Июньское восстание (Литва)

Июньское восстание
Основной конфликт: Вторая мировая война Операция «Барбаросса» Великая Отечественная война Прибалтийская стратегическая оборонительная операция
Литовские повстанцы в Каунасе 25 июня 1941
Дата	22 июня — 5 августа 1941
Место	Литовская ССР, СССР
Причина	причина: присоединение Прибалтики к СССР, стремление литовцев восстановить утраченную независимость поводом послужило: нападение Германии на СССР
Итог	Поражение восстания: отступление советских войск, создание немецкой оккупационной администрации, Временное правительство Литвы разогнано
Противники
СССР Северо-Западный фронт Временное правительство Литвы ЛФА Третий рейх Третий рейх Группа армий «Север»
Командующие
неизвестно Ю. Амбразявичюс
Силы сторон
неизвестно около 100 тысяч человек
Потери
неизвестно неизвестно

Июньское восстание — события лета 1941 года в Литве, когда после нападения Германии на СССР сторонники независимости Литвы подняли вооружённое восстание против советской власти.

Предыстория

См. также: Присоединение Прибалтики к СССР

14-16 июня 1940 года СССР предъявил Литве, Латвии и Эстонии ультиматумы о вводе частей Красной армии на территорию этих стран и смены правительств под угрозой немедленной оккупации. Литва приняла советский ультиматум. После ввода Красной армии и выборов в новый парламент, к которым были допущены только коммунисты и им сочувствующие, Литва была присоединена к СССР. 14 июня 1941 года была проведена массовая депортация населения республики в Сибирь.

Ход событий

См. также: Оккупация Литвы нацистской Германией

В 1940 году был создан Литовский фронт активистов, члены которого ставили задачу восстановить независимость Литвы. 22 июня 1941 года после нападения нацистской Германии на СССР сторонники независимости Литвы подняли вооружённое восстание против советской власти.

В 29-м Литовском территориальном стрелковом корпусе РККА начались убийства командиров (не литовцев) и массовое дезертирство: из 16 000 с частями Красной армии отступили только 2000 человек. Повстанцы общей численностью около 100 тысяч человек брали под контроль стратегически важные объекты и целые города, нападали на отступающие подразделения Красной армии и убивали советских активистов.

Восстанием руководили члены Литовского фронта активистов, которые 23 июня сформировали временное правительство во главе с Юозасом Амбразявичусом. В Вильнюсе был сформирован самостоятельный Гражданский комитет Вильнюсского уезда и города (лит. Vilniaus miesto ir srities piliečių komitetas) во главе с профессором права Вильнюсского университета Стасисом Жакявичюсом (лит. Stasys Žakevičius).

В ходе восстания члены ЛФА и сочувствущие им убивали не только советских активистов, но заподозренных в сочувствии к советской власти, также производили крупные еврейские погромы. Литовские националисты сыграли существенную роль в геноциде евреев Литвы.

Многие литовцы приветствовали немцев как освободителей от советского режима, рассчитывая на восстановление независимости. Однако Германия вовсе не планировалa предоставлять Литве не только независимости, но даже какой-либо автономии. После занятия вермахтом всей территории Литвы были сформированы оккупационные органы власти Литвы в рамках рейхскомиссариата Остланд. Временное правительство было распущено 5 августа 1941 года, а все изданные им нормативные акты отменены.

15 августа 1941 года генеральный комиссар Литвы Адриан фон Рентельн издал приказ о расформировании подразделений ЛФА. После этого часть бывших повстанцев присоединились к вспомогательной полиции, часть — к батальонам самообороны, в то время как другие просто демобилизовались.

Исторические оценки

В СССР июньское восстание рассматривалось как деятельность «пятой колонны» немецких нацистов. После восстановления независимости Литвы роль антисоветского сопротивления стала дискуссионной.

На начальном этапе исследований часть литовских историков рассматривала деятельность антисоветского сопротивления и Временного правительства только в контексте освобождения Литвы от коммунистического господства. Описывая этот подход, Гекторас Виткус писал, что июньское восстание и деятельность Временного правительства «для литовцев важнее, чем Холокост». Впоследствии указанные темы начали рассматриваться с учётом влияния нацистской Германии и присущего многим деятелям ЛАФ и Временного правительства радикального национализма и антисемитизма. Тем не менее, у историков остаются значительные разногласия о существенности фактора антисемитизма среди руководства литовского сопротивления и степени его влияния на население, а также соотношение антикоммунистического и расового факторов в антисемитском насилии.

18 мая 2012 года в Каунасе с почестями были перезахоронены привезённые из США останки Юозаса Амбразявичюса — премьер-министра Временного правительства Литвы, лидера Литовского фронта активистов. Это вызвало протесты ряда литовских интеллектуалов, российского правительства и ряда еврейских организаций.

Литература

• Lietuva, 1940–1990 / Anušauskas, Arvydas, et al.. — Vilnius: Lietuvos gyventojų genocido ir rezistencijos tyrimo centras, 2005. — ISBN 9986-757-65-7.  (лит.)
• Bubnys Arūnas. Vokiečių okupuota Lietuva (1941–1944). — Vilnius: Lietuvos tautinis kultūros fondas, 1998. — ISBN 9986-757-12-6.  (лит.)
• Lithuania: 700 Years / Gerutis, Albertas. — 6th. — New York: Manyland Books, 1984. — ISBN LCC [catalog.loc.gov/cgi-bin/Pwebrecon.cgi?Search_Arg=75-80057&Search_Code=CALL_&CNT=5 75-80057]0-87141-028-1.
• Misiunas Romuald J. The Baltic States: Years of Dependence 1940–1990. — expanded. — University of California Press, 1993. — ISBN 0-520-08228-1.
• Lietuvos laikinoji vyriausybė: posėdžių protokolai. 2005
• Pilypas Žukauskas. [aidai.us/index.php?option=com_content&task=view&id=602&Itemid=111 1941 birželio sukilimas Kaune] (лит.). aidai.us. — мемуары участника восстания. Проверено 18 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BpPcvFyb Архивировано из первоисточника 31 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Июньское восстание (Литва)

Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.