Заговор 20 июля

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Июльский заговор»)
Перейти к: навигация, поиск

Заговор 20 июля («Заговор генералов»)  — заговор германского Сопротивления, прежде всего военных вермахта, с целью убийства Гитлера, государственного переворота и свержения нацистского правительства. Кульминацией заговора стало неудачное покушение на жизнь Гитлера 20 июля 1944 года. Следствием неудачи заговора стали казнь большинства его участников и репрессии против других участников немецкого Сопротивления.





Возникновение заговора военных

Группы заговорщиков, планировавшие антинацистский переворот, существовали в вермахте и военной разведке (абвере) с 1938 года и имели своей целью отказ от агрессивной внешней политики Германии и предотвращение будущей войны, к которой, как считало большинство заговорщиков, Германия не готова. Кроме того, многие военные восприняли как унижение вермахта усиление СС и случившееся в 1938 году дело Фрича — Бломберга. Заговорщики планировали смещение Гитлера после отдачи им приказа о нападении на Чехословакию, создание временного правительства, а впоследствии проведение демократических выборов[1][2]. В число недовольных входили генерал-полковник Людвиг Бек, подавший в отставку с поста начальника штаба сухопутных войск 18 августа 1938 года в знак несогласия с политикой Гитлера, новый начальник штаба Франц Гальдер, будущие генерал-фельдмаршалы Эрвин фон Вицлебен и Вальтер фон Браухич, генералы Эрих Гёпнер и Вальтер фон Брокдорф-Алефельд, глава абвера Вильгельм Франц Канарис, подполковник абвера Ханс Остер, а также министр финансов Пруссии Йоханнес Попиц, банкир Яльмар Шахт, бывший бургомистр Лейпцига Карл Гёрделер и дипломат Ульрих фон Хассель. Гёрделер регулярно путешествовал по Европе, встречаясь с видными политиками[3]. По поручению Остера один из заговорщиков, Эвальд фон Клейст-Шменцин (англ.)русск., 18 августа, в разгар кризиса, летал в Лондон, чтобы предупредить британских политиков об агрессивных намерениях Гитлера[4]. Переворот планировался на последние дни сентября 1938 года, но утром 28 сентября планы заговорщиков спутало сообщение о том, что британский премьер-министр Невилл Чемберлен согласился приехать в Германию и провести переговоры с Гитлером, а Великобритания не будет объявлять войну Германии. Подписанное вслед за тем Мюнхенское соглашение сделало основную цель переворота — предотвращение вооружённого столкновения — выполненной[5].

Планы смещения Гитлера существовали и в дальнейшем, однако из-за нерешительности заговорщиков (в первую очередь, Браухича и Гальдера) ни один из них не был осуществлён. С началом войны военные, в особенности на восточном фронте, также были вынуждены закрывать глаза на жестокости в отношении мирного населения и военнопленных (деятельность айнзатцгрупп, «указ о комиссарах» и др.), а в некоторых случаях — и самостоятельно проводить те или иные меры[6]. С 1941 года группа заговорщиков во главе с полковником Хеннингом фон Тресковом, племянником фельдмаршала Федора фон Бока, действовала в штабе Группы армий Центр на Восточном фронте. Тресков был убеждённым противником нацистского режима и последовательно назначал в свой штаб людей, разделявших его взгляды[7]. Среди них были полковник барон Рудольф-Кристоф фон Герсдорф, лейтенант резерва Фабиан фон Шлабрендорф, ставший адъютантом Трескова, братья Георг и Филипп фон Бёзелагеры. Фон Бок также был недоволен политикой Гитлера, но отказывался от поддержки заговора в любой форме[8]. После поражения в битве под Москвой Браухич и фон Бок были уволены, а командиром «Центра» назначен Ганс Гюнтер фон Клюге. В штаб-квартире «Центра» в Смоленске сохранялась группа Сопротивления, созданная Тресковом. Через Шлабрендорфа она поддерживала контакты с Беком, Гёрделером и Остером. Гёрделер и Тресков также пытались привлечь в заговор фон Клюге и считали, что он находится на их стороне[8][9].

Осенью 1942 года был снят с должности Гальдер, что лишило заговорщиков связи с Верховным командованием сухопутных войск. Однако вскоре Остер смог привлечь начальника Общевойскового управления Верховного командования сухопутных войск и заместителя командующего резервной армией генерала Фридриха Ольбрихта[8]. Резервная армия была боеспособным подразделением, предназначавшимся, в частности, для подавления беспорядков внутри Германии. В течение 1942 года план заговора эволюционировал в двухступенчатую операцию, включавшую убийство Гитлера силами заговорщиков и захват основных коммуникаций и подавление сопротивления СС резервной армией[10].

