портов международной торговли. За десять лет была создана мощная социально-экономическая база, которая в будущем обеспечила победу Иэясу в борьбе за объединение Японии и стала новым политическим центром Японии.

В 1592 году (1-м году эры Бунроку) Тоётоми Хидэёси начал войну в Корее. Иэясу был одним из кандидатов в экспедиционную армию, но обошёл вербовки, ссылаясь на войну с «остатками самурайских старшин рода Го-Ходзё». Перед смертью Хидэёси в сентябре 1598, он вошел в попечительский Совет пяти старейшин при его сыне Тоётоми Хидэёри, обещая поддержку рода Тоётоми после кончины своего сюзерена.

Битва при Сэкигахаре

18 сентября 1598 года умер Тоётоми Хидэёси. Его пятилетний сын Хидэёри стал формальным правителем страны, вместо которого фактически правил попечительский совет пяти старейшин и совет пяти управляющих. Иэясу был самым влиятельным членом совета старейшин, и не замедлил воспользоваться слабостью рода Тоётоми. Токугава заключил союзы с даймё, которые были настроены против Хидэёси при его жизни, и готовился к войне.

Будучи вассалом рода Тоётоми, Иэясу выступал от его имени, собирая недовольных самураев покойного сюзерена. К нему присоединились так называемая «группа милитаристов» этого рода, представители которого не разбирались в политике и правлении, но жили за счет войны. Им противостояла «группа гражданских» во главе с выдающимся администратором и председателем совета пяти управителей Исидой Мицунари. Конфликт выглядел, как спор между вассалами рода Тоётоми, но де-факто был противостоянием Токугавы Иэясу, который стремился захватить власть в свои руки, и Исиды Мицунари, который стремился сохранить власть в стране для Тоётоми Хидэёри.

Сторонники Иэясу сформировали так-называемую «восточную коалицию», а защитники Исиды — «западную». Первые были преимущественно даймё восточно-японских земель, в то время как другие даймё западной Японии.

В 1599 году (4-м году эры Кэйтё) умер Маэда Тосииэ, единственный член Совета попечителей, который мог противостоять Иэясу открыто. Это развязало руки Токугаве и он объявил, что собирается наказать непокорных роду Тоётоми. В июне 1600 года (5-м году эры Кэйтё) Иэясу разбил вражеский род Уэсуги и двинулся на Киото.

21 октября 1600 года армии Токугавы и Исиды встретились на узком поле Сэкигахара. Силы «восточной коалиции» насчитывали около 100 тысяч самураев, в то время как войска «западной» состояли лишь из 80000. Начало битвы при Сэкигахара ознаменовалось преимуществом отрядов «западников». В частности, упорно сражались отряды японских христиан под командованием Кониси Юкинага. Однако ход битвы в пользу Иэясу изменило предательство. Генерал Кобаякава Хидэаки, которому Токугава наобещал новые земли и титулы, врезался с фланга в штаб Исиды Мицунари и заставил войска «западной коалиции» бежать с поля боя.

Битва закончилась полной победой Иэясу. Исида Мицунари вместе с его генералами был захвачен в плен и казнен. «Западная коалиция» прекратила существование. Токугава Иэясу стал фактическим правителем Японии.

После победы Иэясу сразу перераспределил заново земли побежденных им даймё. Самые большие части получил сам Токугава и его непосредственные слуги. Вторыми после них были вассалы Тоётоми, которые примкнули к его силам накануне битвы при Сэкигахара. На последнем по количеству земель месте были род Тоётоми, вассалом которого Иэясу пока оставался, род Мори и род Симадзу. Показательным было то, что Кобаякава Хидэаки, который решил судьбу битвы, награждён не был. Иэясу не хотел поощрять предательство.

Создание сёгуната

См. также: сёгунат Токугава

После победы в битве при Сэкигахара, в 1603 году (8-м году эры Кейтё) 60-летний Иэясу получил от императора титул «Великого сёгуна завоевателя варваров». Он создал новое самурайское правительство — сёгунат в городе Эдо (совр. Токио). Это был третий и последний сёгунат после аналогичных, созданных родами Минамото и Асикага. Господство нового правительства продолжалось более 250 лет.

В 1605 году (10-м году эры Кэйтё) Иэясу передал титул сёгуна своему сыну Токугаве Хидэтаде. Этим он хотел избежать проблемы наследования и ослабления рода, которые уничтожили достижения его предшественников — Оды Нобунаги и Тоётоми Хидэёси. Все рычаги власти Иэясу продолжал держать в своих руках.

В 1607 году (12-м году эры Кэйтё) Иэясу перенес свою резиденцию в город своей молодости Сунпу, оставив своего сына в замке Эдо. Там отставной сёгун занимался созданием правительственной системы, которая бы гарантировала долговечность его сёгунату.

В 1611 году (16-м году эры Кэйтё) Токугава посетил коронацию императора Го-Мидзуноо в городе Киото. Во время этого визита Иэясу заставил своего формального сюзерена, Тоётоми Хидэёри, прибыть к нему в столицу. В японском обществе того времени особы выше по социальному статусу не посещали низших. Поэтому посещение Иэясу сюзереном Тоётоми Хидэёри толковались средневековыми японцами как неформальное признание родом Тоётоми власти сёгуна как высшей.

За два года подряд, 1613 года (18-м году эры Кэйтё), Иэясу ограничил права столичных аристократов куге и императорского двора, которые к тому моменту часто вмешивались в японскую политику, натравляя самурайские роды друг на друга.

В 1615 году (1-м году эры Гэнна) Токугава издал «Запреты самурайским родам», в которых заложил основы существования военной касты Японии на последующие десятилетия. Самураи были преобразованы из воинов-землевладельцев в безземельных городских чиновников.

Уничтожение рода Тоётоми

Для Иэясу существования рода Тоётоми оставалось препятствием на пути объединения Японии. Этот род оставался формальным главой самого сёгуна, а также продолжал иметь много влиятельных вассалов. После смерти Иэясу, Тоётоми имели все шансы восстановить свои силы и вернуть себе власть в стране. Чтобы этого не произошло, необходимо было ослабить род противника или даже навсегда избавиться от него.

Иэясу истощил казну рода Тоётоми различными строительными проектами, которые он совершал от имени своего сюзерена, Тоётоми Хидэёри, и за его счет. Особенно на руку Токугаве сыграла смерть трех старейшин враждебного рода в 1611 году (18-м году эры Кэйтё). С наступлением 1614 года (19-м году эры Кэйтё) Иэясу решил окончательно ликвидировать род Тоётоми и начал реализацию этого плана.

Поводом для конфликта между Токугава и Тоётоми стали надписи на колоколах храма Хоко-дзи, который был восстановлен на средства Тоётоми Хидэёри. Эти надписи, хотя и не содержали негативных высказываний относительно Иэясу, были истолкованы им как проклятие в его адрес. Токугаву поддержали зависящие от него киотские ученые монахи, которые подтвердили его безосновательные толкования и обвинили род Тоётоми во всех грехах.

Попытки рода Тоётоми объяснить истинное значение надписей провалились. Иэясу не желал встречаться с посланниками. Боясь расправы, Тоётоми Хидэёри начал собирать в своей резиденции — замке в Осаке самураев-ронинов со всей Японии. Иэясу только этого и ждал. Расценив действия рода Тоётоми как враждебные, он объявил ему войну.

Зимняя осакская кампания

В ноябре 1614 года (19 -м году эры Кэйтё) Иэясу приступил к осаде Осакского замка — главной цитадели рода Тоётоми. Войско Иэясу насчитывало более 200 тысяч человек. Замок не штурмовали, а вели локальные бои за форты, прилегающие к нему. Фронтальная атака на Тоётоми означало бы самоубийство, поскольку замок Осаки славился своей труднодоступностью.

В большинстве столкновений силы Иэясу выходили победителями, благодаря численному превосходству. Исключение составляли бои за редут Санада, который оборонял генерал противника Санада Юкимура, при котором отряды Токугавы были разбиты.

Наступил декабрь, а замок оставался в руках врага. Иэясу решил применить тяжелую артиллерию и несколько дней обстреливал главную башню замка. Напуганный пушками Тоётоми Хидэёри отправил посольство с предложениями мира. Чтобы выторговать лучшие условия, Иэясу продолжал обстреливать позиции противника во время самих переговоров. Обе стороны договорились прекратить боевые действия и заключить мир при условии разрушения большей части укреплений Осакского замка и роспуска войск. На январь 1615 года (20-м году эры Кэйтё) главная цитадель Тоётоми превратилась в незащищенную крепость.

Летняя осакская кампания

Поняв, что ликвидация укреплений Осакского замка — это прямой путь к уничтожению своего рода, Тоётоми начали их восстанавливать. Иэясу узнал об этом и поставил ультиматум: прекратить восстановление замка, распустить отряды ронинов и оставить замок в Осаке в обмен на тот, который укажет сёгун. Конечно же, Тоётоми Хидэёри не согласился и Токугава вторично объявил ему войну.

Иэясу снова подошел к Осакскому замку. Теперь это уже была не знаменитая цитадель, а небольшая крепость. Род Тоётоми, который потерял выгодные позиции с ликвидацией укреплений, решил не обороняться, а наступать. Однако лучшие генералы Тоётоми Хидэёри один за другим погибли во время атак. Среди них был и Санада Юкимура, который врезался в штаб Иэясу, повалил его знамена и хоругви, но погиб под копьями вражеских гвардейцев. Видя безвыходность положения, Тоётоми Хидэёри и его мать госпожа Ёдо совершили ритуальное самоубийство сэппуку. Крепость пала, а род Тоётоми прекратил своё существование.

Смерть

Став полновластным и единственным правителем Японии, Иэясу был награждён императором должностью главного министра страны дайдзё-дайдзин в 1616 году (1-м году эры Гэнна). Однако через несколько месяцев после этого он тяжело заболел. Причины болезни точно неизвестны. Среди главных упоминаются пищевое отравление и венерические болезни. Токугава любил хорошо поесть и провести время с женщинами, поэтому не удивительно, что здоровье пожилого сёгуна в отставке не выдержало чрезмерных нагрузок.