Многочисленные попытки группы Трескова убить Гитлера не увенчались успехом. 13 марта 1943 года во время посещения Гитлером Смоленска Тресков и его адъютант, фон Шлабрендорф подложили в его самолет бомбу, в которой не сработало взрывное устройство. Через восемь дней фон Герсдорф хотел взорвать себя вместе с Гитлером на выставке трофейной советской техники в цейхгаузе в Берлине, но тот преждевременно покинул выставку, а фон Герсдорф едва успел деактивировать детонатор.

План «Валькирия»

С зимы 1941—1942 годов Ольбрихт работал над планом «Валькирия», рассчитанным на случай чрезвычайных ситуаций и внутренних беспорядков. Согласно этому плану армия резерва подлежала мобилизации в случае массовых акций саботажа, восстания военнопленных и в аналогичных ситуациях[11]. План был одобрен Гитлером[12]. Позднее Ольбрихт тайно изменил план «Валькирия» с расчётом на то, чтобы при попытке переворота резервная армия стала орудием в руках заговорщиков. После убийства Гитлера она должна была занять ключевые объекты в Берлине, разоружить СС и арестовать прочее нацистское руководство. Предполагалось, что командующий резервной армией генерал-полковник Фридрих Фромм присоединится к заговору или будет смещён, и в этом случае командование возьмёт на себя Гёпнер[11]. Фромм был осведомлён о существовании заговора, но занимал выжидательную позицию[13]. Одновременно с вводом в действие резервной армии входивший в заговор начальник службы связи вермахта Эрих Фельгибель вместе с некоторыми доверенными подчинёнными должен был обеспечить блокировку ряда правительственных линий связи, одновременно поддерживая те из них, которые использовались заговорщиками[14].

Гёрделер выступал за сохранение жизни Гитлера. Обсуждались различные варианты такого сценария (в частности, взятие Гитлера в заложники или отключение линий связи и изоляция Гитлера от внешнего мира на время переворота), но ещё весной 1943 года заговорщики пришли к выводу, что все они нецелесообразны[15]. После убийства Гитлера планировалось сформировать временное правительство: Бек должен был стать главой государства (президентом или монархом), Гёрделер — канцлером, Вицлебен — верховным главнокомандующим. Задачами нового правительства были заключение мира с западными державами и продолжение войны против СССР, а также проведение демократических выборов внутри Германии[16]. Гёрделер и Бек разработали более подробный проект устройства посленацистской Германии, основывавшийся на их консервативных монархических взглядах. В частности, они полагали, что народное представительство следует ограничить (нижняя палата парламента будет формироваться в результате непрямых выборов, а верхняя, в которую войдут представители земель, — вообще без выборов), а главой государства должен быть монарх[17].

В августе 1943 года Тресков познакомился с подполковником графом Клаусом фон Штауффенбергом, которому было суждено стать самым известным участником заговора (и непосредственным исполнителем покушения на Гитлера). Штауффенберг служил в Северной Африке в войсках Роммеля, был там тяжело ранен, имел националистически-консервативные взгляды. К 1942 году Штауффенберг разочаровался в нацизме и был убеждён, что Гитлер ведёт Германию к катастрофе. Однако по религиозным убеждениям он поначалу не считал, что фюрера надо убить. После Сталинградской битвы он изменил своё мнение и решил, что оставить Гитлера в живых будет бо́льшим злом. Тресков писал Штауффенбергу: «Покушение должно произойти любой ценой (фр. coûte que coûte); даже если мы потерпим неудачу — надо действовать. Ведь практическая сторона дела уже ничего не значит; дело только в том, что германское сопротивление пошло на решительный шаг перед глазами мира и истории. По сравнению с этим все остальное значения не имеет»[18].

Попытки покушений первой половины июля

В июне 1944 года Штауффенберг был назначен начальником штаба армии резерва, который находился на Бендлерштрассе в Берлине (так называемый Бендлерблок; ныне улица носит имя Штауффенбергштрассе). В этом качестве он мог присутствовать на военных совещаниях как в ставке Гитлера «Вольфшанце» в Восточной Пруссии, так и в резиденции Бергхоф под Берхтесгаденом. 1 июля ему также было присвоено звание полковника. В то же время заговорщики вошли в контакт с командующим оккупационными войсками во Франции генералом Штюльпнагелем, который должен был после убийства Гитлера взять власть во Франции в свои руки и начать переговоры с союзниками. 3 июля генералы Вагнер, Линдеманн, Штифф и Фельгибель провели совещание в отеле «Берхтесгаденер Хоф». В частности, обсуждался порядок отключения правительственных линий связи Фельгибелем после взрыва[19].