1 июня 1616 года, в 10 часов утра, 73-летний Иэясу умер в замке Сумпу.

«Первого сёгуна» похоронили в Никко Тосё-гу. Ему было предоставлено посмертное имя Тосё-Дайгонгэн (東照大権現 «Великий бог-спаситель, что озарил Восток»), под которым он и зачислен в список японских божеств ками.

Внутренняя политика

Издал ряд указов, подтверждавших закрепощение крестьянства, разоружение населения, не принадлежащего к самурайскому сословию, кодексы поведения для князей и дворян, а также для императора и его двора, ставившие их под контроль сёгуната.

Внешняя политика

В отличие от Оды Нобунаги, который поддерживал отношения с Португалией и Испанией, а также способствовал распространению католичества в Японии, Токугава предпочитал отношениям с протестантскими Нидерландами. С 1605 года консультантом Иэясу в вопросах европейской политики стал английский моряк и голландский агент Уильям Адамс. Благодаря советам последнего, сёгуны Токугава начали проводить политику истребления христианства в стране, которая привела к закрытию Японии для Запада. Монополию иметь отношения и торговать с японцами получили только голландцы. В 1614 году Иэясу издал указ, который запретил пребывания «белых» иностранцев и христиан в его стране. Начались репрессии и массовые показательные распятия верующих. Небольшая группа христиан убежала на испанские Филиппины, а большая часть была силой обращена в буддизм. Тем не менее небольшая группа японцев сохранила верность христианству, исповедуя её в глубокой тайне вплоть до 1868 года, когда в Японии была провозглашена свобода вероисповедания.

Письменное наследие

Формально передав титул сёгуна сыну, Токугава Иэясу организовал составление «Уложения о самурайских родах» («Букэ сёхатто»), определявшего нормы поведения самурая на службе и в личной жизни, где в сжатой форме были кодифицированы традиции военно-феодального сословия Японии (Бусидо), ранее передававшиеся устно.

Токугава в культуре

В художественной литературе

История Токугава Иэясу и английского моряка Уильяма Адамса отражена в романах Кристофер Николь «Рыцарь золотого веера» и Джеймса Клавелла «Сёгун».

В компьютерных играх

• В Civilization, Shogun: Total War, Total War: Shogun 2 и Age of Empires III: The Asian Dynasties Токугава представлен как лидер игровой цивилизации Японии, также присутствует в играх серии Samurai Warriors и Warriors Orochi как игровой персонаж.

Фильмотека

• Фильм "Великие воины: Сёгун" ("Warriors: Shogun"), из сериала "Великие воины" ("Warriors") производства BBC, 2008 год, документально-художественный с элементами реконструкции событий. Эта серия "Warriors" посвящена Токугава Иэясу (1543—1616 гг.) — основателе династии сёгунов Токугава, одном из ближайших сподвижников и последователей Оды Набунага и Тоётоми Хидэёси, в деле объединения и модернизации Японии XVI—XVII веков.
• Сериал "Сёгун" ("Shogun") под именем Торонаги показан Токугава Иэясу.
• Фильм "Принцесса Сэн и Хидэёри" ("Sen-Hime to Hideyori") (режиссёр Масахиро Макино, 1962 г., Япония).
• Фильм "Конференция Киёсу" ("Kiyosu kaigi") (режиссёр Коки Митани, 2013 г., Япония).

Литература

• Лещенко Н. Ф. Япония в эпоху Токугава. — 2-е изд.. — М.: Крафт+, 2010. — 352 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-93675-170-7.
• [search.rsl.ru/ru/catalog/record/4038110 Книга Самурая]. — Санкт-Петербург : Евразия, 2008. — 612 с. — ISBN 978-5-8071-0300-9
• [search.rsl.ru/ru/catalog/record/4724321 Легенды о самураях = Tales of Old Japan : традиции Старой Японии] / лорд Алджернон Митфорд; [пер. с англ. О. Д. Сидоровой]. — Москва : Изд-во Центрполиграф, 2010. — 414 с. — ISBN 978-5-227-02180-9

Ссылки

• [www.tokugawa.ne.jp/ Фонд памяти Токугава] (яп.)
• Цитаты Токугавы Иэясу в японском викицитатнике (яп.)
• [www.sengoku.ru/archive/library/history/personality/214005.htm Статья о Токугаве Иэясу на сайте Ассоциации Реконструкторов Феодальной Японии «Сэнгоку Дзидай»]
• [ciwar.ru/dalnij-vostok/samurai-1577-1638/tokugava-ieyasu-1542-1616/ Токугава Иэясу 1542-1616 гг. часть I]
• [ciwar.ru/dalnij-vostok/samurai-1577-1638/tokugava-ieyasu-1542-1616-ii/ Токугава Иэясу 1542-1616 гг. часть II]

Япония   Азия   История   Персоналии

Отрывок, характеризующий Токугава Иэясу

«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.