6 июля Штауффенберг доставил бомбу в Бергхоф, однако покушение не состоялось. Штифф позднее на допросе показал, что отговорил Штауффенберга от попытки убить Гитлера тогда. По другим данным, Штифф должен был взорвать бомбу сам на следующий день на оружейной выставке в замке Клессхайм около Зальцбурга[20][21]. 11 июля Штауффенберг присутствовал на совещании в Бергхофе с бомбой английского производства, но не активировал её. Ранее заговорщики решили, что вместе с Гитлером необходимо устранить Геринга, официального преемника Гитлера, и Гиммлера, руководителя СС, а они оба не присутствовали на совещании[22][23]. Вечером Штауффенберг встретился с Беком и Ольбрихтом и убедил их, что в следующий раз покушение надо проводить независимо от того, будут ли присутствовать Геринг и Гиммлер[24].

15 июля Штауффенберг делал доклад о состоянии резервов на совещании в «Вольфшанце». За два часа до начала совещания Ольбрихт отдал приказ о начале операции «Валькирия» и выдвижении резервной армии в направлении правительственного квартала на Вильгельмштрассе. Штауффенберг сделал доклад и вышел переговорить по телефону с Ольбрихтом. Когда он вернулся, Гитлер уже покинул совещание. Штауффенберг уведомил Ольбрихта о неудаче, и тот отменил приказ и вернул войска в казармы[25].

События 20 июля

Покушение

20 июля около 7:00 Штауффенберг вместе со своим адъютантом обер-лейтенантом Вернером фон Хефтеном и генерал-майором Гельмутом Штиффом на курьерском самолёте Junkers Ju 52 вылетел с аэродрома в Рангсдорфе в ставку Гитлера[26]. В одном портфеле у них были бумаги для доклада о создании двух новых дивизий из резервистов, которые требовались на Восточном фронте, а в другом — два пакета взрывчатки и три химических детонатора. Для того, чтобы бомба взорвалась, требовалось разбить стеклянную ампулу, тогда находившаяся в ней кислота за десять минут разъедала проволоку, высвобождавшую боёк. После этого срабатывал детонатор[27].

Самолёт приземлился в 10:15 на аэродроме в Растенбурге (Восточная Пруссия). Штифф, Штауффенберг и фон Хефтен на машине отправились в ставку фюрера. По прибытии Штауффенберг позавтракал со штабными офицерами и переговорил с несколькими военными. В начале первого Кейтель объявил, что из-за визита Муссолини совещание переносится с 13:00 на 12:30, а доклад Штауффенберга сокращается. Кроме того, совещание было перенесено из подземного бункера, где поражающая сила от взрыва была бы гораздо больше, в деревянное казарменное помещение[28]. Перед началом совещания Штауффенберг вместе с Хефтеном отпросился в приёмную и плоскогубцами раздавил ампулу, активировав детонатор. Один из офицеров поторопил Штауффенберга, поэтому тот не успел активировать вторую бомбу и фон Хефтен забрал её компоненты с собой[29].

Когда Штауффенберг вошёл, он попросил адъютанта Кейтеля фон Фрейенда дать ему место у стола поближе к Гитлеру, ссылаясь на проблемы со слухом, полученные в результате ранений[30]. Он встал рядом с полковником Брандтом и поставил портфель под стол в паре метров от Гитлера, прислонив его к массивной деревянной тумбе, поддерживавшей стол[31]. После этого под предлогом телефонного разговора Штауффенберг вышел. Брандт пересел ближе к Гитлеру и передвинул мешавший ему портфель по другую сторону тумбы, которая теперь защищала Гитлера[32][33]. Перед отъездом, пока Штауффенберг искал машину, он зашёл к Фельгибелю и они вместе наблюдали взрыв[34]. Затем Штауффенберг, находившийся в уверенности, что Гитлер мёртв, выехал. Он успел покинуть зону оцепления до того, как она была полностью закрыта. На последнем КПП Штауффенберга задержал офицер, но получив от адъютанта коменданта подтверждение, разрешил ехать[35][36].

Взрыв произошёл в 12:42. Из 24 человек, присутствовавших на совещании, четверо — генералы Шмундт и Кортен, полковник Брандт и стенографист Бергер — скончались, а остальные получили ранения различной степени тяжести. Гитлер получил многочисленные осколочные ранения, ожоги ног и повреждения барабанных перепонок, был контужен и временно оглох, правая рука была временно парализована. У него были опалены волосы, а брюки разорвало в клочья[37].

Около 13:00 Штауффенберг и Хефтен покинули «Вольфшанце». По пути на аэродром Хефтен выбросил второй пакет взрывчатки, который позднее был обнаружен гестапо[38]. В 13:15 самолёт вылетел в Рангсдорф[32]. Фельгибель отправил своему начальнику штаба генерал-лейтенанту Фрицу Тилле в Берлин сообщение: «Произошло что-то ужасное. Фюрер жив». Предположительно, сообщение было составлено таким образом, чтобы не раскрылась роль Фельгибеля и получателей сообщения: линии связи могли прослушиваться[32]. Одновременно ещё один заговорщик, генерал Эдуард Вагнер, уведомил о покушении Париж[39]. Затем была организована информационная блокада «Вольфшанце». Однако линии связи, зарезервированные для СС, остались нетронутыми, и уже в это время министру пропаганды Геббельсу стало известно о попытке покушения на Гитлера.

Около 15:00 Тилле сообщил заговорщикам в Бендлерблоке о противоречивых сведениях из ставки фюрера. Тем временем, прилетев в Рангсдорф, Штауффенберг позвонил Ольбрихту и полковнику Хофакеру из штаба Штюльпнагеля и сообщил им, что убил Гитлера. Ольбрихт не знал, кому верить. В этот момент с «Вольфшанце» была снята информационная блокада, и уже полным ходом шло расследование покушения на Гитлера.

В 16:00 Ольбрихт, преодолев сомнения, всё же отдал приказ о мобилизации в соответствии с планом «Валькирия». Однако генерал-полковник Фромм позвонил в ставку фельдмаршалу Вильгельму Кейтелю, который заверил его, что с Гитлером всё в порядке и спросил, где находится Штауффенберг. Фромм понял, что в «Вольфшанце» уже известно, куда ведут следы, и ему придется отвечать за действия своих подчиненных.

Провал заговора

В 16:30 Штауффенберг и Хефтен наконец прибыли в Бендлерблок. Ольбрихт, Квирнхайм и Штауффенберг сразу же отправились к генерал-полковнику Фромму, который должен был подписать приказы, отданные по плану «Валькирия». Фромм уже знал, что Гитлер жив, он попытался их арестовать и сам был посажен под арест. В этот момент в войска были отправлены первые приказы, которые по ошибке получила и ставка Гитлера «Вольфшанце». В городской комендатуре Берлина комендант города генерал-лейтенант Пауль фон Хазе провел оперативное совещание.

В 17:00 командир охранного батальона «Großdeutschland» майор Отто-Эрнст Ремер, вернувшись из комендатуры, поставил задачу перед личным составом, который в соответствии с планом «Валькирия» должен был оцепить правительственный квартал. Вскоре после 17:00 по радио было передано первое сообщение о неудачной попытке покушения на Гитлера (следующее сообщение в 18:28 обошло весь мир).

Подразделения пехотной школы в Деберице под Берлином были приведены в полную боевую готовность, преподаватель тактики майор Якоб получил приказ со своей ротой занять Дом радио.

В 17:30 Геббельс объявил тревогу в учебном подразделении 1-й дивизии Лейбштандарте-СС «Адольф Гитлер», которое было приведено в состояние повышенной боевой готовности. Однако министр пропаганды хотел во что бы то ни стало избежать вооруженного конфликта между СС и частями вермахта.

Тогда же в 17:30 в штаб заговорщиков в сопровождении четырёх эсэсовцев явился оберфюрер СС, оберст полиции Гумберт Ахамер-Пифрадер. Он заявил, что по личному поручению начальника Главного управления имперской безопасности Эрнста Кальтенбруннера ему надлежит выяснить у Штауффенберга причины его поспешного возвращения в Берлин из ставки Гитлера. Вместо объяснений Штауффенберг арестовал Ахамер-Пифрадера вместе с сопровождавшими его лицами и посадил под замок в одну комнату к уже арестованным заговорщиками генерал-полковнику Фромму и генералу Корцфляйшу[40][41].

Около 18:00 рота майора Якоба заняла Дом радио, который, тем не менее, продолжал вещание.

Между 18:35 и 19:00 после оцепления правительственного квартала майор Ремер направился в министерство пропаганды к Геббельсу, которого он должен был арестовать. Но у него возникли сомнения. Около 19:00 Геббельс попросил связать его с Гитлером и передал трубку майору Ремеру, чтобы тот убедился в том, что фюрер жив. Гитлер приказал Ремеру взять ситуацию в Берлине под контроль. После разговора с Гитлером Ремер развернул в служебной квартире Геббельса командный пункт и привлек на свою сторону дополнительные подразделения. Вышедшие из Крампница для поддержки заговорщиков учебные танковые части получили приказ подавить мятеж генералов. В 19:30 из Цоссена в Бендлерблок приехал генерал-фельдмаршал Вицлебен и отчитал Ольбрихта и Штауффенберга за неуверенные действия и упущенные возможности. Фромму, переведённому в его личный кабинет, разрешили принять трёх офицеров из его штаба в отсутствие охраны. Фромм провёл офицеров через задний выход и приказал им привести подмогу[42][43]. Тем временем части под командованием Ремера начали одерживать верх над верными заговорщикам частями армии резерва. Когда Ольбрихт начал готовить Бендлерблок к обороне, несколько офицеров во главе с полковником Францем Гербером потребовали от Ольбрихта объяснений. После уклончивого ответа Ольбрихта они вернулись вооружёнными и арестовали его. Помощник Ольбрихта позвал Штауффенберга и Хефтена, чтобы разобраться в ситуации, началась перестрелка и Штауффенберг был ранен в левую руку. В течение десяти минут Гербер задержал всех заговорщиков и освободил из-под стражи Фромма[44][45].

Около 23:30[44] (по другим источникам, в начале одиннадцатого[46]) Фромм объявил, что заговорщики находятся под арестом. Бек с разрешения Фромма попытался застрелиться, но только нанёс себе лёгкую рану. Фромм объявил, что военным трибуналом приговорил Штауффенберга, Ольбрихта, Квирнхайма и Хефтена к смерти. В начале первого все четверо были расстреляны во дворе Бендлерблока. Одновременно Бек сделал повторный выстрел, снова остался жив и его, по приказу Фромма, застрелил один из охранников. В 00:21 Фромм отправил Гитлеру телеграмму, в которой извещал, что подавил путч[42]. Расстреливая заговорщиков, Фромм предположительно стремился продемонстрировать лояльность Гитлеру и одновременно уничтожить свидетелей[47]. Прибывший позднее Скорцени распорядился прекратить дальнейшие казни[48].

Одновременно вечером командующий войсками в оккупированной Франции генерал Штюльпнагель отдал приказ об аресте представителей СС, СД и гестапо в Париже. Это оказалась самая успешная операция 20 июля: к 22:30 без единого выстрела было арестовано 1200 человек, включая руководителя СС в Париже бригадефюрера СС, генерал-майора полиции Карла Оберга[42][49]. Заговорщики собрались в штабе в отеле «Рафаэль», а Штюльпнагель отправился в пригород Ла-Рош-Гвион, где находился фон Клюге, и безуспешно пытался убедить его перейти на их сторону. В одиннадцатом часу до Парижа дозвонился Штауффенберг и сообщил, что в Берлине восстание кончилось провалом[50]. Ночью Штюльпнагель получил уведомление, что он отстранён от командования, а верный Гитлеру адмирал Кранке готов направить на подавление путча моряков, и отдал приказ освободить эсесовцев[51]. Вскоре в «Рафаэле» началось совместное братание военных и эсесовцев с распитием шампанского[52][53].

Решающую роль в провале сыграл не только случай, спасший Гитлера, но и целый ряд серьёзных просчётов и половинчатых мер заговорщиков, а также выжидательная позиция многих из них.

Репрессии, казни

В ночь после заговора Гитлер выступил по радио с обращением к нации, обещая жестоко покарать всех участников мятежа[54]. В ближайшие недели гестапо провело подробнейшее расследование дела. Все, кто имел хоть малейшее отношение к главным участникам событий 20 июля, были арестованы или допрошены. Во время обысков были обнаружены дневники и переписка участников заговора, вскрылись предыдущие планы переворота и убийства фюрера; начались новые аресты упоминаемых там лиц. При этом не все имели отношение к делу 20 июля — гестапо часто сводило старые счёты. Гитлер лично проинструктировал председателя Народной судебной палаты Роланда Фрейслера, что суд должен быть быстрым, а подсудимые должны быть повешены, «как скот на бойне»[55][56].

По приказу Гитлера большинство осуждённых казнили не на гильотине, как гражданских преступников, и не через расстрел, как военных, — их вешали на рояльных струнах, прикреплённых к крюку мясника на потолке, в тюрьме Плётцензее[57]. В отличие от обычного повешения, смерть наступала не от перелома шеи при падении и не от сравнительно быстрого удушья, а от растягивания шеи и медленного удушения. Гитлер приказал превратить суд над заговорщиками и казнь в унизительные мучения, заснять фильм и сфотографировать. Эти казни снимались на киноплёнку под свет софитов. Впоследствии он лично смотрел этот фильм, а также приказывал показывать его солдатам для поднятия боевого духа[57][58]. По утверждению адъютанта Гитлера от люфтваффе фон Белова, Гитлер не отдавал приказа вести съёмки и смотрел фотографии казнённых, которые ему приносил адъютант от СС Фегеляйн, с неохотой[59]. В отличие от киноматериалов о показательных судебных процессах, съёмки казней не сохранились[57][60].

21 июля Тресков покончил с собой, имитировав гибель в бою: он подорвал себя гранатой на польском фронте под Белостоком и был похоронен как погибший офицер на родине (затем его тело вырыли из могилы и сожгли). Первый процесс над Вицлебеном, Гёпнером и ещё шестью участниками заговора прошёл 7—8 августа. 8 августа все были повешены. В общей сложности по приговору Народной палаты было приговорено к смерти до 200 человек[61][62]. Уильям Ширер приводит общие цифры в 4980 казнённых и 7000 арестованных[63]. В соответствии с «древнегерманскими» законами о кровной вине (Sippenhaft) репрессиям подверглись и родственники заговорщиков: многие были арестованы и отправлены в концлагеря, а детей нацисты под новыми фамилиями помещали в детский дом (большинство из репрессированных членов семей заговорщиков пережили войну и смогли воссоединиться с отобранными детьми)[64].

Был арестован генерал-полковник Франц Гальдер, один из немногих, кому посчастливилось пережить (хотя и в концлагере) окончание войны и выйти на свободу. Фельдмаршал фон Клюге отравился 19 августа под Мецем, опасаясь участи Вицлебена, после того как Гитлер отозвал его с фронта. В октябре покончил с собой и был торжественно похоронен Эрвин Роммель, командир Штауффенберга в Африке, на которого рассчитывали заговорщики, но степень реальной связи которого с ними неясна. Ещё один фельдмаршал, косвенно причастный к заговору, Федор фон Бок, избежал преследования, но пережил Гитлера только на четыре дня: он погиб 4 мая 1945 года, после того как его машина попала под обстрел английского штурмовика. 30 августа был повешен пытавшийся застрелиться Штюльпнагель, 4 сентября — Лендорф-Штейнорт и Фельгибель. 9 сентября к смертной казни приговорили пытавшегося скрыться и выданного хозяином гостиницы Гёрделера, однако его казнь откладывалась, предположительно из-за того, что его политический вес и авторитет в глазах запада могли быть полезны Гиммлеру на случай ведения мирных переговоров. 2 февраля он был повешен, в тот же день в тюрьме Плетцензее был повешен Попиц[65][66].

Следствием раскрытия заговора было усиление бдительности нацистов по отношению к вермахту: вооружённые силы были лишены относительной автономии от партии и СС, которой они пользовались раньше. 24 июля в армии вместо традиционного отдания воинского приветствия было введено как обязательное нацистское приветствие. Среди 200 казнённых был 1 фельдмаршал (Вицлебен), 19 генералов, 26 полковников, 2 посла, 7 дипломатов другого уровня, 1 министр, 3 государственных секретаря и начальник криминальной полиции рейха (группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Артур Небе). Новые и новые процессы и казни шли практически безостановочно с августа 1944 по февраль 1945 года. 3 февраля 1945 года, на следующий день после казни Гёрделера и Попица, в здание Народного суда во время заседания попала американская бомба, и обрушившаяся с потолка балка убила Фрейслера. После гибели судьи процессы приостановились (12 марта был казнён Фридрих Фромм, чья измена лишь отсрочила казнь). Однако обнаружение в марте дневников Канариса с подробностями заговора в абвере привело его, Остера и их нескольких товарищей, против которых ранее не было прямых улик, на виселицу; 8 апреля их казнили в концлагере Флоссенбюрг, всего за 22 дня до гибели Гитлера.

Оценка

После войны участники заговора 20 июля долгое время считались в глазах немцев предателями[67]. В современной Германии участники заговора считаются национальными героями, которые отдали свою жизнь во имя свободы; их именами названы улицы, им поставлены памятники. В памятные даты, связанные с покушением, проходят церемонии с участием высших лиц государства[68][69][70]. В современной немецкой историографии заговор 20 июля рассматривается как важнейшее событие немецкого Сопротивления[16].

В то же время многие участники заговора не разделяли современные идеалы демократии, а представляли традиционный прусский националистический консерватизм и были критичны по отношению к Веймарской республике. Так, Штауффенберг в 1933 году поддержал Гитлера и даже в своей семье считался убеждённым национал-социалистом[71], Бек и Гёрделер были монархистами[72], а последний выступал и за сохранение довоенных территориальных приобретений[73].

Фильмы

См. также

Напишите отзыв о статье "Заговор 20 июля"

Примечания

  1. ↑ Hoffmann P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 87.
  2. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха = The Rise and Fall of the Third Reich. — М.: Захаров, 2009. — Т. 1. — С. 514—515.
  3. ↑ Hoffmann P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 55—57.
  4. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха = The Rise and Fall of the Third Reich. — М.: Захаров, 2009. — Т. 1. — С. 521.
  5. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха = The Rise and Fall of the Third Reich. — М.: Захаров, 2009. — Т. 1. — С. 560—561.
  6. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 263.
  7. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 265.
  8. ↑ 1 2 3 Robert B. Kane. [books.google.ru/books?id=HUry6HyqaxoC&pg=PA13&pg=PA182 Disobedience and conspiracy in the German Army, 1918-1945]. — McFarland, 2002. — P. 182. — 259 p. — ISBN 9780786411047.
  9. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 271.
  10. ↑ Thomsett, M. C. The German Opposition to Hitler: The Resistance, the Underground, and Assassination Plots, 1938—1945. P. 172.
  11. ↑ 1 2 Robert B. Kane. [books.google.ru/books?id=HUry6HyqaxoC&pg=PA13&pg=PA186 Disobedience and conspiracy in the German Army, 1918-1945]. — McFarland, 2002. — P. 186. — 259 p. — ISBN 9780786411047.
  12. ↑ Fest, J. Plotting Hitler’s Death: The German Resistance to Hitler 1933—1945. P. 219.
  13. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 539.
  14. ↑ Hoffmann, P. [books.google.ru/books?id=ry0J9XqD7I8C&pg=PA13&pg=PA201 Stauffenberg: a family history, 1905-1944l]. — McGill-Queen's Press, 2003. — P. 201. — 424 p. — ISBN 9780773525955.
  15. ↑ Ralf Blank, Jorg Echternkamp, Karola Fings, Jurgen Forster, Winfried Heinemann, Tobias Jersak, Armin Nolzen, Christoph Rass. [books.google.ru/books?id=MVGwezmFcAoC&pg=PA13&pg=PA858 Germany and the Second World War Volume IX/I: German Wartime Society 1939-1945: Politicization, Disintegration, and the Struggle for Survival]. — Oxford University Press, 2008. — Т. 9. — P. 858—859. — 1035 p. — ISBN 9780199282777.
  16. ↑ 1 2 Вишлёв, О. В. Статья «Заговор 20 июля 1944» в БРЭ.
  17. ↑ Wolfgang Benz, Thomas Dunlap. [books.google.ru/books?id=BgkpjsSgeb4C&pg=PA13&pg=PA238 A concise history of the Third Reich]. — University of California Press, 2006. — P. 238—239. — 309 p. — ISBN 9780520234895.
  18. ↑ Joachim Fest, Plotting Hitler’s Death: The German Resistance to Hitler 1933—1945, 236
  19. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 380.
  20. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 376.
  21. ↑ Ralf Blank, Jorg Echternkamp, Karola Fings, Jurgen Forster, Winfried Heinemann, Tobias Jersak, Armin Nolzen, Christoph Rass. [books.google.ru/books?id=MVGwezmFcAoC&pg=PA13&pg=PA863 Germany and the Second World War Volume IX/I: German Wartime Society 1939-1945: Politicization, Disintegration, and the Struggle for Survival]. — Oxford University Press, 2008. — Т. 9. — P. 863. — 1035 p. — ISBN 9780199282777.
  22. ↑ Hoffmann, P. [books.google.ru/books?id=ry0J9XqD7I8C&pg=PA13&pg=PA254 Stauffenberg: a family history, 1905-1944l]. — McGill-Queen's Press, 2003. — P. 254. — 424 p. — ISBN 9780773525955.
  23. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 560—561.
  24. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 561.
  25. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 562.
  26. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 397.
  27. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 565.
  28. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 566.
  29. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 398—399.
  30. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 399.
  31. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 568.
  32. ↑ 1 2 3 Thomsett, M. C. The German Opposition to Hitler: The Resistance, the Underground, and Assassination Plots, 1938—1945. P. 203.
  33. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 570.
  34. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 401.
  35. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 402.
  36. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 569.
  37. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 572.
  38. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 571.
  39. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 470.
  40. ↑ Ганс Бернд Гизевиус «До горького конца. Записки заговорщика». Сокр. перевод с немецкого. — Смоленск: «Русич», 2001. — С. 612—613. — 688 с. — (Мир в войнах); ISBN 5-8138-0381-5
  41. ↑ [www.20juli1944.de/zeittafel/walkuere_1.html. TRANSIT-Informationsseite: www.denic.de]
  42. ↑ 1 2 3 Thomsett, M. C. The German Opposition to Hitler: The Resistance, the Underground, and Assassination Plots, 1938—1945. P. 224.
  43. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 589.
  44. ↑ 1 2 Thomsett, M. C. The German Opposition to Hitler: The Resistance, the Underground, and Assassination Plots, 1938—1945. P. 225.
  45. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 589—590.
  46. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 503.
  47. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 591.
  48. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 592.
  49. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 600.
  50. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 476.
  51. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 477.
  52. ↑ Hoffmann, P. The history of the German resistance, 1933—1945. P. 478.
  53. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 601.
  54. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 593.
  55. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 594.
  56. ↑ Fest, J. [books.google.ru/books?id=qnnlUEDZZIAC&pg=PA13&pg=PA712 Hitler]. — Houghton Mifflin Harcourt, 2002. — P. 712. — 856 p. — ISBN 9780156027540.
  57. ↑ 1 2 3 Thomsett, M. C. The German Opposition to Hitler: The Resistance, the Underground, and Assassination Plots, 1938—1945. P. 231.
  58. ↑ Вернер Мазер. Адольф Гитлер. 1998. ISBN 5-222-004595-X (ошибоч.)
  59. ↑ Н. фон Белов [militera.lib.ru/memo/german/below/05.html Я был адъютантом Гитлера]
  60. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 596.
  61. ↑ Ian Kershaw, Hitler 1936—1945: Nemesis, 693
  62. ↑ Encyclopædia Britannica, 2002. P. 650
  63. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 598.
  64. ↑ Crawshaw, Steve [www.independent.co.uk/life-style/the-german-who-bombed-hitler-when-a-plot-to-kill-hitler-failed-50-years-ago-retribution-fell-swiftly-and-brutally-on-the-plotters-and-their-families-but-a-few-survived-steve-crawshaw-hears-their-stories-1412687.html The German who bombed Hitler: When a plot to kill Hitler failed, 50 years ago, retribution fell swiftly and brutally on the plotters and their families. But a few survived.]. The Independent (9 июля 1994). Проверено 1 августа 2010. [www.webcitation.org/65aVtcfWd Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012].
  65. ↑ Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. С. 597.
  66. ↑ David Nicholls. [books.google.ru/books?id=Q8L42KtTrw0C&pg=PA13&pg=PA105 Adolf Hitler: a biographical companion]. — ABC-CLIO, 2002. — P. 105. — 357 p. — ISBN 9780874369656.
  67. ↑ [www.vestnik.com/issues/2004/0218/win/berkovich.htm Одинокие герои: История покушений на Гитлера]
  68. ↑ Вильгельм, С. [www.dw-world.de/dw/article/0,,4502125,00.html Правительство ФРГ почтило память участников сопротивления нацистскому режиму]. Deutsche Welle (20 июля 2009). Проверено 14 июля 2010. [www.webcitation.org/65aVuhKoU Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012].
  69. ↑ [www.dw-world.de/dw/article/0,,2914169,00.html В Германии почтили память графа фон Штауффенберга]. Deutsche Welle (15 ноября 2007). Проверено 14 июля 2010. [www.webcitation.org/65aVvqjYb Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012].
  70. ↑ Жолквер, Н. [www.dw-world.de/dw/article/0,,2699447,00.html 20 июля 1944-го: была и другая Германия]. Deutsche Welle (20 июля 2007). Проверено 14 июля 2010. [www.webcitation.org/65aVwlMVM Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012].
  71. ↑ Hoffmann, P. [books.google.ru/books?id=ry0J9XqD7I8C&pg=PA13&pg=PA69 Stauffenberg: a family history, 1905-1944l]. — McGill-Queen's Press, 2003. — P. 69. — 424 p. — ISBN 9780773525955.
  72. ↑ Klemperer, K. von German resistance against Hitler: the search for allies abroad, 1938—1945. P. 19.
  73. ↑ Вишлёв, О. В. Статья «Гёрделер, Карл Фридрих» в БРЭ.

Литература

  • James P. Duffy, V. Ricci. [books.google.ru/books?id=diw6oid2H2UC&printsec=frontcover&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Target Hitler: the plots to kill Adolf Hitler]. — Greenwood Publishing Group, 1999. — 229 p. — ISBN 9780275940379.
  • J. Fest. Plotting Hitler's death: the German resistance to Hitler, 1933-1945. — Weidenfeld & Nicolson, 1996. — 419 p. — ISBN 9780297817741.
  • P. Hoffmann. [books.google.ru/books?id=212hoVrF3B4C&printsec=frontcover&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false The history of the German resistance, 1933-1945]. — McGill-Queen's Press - MQUP, 1996. — 853 p. — ISBN McGill-Queen's Press - MQUP.
  • I. Kershaw. Hitler 1936—1945: Nemesis. — W. W. Norton & Company, 2000. — 832 p. — ISBN 0393049949.
  • K. von Klemperer. [books.google.ru/books?id=RuUR0wPs7-YC&printsec=frontcover&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false German resistance against Hitler: the search for allies abroad, 1938-1945]. — Oxford University Press, 1994. — 512 p. — ISBN 9780198205517.
  • Michael C. Thomsett. [books.google.ru/books?id=LTXs7xqzseEC&printsec=frontcover&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false The German Opposition to Hitler: The Resistance, the Underground, and Assassination Plots, 1938-1945]. — McFarland, 2007. — 278 p. — ISBN 9780786430277.
  • Мельников Д. Е. Заговор 20 июля 1944 года в Германии: легенда и действительность. — М.: Изд-во Ин-та международных отношений, 1962. — 302 с.
  • Мильштейн М. А. Заговор против Гитлера. — М.: Воениздат, 1962. — 128 с. — 100 000 экз.
  • Мэнвелл Р., Френкель Г. Июльский заговор. — М.: Центрполиграф, 2007. — 268 с. — 5000 экз. — ISBN 978-5-9524-3062-4.
  • К. Финкер. Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга. — М.: Терра, 2004. — 264 с. — ISBN 5-275-01068-0.
  • У. Ширер. Взлёт и падение Третьего рейха = The Rise and Fall of the Third Reich. — М.: Захаров, 2009. — Т. 2. — С. 517—611. — ISBN 978-5-8159-0922-9.

Ссылки

 В Википедии есть портал
«Вторая мировая война»
Основные участники Заговора 20 июля 1944 года
Казнь / убийство
Самоубийство
Выжившие

Отрывок, характеризующий Заговор 20 июля

Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Заговор_20_июля&oldid=81272926»